Дверь приоткрылась, и вошел дневальный с большим металлическим подносом, оставшимся в гостинице, наверное, еще с довоенных времен. Поставив поднос на стол, дневальный начал ловко его "разгружать": два фарфоровых чайничка со свежезаваренным чаем, два тонких стакана в мельхиоровых подстаканниках, килограммовая банка немецкой ветчины, предупредительно открытая, ваза с печеньем, белый хлеб, плошка с кусковым немецким сахаром и - о чудо - тонко нарезанный лимон, от запаха которого и от солнечного света стало так празднично, что даже Батя улыбнулся.
- Молодец! - похвалил он дневального.
- У нас и продуктики, и вилочки, и тарелочки, и чайнички, и все тебе на раз! Немчура-то все бросила, а жили здесь, видать, с удовольствием, - затараторил услужливый дневальный.
- Спасибо, - сказал Батя, - ну что, тебе нравятся "Три мушкетера"?
- Так точно! - козырнул дневальный, его сонное плоское лицо осветилось живым светом, и он вышел из комнаты.
- Елки-палки, я уже и не помню, когда видела лимоны! А запах, обалдеть! - Александра была в восторге и стала такой хорошенькой, такой домашней, что Батя отвел глаза.
Ели и пили они с наслаждением.
- Стыдно мне, - сказал погодя Батя, - считай, один килограмм ветчины умял.
- Ничего, - засмеялась Сашенька, - это на нервной почве! В медицине все описано. - Ешь на здоровье, ты еще можешь вырасти! Тебе двадцать пять?
- Да, через два месяца.
- Ну вот, у тебя еще два месяца на рост. Мужчины растут до двадцати пяти. Пей чай. Хорошо парень заварил, по-настоящему!
За годы войны Александра видела много жестокой несправедливости, исходившей от высших чинов по отношению к их подчиненным, а правильнее сказать, подвластным им людям. В сорок первом сплошь и рядом практиковались так называемые расстрелы на месте, не то что без суда и следствия, а даже без элементарного разбора ситуации; да и в сорок втором такое бывало часто, и в сорок третьем, только к сорок четвертому году болезнь пошла на убыль, но не исчезла и до конца войны.
Но то, что сделали с Батей, как-то особенно больно ударило по Александре. Она не знала другого такого настоящего командира и отца солдатам.
В то утро она привинтила ему свою маленькую звездочку на погоны и сказала:
- Ваня, я всегда буду тебя помнить. Я не останусь в этом батальоне. Меня давно зовут во фронтовой госпиталь. У тебя есть чем писать?
- Есть. - Он вынул из планшета командирской сумки карандаш и что-то похожее на блокнот.
- Я напишу тебе мой адрес. Домашний и больничный, в Москве.
- Спасибо, - зарделся младший лейтенант Иван Иванович. - Ты думаешь, довоюем до победы?
- Еще бы! - засмеялась Сашенька. - Обязательно до победы!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
"Зачем тебя я, милый мой, узнала,
Зачем ты мне ответил на любовь?"
Русская народная песня
I
Африка пришлась по душе Ульяне Жуковой, и это очень порадовало Марию, вселило в нее новые надежды.
Возвращаясь из Марселя, яхта "Николь" достигла берегов Тунизии ранним утром. Однако Уля так боялась "проспать Африку", что дежурила на палубе еще с рассвета. Несший у руля вахту механик Иван Павлович Груненков приглашал ее к себе в рубку, но она отказалась.
- Лучше здесь постою…
- Вольному воля! - добродушно улыбнулся Иван Павлович. - Но сейчас мы запустим дизеля - ветер упал, а земля вот-вот проклюнется.
Гул дизельных моторов, легкое подрагивание корпуса яхты и иногда долетавшая вонь выхлопных газов, особенно остро ощущаемых на морском просторе, конечно же, мешали Уле наслаждаться и свежестью легкого бриза, и видом поднимающегося над чертой горизонта ярко-розового солнца, и даже самим морем - безмятежно тихим, ровным и необъятно большим.
