- Смертная казнь, милостивый государь, не варварство! - кричал он. - Наука признала, что есть врожденные преступники. Этим, батенька, все сказано. Их истреблять надо, а не кормить на государственный счет. Он злодей, а ему на всю жизнь обеспечен теплый угол в каторжной тюрьме. Он убил, поджег, растлил, а плательщик налогов отдувается своим карманом на его содержание. Нет-с, вешать много справедливее и дешевле.
В столовой накрыт был круглый стол белою, с красною каемкою скатертью, и на нем расставлены тарелки с жирными колбасами и другими снедями, солеными, копчеными, маринованными, и графины и бутылки разных калибров и форм со всякими водками, настойками и наливками. Все было по вкусу для Передонова, и даже некоторая неряшливость убранства была ему мила.
Хозяин продолжал громить. По поводу съестного обрушился на лавочников, а затем заговорил почему-то о наследственности.
- Наследственность великое дело! - свирепо кричал он. - Из мужиков в баре выводить - глупо, смешно, нерасчетливо и безнравственно. Земля скудеет, города наполняются золоторотцами, неурожаи, невежество, самоубийства, - это вам нравится? Учите мужика, сколько хотите, но не давайте ему чинов за это. А то крестьянство теряет лучших членов, и вечно останется чернью, быдлом, а дворянство тоже терпит ущерб от прилива некультурных элементов. У себя в деревне он был лучше других, а в дворянское сословие он вносит что-то грубое, нерыцарское, неблагородное. На первом плане у него нажива, утробные интересы. Нет-с, батенька, касты были мудрое устройство.
- Да, вот и у нас в гимназии директор всякую шушеру пускает, - сердито сказал Передонов, - даже есть крестьянские дети, а мещан даже много.
- Хорошее дело, нечего сказать! - крикнул хозяин.
- Есть циркуляр, чтоб всякой швали не пускать, а он по-своему, - жаловался Передонов, - почти никому не отказывает. У нас, говорит, дешевая жизнь в городе, а гимназистов, говорит, и так мало. Что ж, что мало? И еще бы пусть было меньше. А то одних тетрадок не напоправляешься. Книги некогда прочесть. А они нарочно в сочинениях сомнительные слова пишут, - всё с Гротом приходится справляться.
- Выпейте ерофеичу, - предложил Авиновицкий. - Какое же у вас до меня дело?
- У меня враги есть, - пробормотал Передонов, уныло рассматривая рюмку с желтою водкою, прежде чем выпить ее.
- Без врагов свинья жила, - отвечал Авиновицкий, - да и ту зарезали. Кушайте, хорошая была свинья.
Передонов взял кусок ветчины и сказал:
- Про меня распускают всякую ерунду.
- Да, уж могу сказать, по части сплетен хуже нет города! - свирепо закричал хозяин. - Уж и город! Какую гадость ни сделай, сейчас все свиньи о ней захрюкают.
- Мне княгиня Волчанская обещала инспекторское место выхлопотать, а тут вдруг болтают. Это мне повредить может. А все из зависти. Тоже и директор, распустил гимназию, - гимназисты, которые на квартирах живут, курят, пьют, ухаживают за гимназистками. Да и здешние такие есть. Сам распустил, а вот меня притесняет. Ему, может быть, наговорили про меня. А там и дальше пойдут наговаривать. До княгини дойдет.
Передонов длинно и нескладно рассказывал о своих опасениях. Авиновицкий слушал сердито и по временам восклицал гневно:
- Мерзавцы! Шельмецы! Иродовы дети!
- Какой же я нигилист? - говорил Передонов, - даже смешно. У меня есть фуражка с кокардою, а только я ее не всегда надеваю, - так и он шляпу носит. А что у меня Мицкевич висит, так я его за стихи повесил, а не за то, что он бунтовал. А я и не читал его "Колокола".
- Ну, это вы из другой оперы хватили, - бесцеремонно сказал Авиновицкий. - "Колокол" Герцен издавал, а не Мицкевич.
- То другой "Колокол", - сказал Передонов, - Мицкевич тоже издавал "Колокол".
- Не знаю-с. Это вы напечатайте. Научное открытие. Прославитесь.
- Этого нельзя напечатать, - сердито сказал Передонов. - Мне нельзя запрещенные книги читать. Я и не читаю никогда. Я - патриот.
