В свою очередь, он был уверен, что Александр недолго выдержит своё положение неприятеля в осаде. Он знал, что денежные дела молодого человека далеко не блестящи, и что ему необходима довольно крупная сумма для продолжения своей игры на бирже. Неожиданное известие о нездоровье старого князя огорчило Петра Ивановича, но приём княгини и её очаровательная улыбка вполне вознаградили его. Очевидно, что княгиня уже узнала и этим тонким способом подтверждала согласие своей дочери. Пётр Иванович не выдержал и, улучив минутку, когда хозяйка была свободна, подошёл к ней и, завладев её рукой, прильнул к ней губами.
- Я благодарю вас. За что - вы сами должны знать, княгиня! - прочувствованно сказал он. Софья Дмитриевна едва удержала брезгливое движение, но вовремя спохватилась и милостиво коснулась свободной рукой его плеча.
- Не благодарите, Пётр Иванович, - печально улыбаясь, проговорила она, - счастье моих детей - моё счастье. Вы знаете, всё для них.
Пётр Иванович глубоко поклонился.
- Я всегда знал, что вы святая! - восторженно и почтительно сказал он. Княгиня улыбнулась, неопределённо махнула рукой и отошла, а Гарушин поглядел ей вслед, и почему-то мимолётная жалость к Вере опять болезненно коснулась его.
- Святая! - повторил он мысленно, и ему захотелось смеяться вслух злобно и дерзко.
Княжну он искал и долго не мог найти. Когда он вошёл к старому князю, Вера была там; она стояла за спинкой отцовского кресла и при виде его заметно вздрогнула и побледнела. Здороваясь с ней, Гарушин задержал её руку и заглянул ей в глаза. Но эти глаза глядели спокойно, и только в глубине их залегла какая-то тень. Пётр Иванович ожидал, что Вера примет вид жертвы, но она держала себя просто, и голос её звучал ровно, почти радостно.
"Я лично предпочла бы смерть, - вспомнилась ему её фраза, сказанная сыну. - И это, пожалуй, правда! - подумал он. - Простенькая, неизбалованная, затёртая даже своей святоймаменькой, много ли ей нужно? Ишь, глаза ещё больше стали и носик острый".
Он глядел на неё, не отводя глаз. Она незаметно отошла от отца и вышла из комнаты.
За весь день Петру Ивановичу не удалось сказать нескольких слов Вере. Он всё время следил за ней, видел, как она двигалась, говорила, смеялась, и всё ему казалось, что это не она, что кто-то подменил её. Куда девались её обычные резкость и задор? Улыбка почти не сходила с её лица, и только иногда, как бы утомившись, она глубоко вздыхала и проводила рукой по глазам.
Когда Пётр Иванович зашёл проститься, он застал старого князя за картами. Он шутил, смеялся и очень любезно пожал руку Гарушина.
- Не забывайте нас, Пётр Иванович. Заезжайте, - ласково сказал он ему на прощание.
- Едем, - сказал Пётр Иванович сыну, отыскав его совсем сонного в углу гостиной.
- Нет, уезжай один, - ответил Александр. - Меня отвезут позже.
- А что такое? - удивился отец.
- Ничего сверхъестественного: Андрей просил остаться. Он будет праздновать особо у себя.
- Вот как! И он просил тебя?
- Он просил многих.
В таком случае оставайся. А мои лошади ждут, я еду.
XIV
Когда все гости разъехались, а хозяева разошлись по своим комнатам, Андрей и Маров быстро шагали по тёмной дороге к дальнему флигелю.
- Из комнаты матери видны окна, - говорил Андрей, шагая развалисто и лениво, - но щели ставней я приказал заклеить и промазать. Чисто.
Он тихо засмеялся.
- Если бы музыки какой-нибудь! - щёлкнул пальцами Маров. - Вот этих бы песенников, что за обедом пели. Как ваше мнение, князь?
- Это можно, - согласился Андрей. - Кто идёт? - окликнул он.
- Я! - ответил тонкий голосок, и из темноты прямо под ногами идущих вынырнула маленькая фигура грума.
- Немного спустя сбегаешь к песенникам в сарай и приведёшь их к нам. Скажи, не пожалеют.
- Приведу! - с весёлой готовностью отозвался мальчик.
- Ты это куда?