Проснувшись на рассвете, Мария не обнаружила в каюте Улю и, накинув халат, чуть поднялась по ступенькам - выглянула на палубу, а увидев сестренку у поручней на носу яхты, зевнула и пошла досыпать. Нельзя было мешать Ульяне в ее первой встрече с terra incognita*. Мария по себе знала, что новые впечатления лучше не разделять ни с кем, а встречать их один на один, так сказать, лицом к лицу.
*Земля неизвестная (лат.)
Вот и "проклюнулась" Африка.
Когда Иван Павлович сказал о земле "проклюнется", Улю как-то покоробило это слово, показалось неуместным, а когда она увидела всё воочию, то поняла, как он был точен. Земля действительно проклюнулась на самой кромке иссиня-пепельного небосвода, там, где соединялись море и небо. Сначала показалась, а точнее, проклюнулась, темная, неясная точка, медленно-медленно превращающаяся в серую полоску. И эта полоска все росла и ширилась на глазах, быстро становясь полосой, над которой вдруг возникли очертания гор Берегового Атласа, а там и белые кубики города на побережье, языки песчаных пляжей, синяя гавань с темными силуэтами кораблей и пальмы на приморском бульваре Бизерты - черные на фоне светлеющего неба, как будто игрушечные.
"Африка! Африка! Африка!" - восхищенно думала Уля, если, конечно, это восклицание можно назвать мыслью. Хотя, наверное, можно, потому что в одном-единственном слове было для Ули так много надежды, радости и невостребованной любви, что слово "Африка" стало для нее бo2льшим, чем изреченная мысль, гораздо бo2льшим…
Губернаторша Николь упросила Марию и Улю провести первые три дня в ее дворце. Разумеется, просила она Марию, а Уля помалкивала, во всем полагаясь на свою старшую сестру.
Конечно, и роскошь в убранстве помещений, и обилие слуг, и кухня с ее бессменным поваром Александером, и конюшня, и завтраки-обеды-ужины произвели на Улю сильное впечатление, но она не выказывала телячьего восторга, хотя и не скрывала своего удовольствия от всего увиденного, услышанного, съеденного, выпитого - будь то бедуинский кофе на углях или французские вина высшего качества.
- Неужели она впервые в таком дворце? Или вы где-то бывали с ней раньше? - заинтересованно спросила Николь об Уле, улучив минутку наедине с Марией.
- Впервые. Я сама удивляюсь ее такту, ее сдержанности.
- Вот это да! - воскликнула восхищенная Николь. - Если бы я сама не была в той комнатке, из которой мы с тобой ее забрали, то никогда бы не поверила. Ай да молодчина! Вот что значит мы настоящие дворняжки! Быть ей царицей! - И веселый огонь прозрения осветил враз помолодевшее лицо Николь.
Из всего увиденного в поместье губернаторши особенно понравилась Ульяне конюшня с ее лоснящимися от ухоженности конями, с полусветом из высоких, узких окон, с запахами соломы и конского навоза, вдруг остро напомнившими ей никогда не вспоминаемое прежде детство, в котором она не понаслышке знала о лошадях, коровах, курах; восхитило ее и то, как смело и нежно обращалась Николь с могучими животными, как косили они бездонными, мягко светящимися в полутьме глазами, когда Николь гладила лошадиные крупы или трепала своих питомцев за холку.
Губернаторша повела Ульяну на конюшню в первый же день их приезда, и тогда же выяснилось, что у petite souer cadette*, увы, нет костюма для верховой езды. А ни один из костюмов хозяйки не может ей подойти, потому как Ульяна на голову выше и Николь, и Марии. В ней оказалось росту сто семьдесят девять сантиметров, да и формы будь здоров, хотя и очень пропорциональные.
* Младшей сестренки (франц.)
Николь немедленно послала в город за своим портным, его скоренько привезли. Снимая мерки, маленький, тощий француз с куриной грудью не скрывал своего восхищения: он не высказывался, но по его изможденному лицу разлилась в те минуты такая нега, что и без всяких слов было понятно, как ему нравятся большие женщины, тем более ладно скроенные и крепко сшитые.
- Зачем было тратиться? - смущенно сказала Уля, когда портной ушел. - Мы бы и сами сшили.