После долгих сетований, в которых изливался Передонов, Авиновицкий сообразил, что кто-то пытается шантажировать Передонова и с этою целью распускает о нем слухи с таким расчетом, чтобы запугать его и тем подготовить почву для внезапного требования денег. Что эти слухи не дошли до Авиновицкого, он объяснил себе тем, что шантажист ловко действует в самом близком к Передонову кругу, - ведь ему же и нужно воздействовать лишь на Передонова. Авиновицкий спросил:
- Кого подозреваете?
Передонов задумался. Случайно подвернулась на память Грушина, смутно припомнился недавний разговор с нею, когда он оборвал ее рассказ угрозою донести. Что это он погрозил доносом Грушиной, спуталось у него в голове в тусклое представление о доносе вообще. Он ли донесет, на него ли донесут, - было неясно, и Передонов не хотел сделать усилия припомнить точно, - ясно было одно, что Грушина - враг. И что хуже всего, она видела, куда он прятал Писарева. Надо будет перепрятать.
Передонов сказал:
- Вот Грушина тут есть такая.
- Знаю, шельма первостатейная, - кратко решил Авиновицкий.
- Она всё к нам ходит, - жаловался Передонов, - и все вынюхивает. Она жадная, ей все давай. Может быть, она хочет, чтоб я ей деньгами заплатил, чтоб она не донесла, что у меня Писарев был. А может быть, она хочет за меня замуж. Но я не хочу платить, и у меня есть другая невеста, пусть доносит, я не виноват. А только мне неприятно, что выйдет история, и это может повредить моему назначению.
- Она известная шарлатанка, - сказал прокурор. - Она тут гаданьем занялася было, дураков морочила, да я сказал полиции, что это надо прекратить. На этот раз были умны, послушались.
- Она и теперь гадает, - сказал Передонов, - на картах мне раскидывала, все дальняя дорога выходила да казенное письмо.
- Она знает, кому что сказать. Вот, погодите, она будет петли метать, а потом и пойдет деньги вымогать. Тогда вы прямо ко мне. Я ей всыплю сто горячих, - сказал Авиновицкий любимую свою поговорку.
Не следовало принимать ее буквально, - это обозначало просто изрядную головомойку.
Так обещал Авиновицкий свою защиту Передонову. Но Передонов ушел от него, волнуемый неопределенными страхами; их укрепили в нем громкие, грозные речи Авиновицкого.
Каждый день так делал Передонов по одному посещению перед обедом, - больше одного не успевал, потому что везде надо было вести обстоятельные объяснения. Вечером, по обыкновению, отправлялся играть на билиарде.
По-прежнему ворожащими зовами заманивала его Вершина, по-прежнему Рутилов выхвалял сестер. Дома Варвара уговаривала его скорее венчаться, - но никакого решения не принимал он. Конечно, думал он иногда, жениться бы на Варваре всего выгоднее, - ну, а вдруг княгиня обманет? В городе станут смеяться, думал он, и это останавливало его.
Преследование невест, зависть товарищей, более сочиненная им самим, чем действительная, чьи-то подозреваемые им козни, - все это делало его жизнь скучною и печальною, как эта погода, которая несколько дней подряд стояла хмурая и часто разрешалась медленными, скупыми, но долгими и холодными дождями. Скверно складывалась жизнь, чувствовал Передонов, - но он думал, что вот скоро сделается он инспектором, и тогда все переменится к лучшему.
X
В четверг Передонов отправился к предводителю дворянства.
Предводителев дом напоминал поместительную дачу где-нибудь в Павловске или в Царском Селе, дачу, вполне пригодную и для зимнего жилья. Не била в глаза роскошь, но новизна многих вещей казалась преувеличенно - излишнею.
Александр Михайлович Верига ждал Передонова в кабинете. Он сделал так, как будто торопится идти навстречу гостю и только случайно не успел встретить его раньше.
Верига держался необычайно прямо, даже и для отставного кавалериста. Говорили, что он носит корсет. Лицо, гладко выбритое, было однообразно румяно, как бы подкрашено. Голова острижена под самую низкостригущую машинку - прием, удобный для смягчения плеши. Глаза серые, любезные и холодные. В обращении он был со всеми весьма любезен, во взглядах решителен и строг. Во всех движениях чувствовалась хорошая военная выправка, и замашки будущего губернатора иногда проглядывали.
