Писать ей большое письмо он еще не в состоянии. Завтра обещался у него быть Лебедянцев; он, с своей стороны, поспособствует…
И приятель, казавшийся ему таким угловатым и раздражающим, и чтица, вместе со стариком Левонтием, доктором, мальчиком Митей и даже дворником Капитоном составляли одно целое, несомненно свое. На него и надо опереться, иначе не разорвешь с прошедшим.
На женской половине все еще спали на другой день, когда явился Лебедянцев, за которым рано утром посылали дворника.
Вадиму Петровичу не стоило никакого усилия говорить с приятелем в тоне исповеди.
- Ты и Вера Ивановна, - сказал он ему, - должны мне помочь. Одному мне не справиться вот с этим нашествием.
И он указал рукою по направлению к двери.
Он начал просить Лебедянцева передать Федюковой, до какой степени он до сих пор возмущен выходкой Леонтины и какое одолжение она ему оказала бы, если б согласилась опять приходить к нему. А для этого надо переселить Леонтину в отель, и без всякого промедления.
- И ты возлагаешь это на меня? - спросил Лебедянцев, глядя на него пристально.
- Да, на тебя, и не одно это, а вообще ликвидацию моего прошедшего с Леонтиной.
- Вот оно что!
Возглас Лебедянцева не смутил Стягина.
- Никогда не поздно покончить вовремя! - заговорил Стягин, охваченный желанием показать Лебедянцеву, что он не делает никакой гадости, а просто защищает себя и считает такую защиту законной.
- Да ты ей обещевался? - спросил Лебедянцев, впадая в свой шутливый тон.
- Ты хочешь сказать: обещал ли я ей брак? Нет, не обещал, но она сама добивается его, и там, в Париже, мне от него бы не уйти.
- Чудак! отчего же раньше было не разорвать?
- Отчего! Привычка старого холостяка, и там мы не жили никогда в одной квартире. Я только теперь, здесь, в какие-нибудь три дня, распознал, до какой степени мне эта женщина чужда после десятилетнего сожительства. И она меня не любит, а сюда прилетела, испугавшись, что я умру, похлопотать о завещании или обвенчаться со мной "devant un pope russe"!
- Ха-ха-ха!.. - тихо рассмеялся Лебедянцев. - Известное дело…
- И я убежден, что она уже тебя настраивала, когда вы ездили по магазинам и осматривали Кремль. Ну, скажи, ведь делала подходы?
- Делала.
- И, конечно, жаловалась?
- Больше насчет благородных чувств прохаживалась, говорила мне, что я, как порядочный человек, должен способствовать устройству ее судьбы… Да разве это тебя возмущает? И всякая другая на ее месте, француженка ли, русская ли, стремилась бы к тому же самому. Ты на что же теперь идешь? Добром она отсюда не уедет. Тут нужно отступное…
Об "отступном", они и стали говорить вполголоса, и когда Лебедянцев собрался уходить, Стягин громко вздохнул и сказал ему:
- Смотри, Дмитрий Семенович, я тебе дал carte blanche; если ты пойдешь на попятный двор, я сам рвану и покончу так или иначе.
XII
- Ушел француз, - выговорил Левонтий Наумыч и вдохнул в себя воздух вместе с глотком горячего чая.
Он сидел с дворником Капитоном в своей каморке. Барин сегодня проснулся рано, мог перейти с кровати в кресло и после чая читает газету. Доктор будет около полудня. В доме стоит опять тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли в гостиницу.
- Ушел, - повторил Капитон, дуя на блюдечко, и глазки его весело подмигивали.
- Кабы не Дмитрий Семенович, - продолжал старик полушепотом, - да не доктор, барин бы с ними не сладил.
- Доктор, значит, пожелал?
- Доктор… Они бы его совсем уморили.
И в третий раз Левонтий стал рассказывать дворнику, - совсем уже шепотом, - как он прибежал ночью к барину, и что застал, и как "французенки" раскудахтались.
- И сдается мне, Капитон Иваныч, - говорил Левонтий, широко улыбаясь, - что барин, хоть и силы у него в руках еще не было, как следует стукнул ее.
Это предположение обоим очень понравилось.
- Доктор, - продолжал Левонтий все так же тихо, - живою рукой скрутил. Потому как же возможно больному быть рядом с такими оглашенными?
- А упиралась главная-то мадам?
- Известное дело, побурлила… Без этого как же возможно… Она, небось, чует, что ее царству конец подошел.
Оба засмеялись и переглянулись. Капитон расстегнул пиджак и обтер лоб бумажным платком.