- Вина ещё кое-какие относил, - смеясь, ответил грум.
- Много?
- Насилу сволок корзину.
- Чего ты хохочешь, дурак? Пошёл! - добродушно сказал князь, и мальчишка весело подпрыгнул и скрылся в темноте.
- Дождя бы не было! - озабоченно заметил Андрей.
- Всё равно намокнем, - пошутил Маров.
- Девки из села не придут.
- А хотели? - встрепенулся Маров.
- Ну, ещё бы! - спокойно сказал князь.
За оградой в темноте можно было различить несколько экипажей, во флигеле было уже людно. На столе и на полу стояли корзины с бутылками и посудой, в бумажных мешках находилось "угощение" для девушек, состоящее из пряников и орехов. В углу, под образом на старинном кресле красного дерева сидел Александр Гарушин, брезгливо оглядывался и ёжился. Гости сидели на стульях, на подоконниках, громко говорили, курили, и в комнате становилось уже шумно и душно.
- Помогите мне разобраться, Вадим Петрович! - закричал Андрей.
- С удовольствием, князь, с удовольствием! - ответил Маров. - Сделаем маленькое обозрение.
- Отец хорошо кормит, - продолжал Андрей, но сам пить никогда не умел и толку в винах, смело скажу, не знает. Вот эта… - сказал он и поднял бутылку, поглаживая её сверху по этикетке, - эта за себя постоит! Рекомендую смело.
Князь и Маров стали откупоривать бутылки, выкрикивая название вин. Всё общество сплотилось вокруг стола. Раздавались отдельные голоса, требующие того или другого. Многие мужчины явились сюда уже немного навеселе и только заканчивали здесь начатую процедуру опьянения.
- Ужасно я не люблю, когда, это, обед и тут же, это, дамы, - рассуждал кто-то. - Ужасно, это, стесняет.
- Хороший коньяк! пре-екрасный коньяк! - слышалось восторженное восклицание.
- Вы что это, Александр Петрович, точно раскисли, - спросил Андрей.
- У меня что-то желудок… Вообще, я, кажется, нездоров.
- А вот не хотите ли поправиться? - крикнул Маров, протягивая ему стакан.
- Я бы сельтерской… с коньяком.
Оживление быстро возрастало. Слышался смех, сквозь общий гул прорывались громкие, не всегда скромные замечания, костюмы и лица принимали растерзанный, неприличный вид.
- Листовича нет. Где Листович?
- Нет - так будет, - сказал князь.
- А я ему говорю… - заливаясь рассыпчатым смехом рассказывал кто-то. - А я ему говорю, т. е. это он мне говорит… - Смех длился беспрерывно, заглушая рассказ.
- Да ну вас к чёрту! - вспыльчиво вскрикивал, наконец, какой-нибудь потерявший терпение слушатель.
- Вот и Листович! - заметил князь.
Ржавые петли взвизгнули, входная дверь открылась, но в дверях стоял не Листович, а тоненькая фигура Димы. Большие глаза мальчика удивлённо и радостно оглядывали комнату.
- Ага! - сказал он своим звонким голоском, - попались… Я уже давно подозревал… Вот зачем Андрюша взял ключ!
- Тебе чего? Пошёл назад! - добродушно скомандовал молодой князь. - Иди, иди, а то сам выставлю.
- Ну, что, Андрюша? Ну, позволь! - плаксиво заговорил Дима с порога. - Ну, разве я тебе мешаю? Ну, что, право…
- Да ведь ты поросёнок! - смеясь, ответил Андрей.
- Ну, Андрюша! - продолжал Дима, набираясь смелости и приближаясь к столу. - Ну, я тебя прошу!
- Оставьте его, князь! - вступился кто-то. - Чем он не мужчина? Бери, брат, стакан, чокнемся.
- Конечно! Зачем его гнать? Пусть привыкает. Не красная девушка, - поддерживали голоса.
- Можно, Андрюша? - робко просил мальчик. - Ты думаешь, я не умею пить? Ты думаешь, я не привык?
- Ну, пришёл, так уж пей! - махнув рукой, решил князь и дружески хлопнул брата по плечу. - За догадку! - прибавил он.