- Сами? Ты шутишь?! - удивилась Николь.
- Нет, такое ей по плечу, - подтвердила Мария, - не зря ведь мы с ней работали в лучших русских домах моды в Париже. Руки у Ули золотые, да и головой Бог не обидел.
- Ой, девочки, тогда давайте шить себе наряды! - всплеснула ладошками Николь. - И меня научите, вот повеселимся!
- Вполне, - согласилась Мария.
- Можно, - кивнула Ульяна.
Николь была так воодушевлена вдруг открывшимися перед ней новыми горизонтами, что весь третий день они ездили по мануфактурным лавкам города и выбирали отрезы для будущих платьев. При виде губернаторши лавочники таяли от счастья.
На четвертый день, сразу после легкого завтрака, Николь предложила Ульяне начать обучаться верховой езде.
- Нет, Николь, мы должны ехать. У меня горы дел, - возразила Мария.
- Ну ты и поезжай! А Уля пусть останется? - Она вопросительно взглянула на petite souer cadette.
Та молча потупилась.
- Мари, зачем она тебе в твоих делах? В твоих финансовых бумажках? - не желая выпускать из рук новую игрушку, капризно спросила Николь.
- Как зачем? Она будет моей помощницей, я введу ее в курс дела.
- В финансы?
- Конечно, в мои дела. Уля схватывает все на лету. Ее еще можно подготовить хоть в ваши бессмертные*.
* Так называют членов Французской Академии.
- Ну не знаю, - недоверчиво пробормотала Николь. - Это правда? - вдруг обратилась она к самой Ульяне.
- Наверное, - был ответ, - жизнь покажет.
- Вы, русские, удивительный народ! - восхитилась Николь. - Я ведь так могу и поверить тебе, Мари!
- Не сомневайся, сестренка. - Мария чмокнула Николь в щеку. - Все будет именно так, как я сказала.
- А когда же шить?! - испуганно округлила глаза Николь.
- И шить будем, и пороть будем, - задорно отвечала Мария. - Как говорят у нас, в России: делу - время, потехе - час.
- По-французски тоже есть что-то похожее, - смиряясь со своей участью, потухшим голосом проговорила Николь.
- Езда на лошадях - дело серьезное. Сейчас Уля не совсем здорова. Скоро она будет в порядке, и я предоставлю ее тебе хоть на целую неделю, - пообещала Мария ободряющим, ласковым тоном.
- А-а, понятно! - пробурчала Николь. - Просто надо называть вещи своими именами. Мы ведь сестры.
- Она пока к этому не привыкла, - мягко улыбнулась Мария, - не обижайся…
Вскоре гости Николь двинулись в путь, на виллу господина Хаджибека.
Водитель губернаторши, уверенный в себе седоусый бербер с еще моложавым темным лицом, был горд тем, что везет Марию, - слава о ней бушевала в те дни в Тунизии, у всех на памяти еще был случай с туарегами, их чудесное спасение от казни.
- Госпожа, - сияя влажными черными глазами, сказал водитель, когда проезжали мимо осыпей, возле которых приключилось нападение туарегов на Марию, - госпожа, они признали вас святой.
- Кто - они?
- Как кто? Племя туарегов.
Банкир Хаджибек, его жены Хадижа и Фатима, ее малолетние сыновья Сулейман и Муса встретили Марию не просто с радушием, а с горячей радостью. Особенно дети, те минут пять визжали от восторга и делали круги возле Марии, то прижимаясь к ее коленям, то игриво отбегая в сторону.
В той половине, где жила Мария, старшая жена господина Хаджибека выделила для Ули комнату.
- Нравится? - спросила стройная, сухощавая и вместе с тем пышногрудая Хадижа, вводя названных сестер в просторную, чистую комнату с небольшим окном, - окна во всем доме были довольно маленькие, потому что так легче спасаться от зноя летом и от леденящих ветров зимой.
- Нравится, - ответила за Улю Мария, - но вообще-то нам надо купить или построить свой дом. Чем раньше, тем лучше. Я займусь этим.