- Значит, она с подходцем приехала… Пожалуй, поди… насчет законного брака?
- А то как же… Еще слава богу, что все это здесь приключилось. Да и барину-то полегчало… Захвати она его здесь, - чего боже сохрани, - в полном расстройстве… пугать бы начала и добилась бы своего…
- Именье бы все записал…
- И очень.
Они помолчали.
- А теперь, - спросил Капитон, принимаясь за новую чашку, - нешто она так удалится?.. Все, небось, сдерет?
- Сдерет, - повторил Левонтий. - Однако, Дмитрий Семеныч за это дело взялся… Он человек бывалый и к барину большую привязку имеет…
- И теперича, Левонтий Наумыч, - начал дворник, - ежели ее спустят обратно, откуда она пожаловала, особливо коли куш она сдерет, из чего же Вадиму Петровичу туда ехать?
- Известное дело, не из чего, - подтвердил старик.
Он уже замечал с некоторых пор, что барин совсем не то говорит, не сердится, походя, на Москву, на свое, русское, расспрашивает его про разные разности и не произносит слово "ликвидация", которое Левонтий хорошо выучил. Заметил он, что Вера Ивановна ему по душе пришлась и что он об ней скучает.
Но об ней он первый не заговорил с Капитоном. В этих делах он был очень деликатный человек.
- И барышню французенка же выкурила? - спросил Капитон.
Левонтий не сразу ответил.
- С этого и началось… Приревновала. Вера Ивановна девушка умнейшая… и виду не подала, а ходить перестала. И взять теперь, как она ухаживала за барином, когда он ночи напролет мучился, и какое от этих, с позволения сказать, халд успокоение вышло.
Внизу, с парадного крыльца, раздался звонок.
- Это наверняка доктор, - заметил Капитон.
- Доктор… А Митька-то там ли?
- Должен быть там.
Они разом встали, и Капитон поблагодарил старика за "чай-сахар".
Им обоим стало на душе светлее от всего того, о чем они переговорили. Барину гораздо лучше, дома продавать зря не будет, быть может, и зазимует здесь; а главное, протурили "французенок".
По лестнице, действительно, поднимался доктор; ступеньки поскрипывали под его легкими шагами. Полное, добродушное лицо его с мороза зарумянилось, он смотрел по-праздничному, как практикант, заранее довольный тем, что он найдет у больного.
В дверях он остановился, увидав Стягина в кресле, с газетой в руках, и крикнул:
- Вот мы как! Превосходно! Сами газету читаем! Поздравляю, Вадим Петрович! Теперь мы не по дням, а по часам будем поправляться!
Стягин сидел в кресле еще с укутанными ногами, но уже одетый, в накрахмаленной рубашке; глаза смотрели ласково и вопросительно на доктора.
- Павел Степанович! - откликнулся он, протягивая обе руки доктору. - Вы не только исцелитель моего тела, но и души… Вам я обязан тем, что могу теперь спокойно ждать выздоровления.
- Это мой прямой долг, Вадим Петрович.
Доктору он был действительно обязан освобождением своего дома от "француза", как выражался Левонтий. Вчера Леонтина со своей Марьетой была перевезена в "Славянский базар" по настоянию добрейшего Павла Степановича. Он напустил даже на себя небывалую строгость, когда говорил Леонтине о том, что не может ручаться за исход болезни, если больного будет тревожить соседство двух женщин, не привыкших к тишине.
Леонтина объявила ему в ответ, что она сама не желает оставаться "dans cette sale boite".
Вадим Петрович чувствовал себя так, точно будто его избавили от какогонибудь большого горя, хотя он знал, что переезд Леонтины в гостиницу ничего еще не разрешает, что она может пожаловать сюда, что начнутся объяснения и счеты, каких еще не бывало и в Париже.
Там он не набрался бы такой смелости, как здесь. Да и не было у него там таких помощников, как доктор и Лебедянцев, трогательно преданный ему.
На доктора Стягин продолжал глядеть доверчивыми глазами. В его взглядах было выражение благодарности и еще чего-то… Они понимали друг друга, как участники в одном и том же трудном деле.
- Поджидаете Дмитрия Семеновича? - спросил доктор после того, как ощупал ноги Стягина, измерил температуру и посмотрел язык.
Он знал, что Лебедянцев должен сегодня привезти какой-нибудь "ультиматум" из "Славянского базара". Стягин так же откровенно говорил с ним накануне, как и со своим университетским товарищем. Доктор настаивал на том, чтобы до полного выздоровления Вадима Петровича ни под каким видом не пускать к нему Леонтины. И он, и Лебедянцев, точно по уговору, действовали так энергично, что Стягину оставалось только ждать и не волноваться по-пустому.
