Из бального зала раздались плавные пышные звуки "Сказок венского леса" - у тех, кто помоложе, начинались танцы, у тех, кто постарше, светские беседы (в которых, увы, решалось походя очень многое) и карточные игры за изящными черными ломберными столиками, обтянутыми зеленым сукном…
Доктор Франсуа завел огромного туарега в его широченной белой рубахе до пят в библиотеку, уложил животом вниз на жесткой кушетке, поднял рубаху так, что она взбугрилась у него на голове, для проформы тщательно прощупал его спину.
- Так больно?
- Нет.
- А так?
- Чуть-чуть.
- А так?
- М-м…
- Значит, больно?
- Да.
- Хорошо. Не пугайтесь, сейчас подойдет мой коллега, только не пугайтесь!
- Постараюсь, - с усмешкой пробормотал царек Иса. - Я пуганый!
И в это время в библиотеку вошла Мария в белом медицинском халате, слишком широком и поэтому обмотанном на ней чуть ли не дважды и завязанном белым пояском, - халат выделил из своих запасов доктор Франсуа.
Скосив правый глаз, Иса увидел, кто пришел, и лицо его исказилось гримасой гнева.
- Не пугайтесь! Мадемуазель Мари не сделает вам больно, - заметив реакцию туарега, успокоил его доктор Франсуа.
- Да, - подтвердила Мария, - не бойтесь меня. Пожалуйста, расслабьтесь. - Она положила руки на его широкую спину и легонько прошлась по позвоночнику. - Понятно. Расслабьтесь! - добавила она властно. - Расслабьтесь, и тогда мы с вами пойдем танцевать. Вы умеете танцевать? - вдруг перешла она с французского на туарегский, и в ту же секунду молниеносно нажала на позвоночник в известном ей месте.
Туарег дернулся всем телом, и даже показалось, что послышался едва уловимый щелчок.
- Доктор Франсуа, поднимайте больного! - Мария сняла белый халат и вручила его доктору. - Я за дверью!
Когда туарег появился на пороге библиотеки, лицо его было белее одежд, глаза обалдело смотрели в разные стороны. Он сделал несколько неуверенных шагов, как бы прислушиваясь к своему организму, и лицо его расплылось в глупой, счастливой улыбке.
- Смелее, господин Иса, смелее! - подбодрила его Мария. - Кстати, у вас хороший парижский выговор, вы где учились?
- Я окончил в Париже Эколь-Пон-э-Шоссе (Институт путей сообщения).
- Давно?
- В этом году.
- Будете строить дороги?
- Хочу.
"Отличная идея - дороги! - подумала Мария. - Дороги, дороги… Вот оно, золотое дно!"
Когда они подошли к бальному залу, играли быстрый фокстрот (лисий шаг).
- Мы подождем танго, - сказала Мария.
- Как скажете, - робко согласился туарег. - А вы, значит, врач?
- Нет, я колдунья. Но добрая, вы меня не бойтесь.
Заиграли танго. Огромный туарег танцевал легко и умело.
- Вы не колдунья, вы волшебница! - склонившись со своего высока к Марии, шептал туарег и говорил что-то еще, но она его не слушала. Она думала о дорогах. "Дороги, дороги, дороги! Хаджибек пригласил меня помочь реконструировать порты, построить новые пристани, а дороги мы упустили из виду - какая глупость! Хороший парнишка туарег - вовремя подал идею!"
Глядя на танцующего туарега, гости, которые совсем недавно видели его с костылями, недоумевали.
- А гарем у вас есть? - невинным тоном спросила Мари.
- Как вам сказать… - Туарег замялся.
- А никак - ясно, что есть.
- Но не обязательно быть наложницей, можно женой, - невнятно пробормотал Иса.
- Вы мне предлагаете? - живо спросила Мария, и глаза ее блеснули сумрачно, чуть-чуть насмешливо.
- Ну, если… если бы это было возможно. - Иса покраснел, и на его низком лбу выступила испарина.
Они отошли от дверей бального зала и сели на диван.
- Мой друг Иса, - томно начала Мария, - я благодарна вам за столь лестное предложение… Но, понимаете, есть непреодолимые препятствия… есть условия…
- Я готов на любые ваши условия!