- Как?! - потрясенно вскрикнула Хадижа, и ее насурмленные брови взлетели вверх. - Ты уедешь от нас?! Нет, это невозможно! - Она круто повернулась и поспешила на свою половину особняка.
- А они тебя любят! - восторженно сказала Уля. - Тебя все любят!
- Ладно, устраивайся и не забудь сказать: "На новом месте приснись, жених, невесте", - засмеялась Мария и вышла в коридор, думая о том, что действительно это не дело - жить в приживалках, да еще вдвоем.
Пока Уля осматривалась на новом месте, старшая жена Хадижа так накрутила своего мужа, что уже совсем скоро раздалось его нарочитое покашливание и робкий оклик:
- Мадемуазель Мари!
- Да, господин Хаджибек, я вас слушаю, - двинулась из тупика коридора навстречу ему Мария.
- Здесь темновато, может, мы пойдем на веранду? - попросил хозяин дома.
- Хорошо, - согласилась Мария. - Уля, осваивайся, я скоро вернусь.
На веранде, защищенной от ветра сплошной каменной балюстрадой, они сели в легкие плетеные кресла, и красный от волнения господин Хаджибек произнес:
- Мадемуазель Мари, вы хотите съехать от нас?! Но это невозможно! И Хадижа, и Фатима, и дети… Нет, это невозможно!
- Но я ведь не порываю с вами в делах, я только…
- Нет, это невозможно! - как заклинание повторил господин Хаджибек слова Хадижи.
В голове его в эти минуты крутились многие pro et contra. Во-первых, жить одному в доме, конечно, лучше - с поселением Мари он невольно перестал чувствовать себя тем полновластным хозяином, каким ему всегда хотелось быть. Но, во-вторых, сейчас Мари у него под контролем и он точно знает (или, во всяком случае, почти точно), с кем она встречается и т. д. В-третьих, Мари так усилилась (благодаря ее отношениям в губернаторской семье и в связи с тем, как она почитаема теперь во всей Тунизии), что он, Хаджибек, вроде бы при Мари, а не она при нем, как было раньше. А вдруг она действительно уйдет?! Тогда все его планы могут просто рухнуть…
- Нет, это невозможно! - опять сказал господин Хаджибек. - Могу предложить вам свой вариант, если…
- Предлагайте. Я не хочу уезжать от вас любой ценой. Просто неловко стеснять вашу семью.
- Ради Аллаха! - поднял короткопалые руки господин Хаджибек. - Вы не стесняете нас, а украшаете нашу жизнь! Но… если хотите, я могу построить вам дом рядом. Очень быстро.
- Быстро? - с сомнением сказала Мария.
- Да, за два месяца. Строят - деньгами.
- Это правда. Строят деньгами. Вы сказали афоризм, поздравляю!
- Пожалуйста, - расплылся в улыбке польщенный господин Хаджибек. - Сегодня мы выберем место и сразу начнем!
- Ну куда так спешить? Надо еще придумать дом. У нас в России говорят: семь раз отмерь - один раз отрежь!
- Я счастлив, что вы согласны, сейчас обрадую своих! - И, не дожидаясь, что скажет Мария, господин Хаджибек засеменил в дом.
II
На следующее утро Мария проснулась с чувством той детской сладостной радости, с которым она не просыпалась уже давным-давно. Спросонья она не сразу поняла, откуда оно, это веселящее душу чувство. А потом сообразила, с наслаждением потянулась всем телом: ведь в соседней комнате спит Уля, ее названная, созданная ею духовно сестренка. И теперь она, Мария, снова не одна на чужбине. Они вдвоем - и это огромная сила! Правда, еще просится в сестры Николь… Ну что ж, хотя она и другая, пусть будет.
Раньше Мария думала, что лучшие люди на свете русские, а теперь, поживя на чужой стороне, поняла, что и французы лучшие, и арабы лучшие, и евреи лучшие, и китайцы лучшие, и сербы лучшие, и чехи лучшие, и немцы лучшие, и прочие народы - каждый для себя лучший; все хороши, только они - другие. Физически все сравнительно одинаковые, но душа у каждого народа своя, может, и не вся душа, потому что есть общечеловеческое, а только часть души*.