- Ловко ли будет? - тихо заметил Маров. - Всё-таки он ещё дитю…
- Ну, пустяки! - успокоил его Андрей. - Я его знаю, он сразу напьётся и заснёт. У этих поросят нет меры… Чего тебе, поросёнок?
Но Дима уже завладел первой попавшейся бутылкой и с жадным, сосредоточенным лицом наливал вино в стакан.
Марова, что называется, разобрало.
- Музыки! Музыки! - молил он, закатывая глаза и прижимая руки к жилету. - Понимаешь ли ты, чего жаждет моя душа? - спрашивал он, обращаясь к соседу. - Только по этому воплю знаю я свою душу, знаю, что есть она, есть ещё, подлая!
Он драматически потряс кулаком и ударил им себя в грудь.
- Вы что смотрите на меня, Александр Петрович? - обратился он к Гарушину. - Вам не нравится моё заявление, что у меня есть душа? Повторяю вам, есть она! А вы, кажется, наверно знаете только то, что у вас есть желудок?
Он перегнулся через стол и насмешливо глядел в лицо Александра.
- Отстаньте от меня! - брезгливо ответил Гарушин. - Ваше остроумие не забавно.
- Желудочек! - ласково продолжал Маров. - Недаром, вы так часто повторяете: "У меня желудок"… А вот у меня так душа! Не веришь? - опять обратился он к соседу. - Думаешь, живёт человек всю жизнь скотина-скотиной, пьянствует, безобразничает, всё по дороге в грязь топчет, и вдруг говорит - душа! А ведь есть она! Плачет! Ты думаешь, я себя в красивом виде представить хочу? А хочешь, я эту серебряную кружку украду? Она серебряная, её заложить или продать можно, и я украду… Я могу украсть. Надо украсть - украду, надо льстить - льстить буду, надо убить… Нет, убить не могу… Струшу… Слишком я меленький, дрябленький, дрянненький… И душу в себе убить не могу… Чувствую, живёт она здесь, плачет… плачет…
- Нет, ты не плачь, - сказал сосед, слышавший только последние слова. - Ты лучше выпей.
Маров махнул рукой и подставил стакан.
- Желудочек! - сказал он, взглядывая на Гарушина, и улыбнулся ему.
- Вы пьяны! - презрительно ответил Александр.
- Где вы пропадали? - крикнул Андрей Листовичу. Тот вошёл, окинул общество смеющимся взглядом и покачал головой.
- Песенники идут! - возвестил он.
- Ого-го! - закричали весёлые голоса.
- Юрочка! Душечка! - нежно приветствовал его Маров, складывая губы сердечком. - Радость моя!
- Эк вы тут… - засмеялся Листович. - Вам, Вадим Петрович, папиросочку? Так, что ли?
- Так, прелесть моя! У-y! Душка!
Стуча сапогами и весело улыбаясь, стали входить песенники.
- Ого-го! - закричали голоса, приветствуя их. Маров вскочил и ринулся им навстречу.
- Жалобную! Слёзную! - молил он, складывая руки.
- Ребята! Сперва промочите горло, - скомандовал князь.
Когда хор запел, Маров опять выскочил из-за стола, встал к ним лицом и, вытянув руки, как крылья, плавно махал ими в такт, то приподнимаясь на цыпочки, то опускаясь вниз… Лицо его дрожало и глаза были полны слез.
Андрей пил много, и его прекрасные глаза начали щуриться и неестественно блестеть. Он не говорил, а только добродушно улыбался и крутил усы. Вдруг послышался шум, точно от падения тела, и раздался странный резкий крик. Это Дима, схватившись руками за голову, истерически закричал и упал с своего стула на пол.
- Ну, вот и завизжал! - равнодушно заметил князь Андрей. - Я сказал - меры нет.
Мальчика подняли и отнесли в соседнюю комнату.
- Безобразие! Пороть бы мальчишку! - процедил сквозь зубы Гарушин, которому крик Димы подействовал на нервы.
- А вы, желудочек, кажется, испугались? - насмешливо спросил его Маров.
- Удалую! Весёлую! - требовали голоса.
Маров бросился к песенникам и опять замахал руками… Когда в приотворённую дверь флигеля заглянул ранний рассвет, в комнате царило безобразие во всей своей пьяной, безграничной силе. Гарушин иссиня-бледный, с искажённым от страдания лицом, стоял среди комнаты и покачивался на слабых ногах.