- Условия не мои, их диктуют народные обычаи, жизнь. Вы хотите жить в Тунизии?
- Да, конечно.
- Значит, все должно совершаться по мусульманским понятиям? - вкрадчиво, почти нежно забавлялась Мари.
- Да, конечно, я не переменю веры.
- И я не переменю, но это вопрос второстепенный… Есть мусульманские понятия о приличиях. Или вы готовы пренебречь ими?
- Конечно, есть. Почему пренебречь? Я уважаю кодекс мусульманских приличий.
- Ну, а что касается брака, вы кодекс знаете?
- Наверное…
- Ответ неуверенный. А я знаю. Согласно мусульманскому кодексу о приличиях установлено: "Жену следует выбирать такую, которая бы превосходила мужа четырьмя качествами, а четырьмя уступала ему: возраст невесты, ее рост, богатство и происхождение должны быть ниже, чем те же качества у жениха, а красота, характер, приличие и нежность должны быть выше, чем у жениха". А что получается у нас? Возраст у меня выше - первый минус, красотой, пожалуй, мы равны (туарег горделиво улыбнулся), характер у меня несносный - еще один минус, я более высокого происхождения, чем вы - еще минус. Я богаче вас - еще минус. Вы выше меня ростом - вот единственный плюс. В вас метра два?
- Точно.
- Два метра - хороший рост, но одного роста мало. Очень приятно было познакомиться с вами! ("Шикарная идея насчет дорог!") - Мария положила руку на плечо Исы. - Вы прекрасно танцуете! Всего хорошего! - С этими словами она легко поднялась с дивана и, не оглядываясь на оставленного ею туарега, пошла навстречу Николь, которая выходила из бального зала. В танцах был объявлен перерыв, оркестранты взяли полчаса на отдых.
Туарег Иса стоял возле дивана. Выходя из зала, каждый считал своим долгом подойти к нему и расспросить про костыли. Куда они делись? Что за чудо! И туарегский царек Иса был вынужден покорно излагать историю своего исцеления. А если учесть, что все знали о недавней попытке его слуг похитить Марию, то положение у царька Исы было самое незавидное. Отвечая на расспросы, он даже вспотел от смешанных чувств, среди которых чувство унижения было не из последних.
LX
- Принимают на работу дураков, а спрашивают, как с умных! - довольно громко ворчал в машинном отделении (при заглушенном моторе и открытом люке) русский механик, вызванный на "Николь", чтобы разобраться с явными неполадками двигателя. Уверенный в том, что здесь, на губернаторской яхте, никто не понимает по-русски, далее он загнул такую трехэтажную руладу, что всходившая в этот момент по трапу Мария закашлялась, чтобы не рассмеяться.
- Ау! Есть кто-нибудь? - громко спросила Мария по-русски, словно и не слышала ничего.
В машинном отделении что-то упало с громким звяканьем, наверное, механик выронил ключ.
- Ау! Есть кто-нибудь? - давясь от смеха, повторила Мария.
- Инженер-механик Груненков Иван Павлович! - поднявшись из машинного отделения, отрекомендовался багровый от смущения, светловолосый, голубоглазый мужчина лет сорока пяти, в руках у него действительно был разводной ключ.
- Ну что, скоро пойдем в море? - как ни в чем не бывало спросила Мария.
- Думаю, денька через два управлюсь, - потупившись, отвечал механик.
- Простите, что не представилась. Мерзловская Мария Александровна!
- О, так это вы?! Я помню вас еще по Джебель-Кебиру! - просиял Иван Павлович, и, куда девался его хмурый, убитый вид, лицо разгладилось, помолодело, багровость сошла сама собой, глаза стали веселые, с огоньком и почти синего цвета. - Вы крестная дочь адмирала Герасимова. Выходит, свои, морские…
- Точно! - в тон ему радостно отвечала Мария. - И я вас помню. Вы прибыли в Бизерту на "Кронштадте", с женой и малышом лет трех. Потом он еще к нам в форт ходил на занятия по рукопашному бою - голова большая, а сам маленький, такой смешной! У меня фотография наших занятий сохранилась - кто-то снял и мне подарил, не помню кто. А маленького вашего мы почему-то звали Цуцик, и он отзывался, такой живчик был - прелесть!