* Для этой части души в конце XX века придумали понятие "менталитет", что значит: совокупность мировоззренческих представлений, умственных навыков, духовных установок, пристрастий в пище, одежде, уложений в быту, характерных как для отдельных личностей или сословий, так и для народа в целом. В русском языке слово заимствовано из французского mentalite, а во французском - из позднелатинского mentalis - умственный, духовный.
"А что? Пусть Хаджибек покажет себя, пусть построит для нас дом, - подумала Мария, вставая с постели. - Сразу после завтрака выберем с Улей место. Дом по соседству - это выгодно и надежно как в смысле коммуникаций, так и для обслуги, и для охраны".
Место под будущий дом сестры выбрали сразу - очень годилась для этой цели высокая каменистая площадка с северной стороны виллы господина Хаджибека. Площадка поднималась над землей метров на семь и выглядела почти как утес, с которого открывался отличный обзор окрестностей.
- Еще мы поднимем дом метров на восемь-девять. Представляешь, какая будет красота? - сказала Мария.
- А зачем так высоко? - удивилась Ульяна. - Он что, будет трехэтажный?
- Почему трех-? Двухэтажный, от пола до потолка должно быть хотя бы метра четыре высоты.
- Ого-го! - засмеялась Уля.
- А ты как думала! - весело сказала Мария. - Гулять так гулять! Строить так строить! Нам нужен скромный роскошный дом!
Идея построить дом так захватила Марию, что она даже забыла о Михаиле, конечно, не совсем забыла, но стала вспоминать о нем гораздо реже и приглушеннее.
Господин Хаджибек предложил построить точно такую же виллу, как у него, но Мария отказалась.
- У вас замечательный дом, господин Хаджибек, однако нам хочется сделать по-своему.
- Но у меня сохранился проект, все будет гораздо дешевле…
- Ничего, - лукаво улыбнулась ему Мария, - я за ценой не постою.
- Я не в том смысле, - смутился господин Хаджибек, - я не жадничаю, просто… Тогда давайте пригласим архитектора, у меня есть хороший.
- Что касается денег, то я хочу построить свой дом на свои деньги. Вы не обижаетесь?
- Да нет, если вы так хотите…
- Без профессионала тут не обойтись. Приглашайте архитектора, - сказала Мария.
Когда Николь узнала о строительстве дома, ее охватил такой неистовый восторг, что и шитье нарядов, и обучение Ули верховой езде сразу пошли побоку.
- Я тоже хочу участвовать! Я тоже! - Щеки ее разгорелись, темно-карие глаза наполнились светом. - Я тоже хочу, но я же круглая дура в этом деле!
- Ничего подобного! - отчеканила Мария. - Многое подлинное в этом мире держится на четырех краеугольных камнях: желании, энергии, вкусе, удаче. А тебе и того, и другого, и третьего, и четвертого не занимать. Ты будешь Главный Строитель Дома. У нас в Николаеве самые большие корабельные верфи в Европе, и я точно помню, что была такая должность - главный строитель корабля, ее на Руси еще царь Петр Первый ввел, то ли в конце семнадцатого, то ли в начале восемнадцатого века, точно не припомню.
- Как я могу быть главной? - смущенно спросила Николь, которую явно устраивала столь высокая должность. Что ни говори, а она давно привыкла главенствовать во всем. - Я не смогу…
- Прекрасно сможешь! - горячо уверила ее Мария, подметив в старшей сестренке явную заинтересованность. - Знаешь, что входило в обязанности главного? Не знаешь. И Уля не знает. А я вам скажу. В обязанности главного строителя корабля входило подмечать все недочеты, все промахи, недоделки, все промедления. Контроль, контроль и еще раз контроль!
- Контролировать я смогу, - с облегчением вздохнула Николь. - Ну что? Поехали смотреть место?
- Нет, - остановила ее Мария, - пока нечего контролировать. Давай попьем кофе.
И они отправились в столовую. Кофе был вкусен до головокружения.
- Александер, научите меня варить такой кофе. Вы просто волшебник! - попросила Мария уже старенького повара с его вертящимся, вынюхивающим перед себой воздух длинным носом в склеротических прожилках.