- Мне дурно! - задыхаясь, шептал он и искал руками опоры.
- С водички разобрало. Вот так желудочек! - хохотал над ним Маров.
- Я вас раздавлю, - тихо, но злобно ответил ему Александр и начал пробираться к двери.
- Куда вы? - спросил Листович.
- Домой! Здесь общество дикарей и сумасшедших.
Но на пороге его чуть не сшиб с ног бежавший без оглядки грум.
- Князь! Князь! - звал он растерянно, с испуганным и побелевшим лицом. Он споткнулся на ступени и едва не упал.
- Ты ошалел! - гневно крикнул на него Гарушин, сторонясь и хватаясь за перила.
- Князь! - опять отчаянно крикнул грум. Он ворвался в комнату и, заглушая своим голосом пьяные песни и бестолковый гам, прокричал звонко и отчётливо: - Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются! Княгиня велела вас будить… Ещё дышит… Скорей велели, скорей! И князенка…
Песни стихли. Жуткая тишина сменила бесшабашное веселье. На пьяных лицах и в пьяных глазах мелькнуло испуганное сознание.
- Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются… - продолжал звенеть голос мальчика.
- Как же мне? - вдруг озадаченно проговорил молодой князь и попробовал приподняться. - Диму тащите… Мать будет его искать… Вот ещё… чёрт!
Но страшное известие несколько отрезвило его. Он встал и, сильно качаясь, вышел на крыльцо.
- У меня отец умирает, - сказал он Гарушину, проходя мимо него, и уже более твёрдой походкой пошёл по дороге к дому.
XV
Пётр Иванович подъехал к крыльцу княжеского дома. Его встретил лакей с подобающим случаю печальным видом.
- Что князь? - поспешно спросил Гарушин.
- Всё в том же положении, - ответил лакей.
- Могу я видеть кого-нибудь?
- Княгиня отдыхают. Прикажете доложить княжне?
- Да, доложите, - приказал Гарушин.
Вера вышла сейчас же. Она была в широком утреннем капоте, волосы её были заплетены в косу, и в этом наряде, вся худенькая, с бледным осунувшимся лицом она производила впечатление очень молоденькой девушки. Она посмотрела на Гарушина безразличным взглядом и заговорила, как бы повторяя затверженный урок:
- Отцу не лучше, но доктор нашёл его состояние довольно удовлетворительным и сказал, что, если удар не повторится, он ещё может поправиться.
- Возложим наши надежды на Бога, княжна! - делая горестное лицо, ответил Гарушин.
Вера отвернула немного лицо и нахмурилась.
- Он приходил в себя, - продолжала она, - и спрашивал вас.
- Меня! - с неподдельным удивлением вскрикнул Пётр Иванович.
Вера отошла к окну и стала глядеть в сад. Пётр Иванович видел, как она трудно дышала, стараясь пересилить волнение, как вздрагивала на груди оборочка её блузы, отвечая биению её сердца.
- И вы хотите, чтобы я вошёл к больному? - тихо спросил он после долгой паузы, убедившись, что она несколько успокоилась.
- Да, я вас прошу, - уже спокойно ответила она. - Быть может, он опять вернётся к сознанию.
Она пошла к двери, завешенной тяжёлой портьерой, и Гарушин последовал за ней, сильно горбясь и стараясь ступать бесшумно.
- А княгиня? - шёпотом спросил он.
- Мама сама заболела от горя и испуга. Она лежит.
Кровать князя стояла среди комнаты, рядом с ней, на стуле сидела сестра милосердия и держала пульс больного.
- Спит? - спросила Вера.
Сестра подняла на неё грустные, утомлённые глаза и тихо кивнула головой. Гарушин подошёл. Слегка перекошенное багровое лицо князя сперва показалось ему совсем незнакомым, но он скоро пригляделся и узнал его. Реденькие седые волосы были растрёпаны, и на них лежал гуттаперчевый мешочек со льдом. Груда подушек держала больного почти в сидячем положении, ворот рубашки расстегнулся и обнажил старческую шею и грудь, на которой блестела золотая цепочка с крестом.