- А вон идет ваш Цуцик! Девятнадцатый годок мальчугану. А тогда ему было не три, а четыре года. Просто он у нас не рос, не рос, а потом лет с пятнадцати как начал и сейчас повыше меня будет.
- Где Вы его видите? - спросила Мария.
- А во-он в самом начале пирса точка приближается, вглядитесь. Это и есть мой Миша.
- Вижу. Но откуда вы знаете, что он, - ведь точка…
- Точка-то точка, но своя, родная. А уже и не точка - гляньте! Уже столбик… сынуля. Я его за три версты учую, и рубашка на нем голубенькая.
- Да, что-то вроде… Так у нас серьезная поломка? - сменила тему Мария.
- Средняя. Мотор надо перебирать. Этот француз, который за ним присматривал, не сильно понимает в нашем деле, скажем так, мягко. А до Марселя не ближний путь, и с морем шутки плохи.
- Послушайте, Иван Павлович, а может, вы с сыном и пойдете с нами в Марсель, а? - неожиданно для самой себя предложила Мария. Уж больно ей приглянулся инженер-механик, да и, действительно, свой, морской, настоящий. - И сыну будет в радость такая прогулка, а?!
- Сыну-то, конечно, его только помани в море! Мечтает, как и я когда-то, служить на подводной лодке. А меня кто ж отпустит со службы?
- Моя забота, - сказала Мария спокойно, - это мы решим. А вон и на самом деле ваш сынуля, теперь я вижу!
По пирсу быстро приближался юноша в голубой рубашке, парусиновых флотских штанах, в сандалиях на босу ногу. Стройный, крепкий, светловолосый, как и отец. Увидев, что на него смотрят с яхты, юноша сбился с шага и переложил белый узелок из левой руки в правую.
- Обед несет, мать наготовила, - горделиво заметил инженер.
- Здравствуйте, - с хрипотцой в голосе сказал юноша, поднимаясь на палубу белоснежной красавицы-яхты. - Па, тут горячее, мама сказала…
- Здравствуйте, Михаил, - прервала его Мария и протянула руку.
Михаил пожал руку Марии и смутился: не слишком ли крепко?
- Ничего! - Она улыбнулась ему приветливо. - Нормальное рукопожатие!
Синеглазый, в чистенькой, истончившейся от многих стирок голубой рубашке, худенький и при этом широкоплечий и очень стройный, он был так свеж лицом, с темными, не по годам густыми усиками, и так прекрасен в каждом своем движении, обаятельно, белозубо улыбался, что у Марии гулко заколотилось сердце - она поняла, что явился кто-то необыкновенный, чистый, добрый, отважный. И в каждом его жесте, в каждом повороте головы сквозило такое природное чувство собственного достоинства, что сразу было понятно: этот молодой человек ни перед кем не может заискивать, никому не может завидовать, ничего не боится и ждет от каждого встречного только хорошее.
Пока Иван Павлович обедал, Мария и Михаил сидели под тентом на верхней палубе и разговаривали. Глядя в чистые глаза юноши, Мария чувствовала, как легко ей, как радостно от того, что он рядом; никогда в жизни не было у нее такого внезапного ощущения родства душ, такой мгновенной приязни… Хотя… хотя, если вспомнить незабываемое, то похожее уже случалось однажды… Давным-давно, в 1920 году, на борту линкора "Генерал Алексеев", в каюте молодого адмирала дяди Паши, за праздничным столом, когда все просили Павла Петровича предсказать будущее, он посмотрел вдруг на Машеньку долгим, испытующим взглядом: дескать, а ты чего молчишь?