Передонов объяснял ему, сидя против него у дубового резного стола:
- Вот обо мне всякие слухи ходят, так я, как дворянин, обращаюсь к вам. Про меня всякий вздор говорят, ваше превосходительство, чего и не было.
- Я ничего не слышал, - отвечал Верига и, выжидательно и любезно улыбаясь, упирал в Передонова серые внимательные глаза.
Передонов упорно смотрел в угол и говорил:
- Социалистом я никогда не был, а что там иной раз, бывало, скажешь лишнее, так ведь это в молодые годы кто не кипятится. А теперь я ничего такого не думаю.
- Так вы таки были большим либералом? - с любезною улыбкою спросил Верига. - Конституции желали, не правда ли? Все мы в молодости желали конституции. Не угодно ли?
Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять и отказался; Верига закурил.
- Конечно, ваше превосходительство, - признался Передонов, - в университете и я, но только я и тогда хотел не такой конституции, как Другие.
- А именно? - с оттенком приближающегося неудовольствия в голосе спросил Верига.
- А чтоб была конституция, но только без парламента, - объяснил Передонов, - а то в парламенте только дерутся.
Веригины серые глаза засветились тихим восторгом.
- Конституция без парламента! - мечтательно сказал он. - Это, знаете ли, практично.
- Но и то это давно было, - сказал Передонов, - а теперь я ничего.
И он с надеждою посмотрел на Веригу. Верига выпустил изо рта тоненькую струйку дыма, помолчал и сказал медленно:
- Вот вы - педагог, а мне приходится, по моему положению в уезде, иметь дело и со школами. С вашей точки зрения вы каким школам изволите отдавать предпочтение: церковно ли приходским или этим, так называемым земским?
Верига отряхнул пепел с сигары и прямо уставился в Передонова любезным, но слишком внимательным взором. Передонов нахмурился, глянул по углам и сказал:
- Земские школы надо подтянуть.
- Подтянуть, - неопределенным тоном повторил Верига, - так-с.
И он опустил глаза на свою тлеющую сигару, словно приготовляясь слушать долгие объяснения.
- Там учителя нигилисты, - говорил Передонов, - а учительницы в Бога не верят. Они в церкви стоят - и сморкаются.
Верига быстро глянул на Передонова, улыбнулся и сказал:
- Ну это, знаете ли, иногда необходимо.
- Да, но она точно в трубу, так что певчие смеются, - сердито говорил Передонов. - Это она нарочно. Это Скобочкина такая есть.
- Да, это нехорошо, - сказал Верига. - Но у Скобочкиной это больше от невоспитанности. Она девица вовсе без манер, но учительница усердная. Но, во всяком случае, это нехорошо. Надо ей сказать.
- Она и в красной рубахе ходит. А иногда так даже босая ходит, и в сарафане. С мальчишками в козны играет. У них в школах очень вольно, - продолжал Передонов - никакой дисциплины. Они совсем не хотят наказывать. А с мужицкими детьми так нельзя, как с дворянскими. Их стегать надо.
Верига спокойно посмотрел на Передонова, потом, как бы испытывая неловкость от услышанной им бестактности, опустил глаза и сказал холодным, почти губернаторским тоном:
- Должен сказать, что в учениках сельских школ я наблюдал многие хорошие качества. Несомненно, что в громадном большинстве случаев они вполне добросовестно относятся к своей работе. Конечно, как и везде у детей, бывают проступки. Вследствие неблаговоспитанности окружающей среды, эти проступки могут принять там довольно грубые формы, тем более что в сельском населении России вообще мало развиты чувства долга и чести и уважение к чужой собственности. Школа обязана к таким проступкам относиться внимательно и строго. Если все меры внушения исчерпаны или если проступок велик, то, конечно, следовало бы, чтобы не увольнять мальчика, прибегать и к крайним мерам. Впрочем, это относится и ко всем детям, даже и к дворянским. Но я вообще согласен с вами в том, что в школах этого типа воспитание поставлено не совсем удовлетворительно. Госпожа Штевен в своей - весьма, кстати, интересной книге, - вы изволили читать?
- Нет, ваше превосходительство, - смущенно сказал Передонов, - мне все некогда было, много работы в гимназии. Но я прочту.