"Смерть!" - подумал Гарушин, сейчас же мысленно вычисляя разницу своих лет с летами князя и с острой тревогой думая о том, что у него всё чаще и чаще какие-то подозрительные перебои сердца. - "Смерть", - думал он и вдруг ощутил странную радость чувствовать себя живым, здоровым и ещё далёким, быть может, от того момента, когда все земные радости, заботы и огорчения вдруг перестают существовать, как будто не они были важны и нужны больше всего.
Он всё ещё стоял и смотрел, когда Вера вызвала его из глубокого раздумья. Она отвела его в сторону и неожиданно взяла его руку в свои. Глаза её были сухи и блестящи и выражали горячую мольбу.
- Пётр Иванович! - сказала она дрожащим голосом. - Я хотела бы вас просить… Я глядела на вас сейчас, и вдруг у меня явилась надежда, что вы сделаете так, как я попрошу.
И, не ожидая его ответа, спеша и волнуясь, она продолжала:
- Успокойте его… Что бы он ни стал говорить, о чем бы он ни стал просить вас - успокойте его! Я буду с вами, я буду слышать ваши обещания, но для меня они будут иметь другую цену. Я буду знать их цель и никогда не забуду вашей доброты. Мы обманем, только обманем его лишний раз, но он умрёт спокойно.
- Князь в памяти, - сказала сестра.
Вера вздрогнула, выпустила руку Гарушина и первая подошла к кровати.
- Пётр Иванович приехал! - очень раздельно и отчётливо заговорила она, наклоняясь над больным. - Ты спрашивал его. Хочешь его видеть? - Больной ответил едва внятным мычанием.
- Кого ты ищешь? - опять громко спросила Вера. Она напряжённо вслушалась в бормотание отца и, по-видимому, поняв его, внятно ответила:
- Мама устала. Мама легла отдохнуть. Да, она здорова, она скоро придёт.
Князь, по-видимому, успокоился.
- Хочешь видеть Петра Ивановича? - спросила Вера. Потом она выпрямилась и сделала знак Гарушину, чтобы он подошёл.
- Здравствуйте, князь! - сказал Гарушин, становясь перед кроватью так, что больной мог его видеть. Он увидал его глаза, немного воспалённые, с грустным, добрым и немного недоумевающим выражением. Казалось, он удивлялся и не мог отдать себе отчёта в том, что происходило кругом него. Теперь он глядел на Гарушина и словно что-то припоминал.
- Вам было немножко нехорошо, но вы, Бог даст, скоро поправитесь, - говорил Гарушин. Князь всё смотрел на него. В глазах его стала зарождаться какая-то беспокойная мысль, он заволновался и забормотал. Он высвободил здоровую руку из-под одеяла и протянул её Петру Ивановичу. - Да, да, говорите, я слушаю, - сказал Гарушин. Больной мычал, торопясь и волнуясь.
- Ему это вредно, ему нужен покой! - вступилась сестра.
- Князь! - громко сказал Гарушин, приближая своё взволнованное лицо к лицу больного. - Я верю, что вы поправитесь, но, если бы Бог в неисповедимых путях своих призвал вас к себе, я обещаю вам и клянусь, что я сделаю всё от меня зависящее, чтобы дать утешение и покой вашей семье. Я обещаю и клянусь…
Он видел близко от себя напряжённое лицо больного и его жадные, широко раскрытые глаза. И вдруг это лицо дрогнуло и что-то похожее на улыбку промелькнуло на нем. Здоровой рукой князь удержал руку Петра Ивановича и, делая невероятное усилие говорить, промычал невнятно:
- Виноват… был… простите…
Потом рука его утомлённо упала, он закрыл глаза и опять погрузился в тот сон, среди которого жизнь должна была вскоре перейти в смерть. Когда Гарушин отошёл от кровати князя, он увидал Веру у окна. Она стояла в согнутой позе и, закрывая лицо руками, тяжело рыдала. Она не слыхала приближения Петра Ивановича. И вдруг он заговорил совсем близко от неё.
- Вы слыхали, княжна, обещание, данное мной вашему отцу? Взгляните же на меня и скажите: можно ли так лгать? Теперь мой черёд просить: я был виноват… Простите и вы. Нет, вам не до меня, я знаю, но если одинокий старик, привыкший к горю, дружески протянет вам руку, вы не оттолкнёте её, княжна?
Вера, не веря себе, удивлённо подняла на него заплаканные глаза.