Доктору подали кофе. Левонтий пришел с подносом, улыбающийся, как он улыбался только в Светлый праздник, елейный, с низкими поклонами и особенно ласковыми приветствиями.
Когда он удалился, Стягин сказал доктору совершенно приятельским тоном:
- Вы меня не осуждаете, доктор?
- За что же?
- Да, быть может, мое поведение не совсем… как бы это сказать… безупречно, что ли?
- Это почему? - оживленно возразил доктор. - Вы больной, ваша защита тут вполне законна, да если бы вы даже хотели и обрезать… раз навсегда, я вас осуждать за это не буду…
- Однако…
Стягину нужно было услыхать от такого человека, как доктор, несколько доводов в свою защиту.
- Я не циник, Вадим Петрович, но в борьбе с женщиной я признаю законность психофизиологического притяжения, - разумеется, когда нет нравственных стимулов, в виде детей. А тут происходит явное нападение на вас… in extremis, или вроде того. Воображаю, как бы вам пришлось, если бы вы действительно лежали на одре смерти.
Доктор громко рассмеялся.
Точно масло пролили его слова на душу Вадима Петровича.
- Да, вот подите, доктор, не случись со мной здесь болезни, я бы через год подписывал с госпожой Леонтиной Дюпарк брачный контракт. А тут в одну неделю я прозрел, и весь самообман открылся передо мной, вся страшная глупость, на которую я шел… так, по малодушию и холостой, неопрятной привычке…
- И знаете еще от чего? От того, что зажились за границей, оторвали себя от почвы… Я употребил это слово - почва; но я не славянофил, даже не народник. Но без бытовой и без расовой физиологической связи не проживешь. Отчего вас затянула первая попавшаяся связь? От бедности выбора. Вы там иностранец, в семейные дома входить там труднее, легкость нравов известного класса женщин балует, но отвлекает от нормы. Вот и очутишься во власти одной из тамошних хищниц!
- Да, да, - повторил Стягин, - начинал лишаться воли… Здесь я ушел в себя и почувствовал, как бы сказать…
- Барином себя почувствовали, Вадим Петрович, человеком почвы, домовладельцем, помещиком, возобновили связь с нашею Москвой, с таким товарищем, как Дмитрий Семенович, и не захотели отдавать себя на съедение, во имя бог знает чего!.. Вы еще вон какой жилистый! Сто лет проживете! Вам еще не поздно и о продолжении вашего рода подумать…
- Куда уж!
Этот возглас Стягина вызвал в нем вдруг мысль о Вере Ивановне. Ее стройная фигура, умная и красивая голова с густыми волосами всплыли перед ним, и ему ужасно захотелось ее видеть. Захотелось и заговорить о ней с доктором, но он застыдился этого.
- Все будет, Вадим Петрович, - продолжал свои доводы доктор, - только оправьтесь хорошенько, проведите у нас зиму, надо вам снова привыкнуть к зиме в теплых комнатах, посадим вас на гидротерапию… А там подойдет весна - в усадьбе поживете. Кто знает, быть может, и останетесь.
Стягин не возражал. Париж не тянул его. Ехать туда - это значит опять сойтись с Леонтиной или ждать от нее разных гадостей. Она его даром не упустит, и лучше здесь покончить с ней, хотя бы дорогою ценой. Представилась ему и зима в Париже - мокрая или с сухими морозами, с зябким сиденьем у камина, с нескончаемыми насморками и гриппами, к которым он был так наклонен. Прямо в Париж он ни в каком случае не вернется отсюда. И перспектива русской зимы не пугала его. Это его немного удивило, но не огорчило.
- А вот и Дмитрий Семенович жалует! - воскликнул доктор, вставая. - Слышу его шаги по лестнице.
Стягин весь встрепенулся.
- Вы куда же, доктор? - спросил он, видя, что тот берется за шапку. - Ведь у меня секретов от вас нет… Я уже сказал, что вы врач тела и души.
- Я тороплюсь… Только пожму руку Дмитрию Семеновичу и надо бежать. А вы, кажется, в волнении… Не бойтесь… Мы вас не выдадим… Москвичи - народ верный, даром что у них репутация лукавых собирателей земли Русской.
XIII
Маленький, краснеющий нос Лебедянцева улыбался и глаза игриво переходили от одного приятеля к другому, когда он протягивал им руку.