Машенька встретила его взгляд, выдержала и ничего не ответила. Не смогла ответить, потому что вдруг потеряла дар речи от того, что ей неожиданно представилось. Ей вдруг представилось, что она уже не она, а жена адмирала. Да, она, Машенька, жена Павла Петровича - его половина. А тетя Даша? А тетя Даша… пусть и такая же красивая, как сейчас, с такой же высокой грудью, с такой же черной косой, уложенной так ловко на голове, с этими же своими бриллиантовыми сережками… а тетя Даша, наверное, его другая жена, бывшая…
"Интуиция - это созерцание предмета в его неприкосновенной подлинности", - частенько повторял на лекциях в Пражском университете профессор Николай Онуфриевич Лосский. В 1924 году Машенька стала учиться там на математическом факультете. Да, именно так, именно в "неприкосновенной подлинности" и представился ей в ту минуту знакомый с младенчества дядя Павел. И с той минуты и уже навсегда она стала смотреть на него совсем другими глазами, чем прежде… Наверное, она любила его до сих пор и будет любить всю жизнь, кто бы ни встретился на ее пути, с кем бы она ни пересеклась на встречных или попутных курсах.
При воспоминании о дяде Паше Мария невольно вздрогнула всем телом, как будто ее ударило током… Она взглянула в лицо Михаила внимательно, пристально - и он не спасовал, не отвел своих синих глаз от ее лица, и сердце Марии забилось так, как всегда с ней бывало в минуты опасности…
- Ну что, поговорили? - поднялся на палубу Иван Павлович. - А я отобедал славно, теперь могу работать хоть до ночи.
Мария обрадовалась инженер-механику, его появление избавило и ее, и Михаила от неловкой, тяжелой паузы. Мелькнуло что-то наподобие вольтовой дуги, и все слова стали бессмысленны и далеки от подлинных чувств и предощущений…
- Миша, ты посмотри яхту, не стесняйся, - сказал отец. - Мария Александровна своя, морская.
- Да, Михаил, вы не стесняйтесь, осмотрите, - глядя в сторону, проговорила Мария и отошла от отца и сына как бы по своим делам, спустилась в роскошную каюту с огромным стеклянным фонарем, открывающим панорамный обзор моря и неба. В каюте она сначала инстинктивно бросилась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо: действительно, похожа на молоденькую, этого пока не отнять.
"Мальчишка, а взгляд мужской, не по годам, видно, настойчивый парень", - подумала Мария и поняла, что она думает совсем не то и не так, - испугалась сама себя, а теперь лжет, даже в мыслях. И тогда она подошла к окну с восточной стороны, с той, где было ближе к России, и, глядя то в море, то в небо, стала думать о маме. В неясные минуты жизни она всегда старалась думать о маме - и все как рукой снимало, маминой рукой…
Я человек: как Бог я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен!
И. А. Б у н и н
LXI
Преодолев душевное смятение, вызванное знакомством с сыном инженера-механика, Мария решила, что плыть на этой неделе в Марсель не имеет смысла: два дня механик провозится с мотором, больше суток болтаться в море, день добираться на поезде до Парижа, а там и пятница - какой смысл ехать?
"Лучше займусь-ка я оформлением фирмы по строительству дорог. Зря что ли царек Иса подбросил мне идею? Займусь фирмой, лицензиями и прочая. А с пареньком Мишей - так, минутное наваждение. Я для него слишком стара, а он для меня…" - Мария хотела думать, что он для нее слишком молод и все это чепуха на постном масле, но что-то так не думалось, и опять она поймала себя на мысли, что лжет во спасение… Во спасение чего? Так сразу и не скажешь, наверное, многого. И прежде всего спокойной жизни. Сердце ее сладко дрогнуло в предчувствии неизвестного, неизведанного - такого с ней еще не случалось. Даже в юности, с дядей Пашей, то было совсем другое… Трудно сказать, чего бы она еще надумала и навоображала, но тут на пирс прикатила Николь, поднялась на яхту, нашла ее в каюте, огорчилась, что путешествие задерживается, и радостно затараторила:
- Мы не плывем? Прелестно! Тогда будем писать Карфаген! Сейчас я пошлю за этюдниками, холстами, красками, и поедем на развалины Карфагена, хорошо?
- Ты всегда найдешь выход, - поддержала ее Мария, - я уже и не помню, когда брала в руки кисть. С удовольствием помалюю!