- Ну, это не так необходимо, - с любезною улыбкою сказал Верига, словно разрешая Передонову не читать этой книги. - Да, так вот госпожа Штевен рассказывает с большим возмущением, как двух ее учеников, парней лет по семнадцати, волостной суд приговорил к розгам. Они, видите ли, гордые, эти парни, - да мы, изволите ли видеть, намучились все, пока над ними тяготел позорный приговор, - его потом отменили. А я вам скажу, что на месте госпожи Штевен я постеснялся бы рассказывать на всю Россию об этом происшествии: ведь осудили-то их, можете себе представить, за кражу яблок. Прошу заметить, за кражу! А она еще пишет, что это ее самые хорошие ученики. А яблоки, однако, украли! Хорошо воспитание! Остается только откровенно признаться, что право собственности мы отрицаем.
Верига в волнении поднялся с места, сделал шага два, но тотчас же овладел собою и опять сел.
- Вот, если я сделаюсь инспектором народных училищ, я иначе поведу дело, - сказал Передонор.
- А, вы имеете в виду? - спросил Верига.
- Да, княгиня Волчанская мне обещала.
Верига сделал любезное лицо.
- Мне приятно будет вас поздравить. Не сомневаюсь, что в ваших руках дело выиграет.
- А вот тут, ваше превосходительство, в городе болтают всякие пустяки, - еще, может быть, кто-нибудь донесет в округ, помешают моему назначению, а я ничего такого.
- Кого же вы подозреваете в распространении ложных слухов? - спросил Верига.
Передонов растерялся и забормотал:
- Кого же подозревать? Я не знаю. Говорят. А я, собственно, потому, что это может мне повредить по службе.
Верига подумал, что ему и не надо знать, кто именно говорит: ведь он еще не губернатор. Он опять вступил в роль предводителя и произнес речь, которую Передонов выслушал, страшась и тоскуя:
- Я благодарю вас за доверие, которое вы оказали мне, прибегая к моему (Верига хотел сказать "покровительству", но воздержался) посредничеству между вами и обществом, в котором, по вашим сведениям, ходят неблагоприятные для вас слухи. До меня эти слухи не дошли, и вы можете утешать себя тем, что распространяемые на ваш счет клеветы не осмеливаются подняться из низин городского общества и, так сказать, пресмыкаются во тьме и тайне. Но мне очень приятно, что вы, состоя на службе по назначению, однако столь высоко оцениваете одновременно и значение общественного мнения, и достоинство занимаемого вами положения в качестве воспитателя юношества, одного из тех, просвещенным попечениям которых мы, родители, доверяем драгоценнейшее наше достояние, наших детей, наследников нашего имени и нашего дела. Как чиновник, вы имеете своего начальника в лице вашего достоуважаемого директора, но, как член общества и дворянин, вы всегда вправе рассчитывать на… содействие предводителя дворянства в вопросах, касающихся вашей чести, вашего человеческого и дворянского достоинства.
Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки, глядел на Передонова с тем безлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальнические речи. Встал и Передонов и, сложа руки на животе, угрюмо смотрел на ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил:
- Я рад, что вы обратились ко мне, и потому, что в наше время особенно полезно членам первенствующего сословия всегда и везде прежде всего помнить, что они дворяне, дорожить принадлежностью к этому сословию, - не только правами, но и обязанностями и честью дворянина. Дворяне в России, как вам, конечно, известно, сословие, по преимуществу, служилое. Строго говоря, все государственные должности, кроме самых низших, разумеется, должны находиться в дворянских руках. Нахождение разночинцев на государственной службе составляет, конечно, одну из причин таких нежелательных явлений, как то, которое возмутило ваше спокойствие. Клевета и кляуза - орудие людей низшей породы, не воспитанных в добрых дворянских традициях. Но я надеюсь, что общественное мнение выскажется ясно и громко в вашу пользу, и вы можете вполне рассчитывать на все мое содействие в этом отношении.
- Покорно благодарю, ваше превосходительство, - сказал Передонов, - так уж я буду надеяться.
Верига любезно улыбнулся и не садился, давая понять, что разговор окончен. Сказав свою речь, он вдруг почувствовал, что это вышло вовсе некстати и что Передонов не кто иной, как трусливый искатель хорошего места, обивающий пороги в поисках покровительства. Он отпустил Передонова с холодным пренебрежением, которое привык чувствовать к нему за его непорядочную жизнь.