- А ты обратила внимание, какой красавчик возится с парусами? - И Николь показала головой на потолок каюты, отделанный ливанским кедром. - Настоящий красавец! Но дело даже не в красоте, а в том, что он какой-то не как все, он какой-то другой. Он как бы светится изнутри. Ты меня понимаешь?
- Не знаю, о чем ты… - отвернувшись от Николь, нехотя обронила Мария, но голос ее предательски дрогнул.
- Не знаешь? С твоим-то глазом-алмазом? Что-то я не верю тебе, сестренка! Все ты видела! Все ты знаешь!
- Да, видела! - резко повернувшись к Николь, с вызовом сказала Мария. - Видела! Ну и что мне теперь делать?! - И на глазах ее заблестели слезы.
- Ой, моя маленькая! - Николь обняла Марию за плечи. - Да ты попалась!
- Не говори чепухи! - вспылила Мария, покраснела и отошла от Николь, вытирая тыльными сторонами ладоней злые слезинки в уголках глаз.
- Не обижайся, радоваться надо! - добродушно сказала Николь.
- Тушь размазала! - смотрясь в зеркало, засмеялась Мария. - У тебя далеко косметичка?
- Она всегда при мне, как оружие при стражнике. Давай я подправлю тебе ресницы, - миролюбиво предложила Николь.
- Давай, - согласилась Мария, усаживаясь в кресло у окна. -Так тебе хорошо видно?
- Нормально. - Николь принялась священнодействовать, и больше они не возвращались к щекотливой теме.
А когда Николь и Мария вышли на палубу яхты, Михаила там уже не было. Отец и сын возились внизу, в машинном отделении. Мария торопливо проскочила мимо люка в машинное отделение, а Николь приостановилась и крикнула:
- Всего хорошего, господа!
- До свидания! - хором ответили отец и сын.
"Сви-да-ния!" - как в бочке, отозвалось эхо.
Водитель в красной феске привез холсты на подрамниках, краски, этюдники, кисти, - все, как велела ему Николь. Они сели в машину и поехали к развалинам Карфагена. Там же оказался и мсье Пиккар со своими подручными Али и Махмудом.
Мария обрадовалась мсье Пиккару, как будто он мог защитить ее от неминуемого. Пока они ехали к давно знакомым развалинам, перед глазами Марии то и дело мелькал облик юного сына инженера-механика в голубой, истонченной от многих стирок рубашке. Ее уже стало злить это навязчивое мелькание, и она ухватилась за Пиккара с облегчением и приветствовала его с преувеличенным восторгом, фальшь которого отметила про себя только одна Николь.
- О, мсье Пиккар, как я рада вас видеть! Мы только что вспоминали о вас. Какая удача! - Голос Марии звучал так пылко, так призывно, и она улыбалась ему так искренне и нежно, как будто они были близкими друзьями и встретились наконец после долгой разлуки.
- Я рад. Я тоже. В самом деле удачно! - обалдело бормотал мсье Пиккар, никак не ожидавший от Марии восторгов в свой адрес. Обычно она встречала его с холодной кокетливостью, а он чувствовал себя при ней явно не в своей тарелке, и ему никак не удавалось быть таким неотразимым ловеласом, каким знавали его другие дамы. Беседуя с мсье Пиккаром, Мария всегда умела поиграть словами, да так ловко, что даже самые испытанные каламбуры и остроты ее собеседника вдруг рассыпались в жалкую труху. Подарков от мсье Пиккара Мария не принимала категорически, на прогулки с ним ни по воде, ни посуху, ни днем, ни ночью не соглашалась. А когда однажды мсье Пиккар, улучив минутку, встал перед ней на одно колено и, воздев руки к ее сиятельному личику, выпалил признание в любви, Мария улыбнулась ему ласково, похлопала в ладоши и сказала:
- Браво! Хороший стиль. Старо-французский? Браво. А теперь потрудитесь встать, одежду протрете! - Она хотела сказать "штаны", но в последнюю секунду решила, что это будет слишком грубо. Короче говоря, Мария шалила со своим поклонником, как хотела, и строго держала его на дистанции. Мсье Пиккар почти смирился с ее неприступностью, и вдруг такой пассаж! Столько тепла и радости в ее голосе!