- Извини, брат, - сказал он Стягину, - тебе руки не следует подавать… У тебя еще в суставах опухоль…
- Ничего, ничего, - успокоил его Стягин. - Ты что-то весел. Твоей жене лучше?
Доктор с интересом повторил тот же вопрос.
- Лучше, лучше, - затараторил Лебедянцев, пожимая плечами и обдергивая свой серый пиджак. - Все налаживается… Недельку-другую побудет в лечебнице, а у меня гостит Вера Ивановна.
- Вера Ивановна? - переспросил Стягин и возбужденно поднял голову.
- Да, возится с ребятишками… учит их, гулять водит, - бонна заболела тоже, да и не управилась бы.
- Вот и прекрасно!.. - вскричал доктор. - Я напомню изречение вольтеровского Панглоса. А теперь имею честь кланяться. К вам, Вадим Петрович, я не заеду до воскресенья… Продолжайте ту же диету…
- Это по части тела, а по части души? - остановил его Стягин.
- Лебедянцев, наверное, привез вам добрые вести… Он мне расскажет после.
Первым вопросом Стягина по уходе доктора было:
- Так Вера Ивановна у тебя будет жить?
Он не, мог сдержать чувство не то радости, не то досады на то, что вот лишен ее общества и услуг, а Лебедянцеву она заменяет и больную жену, и гувернантку.
- Чего же лучше, братец!
- Этак весь ее день будет уходить на твою семью… Она совсем ко мне не покажется.
- Почему?.. Бонна выздоровеет. У нее легкая простуда… Да и дай срок. Вера Ивановна - девушка с амбицией, большая умница… Сюда не пойдет, пока у тебя идет еще война… Ха-ха!.. А ты что ж меня не спросишь, с чем я к тебе сегодня пожаловал?
Стягин точно совсем забыл про Леонтину, про все то, самое существенное для него, с чем мог явиться Лебедянцев со своей дипломатической миссии в "Славянский базар".
- Да, да! Как стоят переговоры?
Но он спросил это почти спокойно.
- Чудак ты! - прыснул Лебедянцев. - Ведь тут, брат, надо будет принимать экстраординарные меры.
- Какие еще?
- Ты не волнуйся без толку. Первым делом, - Лебедянцев присел к нему и закурил, - твою особу надо оградить от вторжения этой дамы. Она порывалась и даже грозила произвести эскляндр! Я должен был припугнуть ее.
- Чем?
- Известно чем - полицией!
- Этого еще недоставало! Пожалуйста, без вмешательства квартального… Ничего этого я не желаю!
Прежняя брезгливая усмешка с оттянутою нижнею губой явилась на лице Вадима Петровича: он - европеец, либерал, презирающий всякую сделку с произволом, - не может, хотя бы и косвенно, обращаться к полиции, прибегать к произволу.
- Без этого нельзя!.. - продолжал Лебедянцев. - Припугнуть необходимо, иначе она сюда вторгнется, ты струсишь…
- Никогда! - энергично вскричал Стягин.
- Ну, побьешь ее!.. Допускаю. Ты получишь опять острый рецидив и сделаешься калекой.
Стягин смолк.
- Она теперь, послушай, как поговаривает… Может кинуться к здешним властям… Положим, у ней никаких прав нет, но скандал разнесется. Тебя здесь знают, в дворянских палестинах… Пойдут сплетни…
- Очень мне нужно! Я давно разорвал связи со всеми этими Сивцевыми Вражками и Поварскими!
- Это так тебе только кажется… А, небось, не вкусно будет, если какойнибудь член английского клуба возьмет да и спросит в упор: а правда ли, мол, что вы с французскою гражданкой Леонтиной Дюпарк сделали гадость?
Стягин морщился, и его этот оборот разговора коробил. Не то что он трусил, а ему противна была мысль о дрязгах; он не желал, ни под каким видом, попадать в историю здесь, в Москве, где никто, даже Лебедянцев, не знал доподлинно его прошедшего с этою женщиной, принимал в нем участие по товарищескому чувству, но в глубине души, быть может, осуждал его.
- Чего же она требует?
- Чего! Мало ли чего! Законного брака или, по крайней мере, обеспечения до конца живота своего… как у них там водится… чтобы все нотариальным порядком… Говорит, что ты ей обещал торжественно…
- Ложь! - крикнул Стягин и хотел было в ехать, но Лебедянцев удержал его. - Гнусная ложь!.. Наша связь могла кончиться браком… Но я никогда ей его не обещал… Веришь ты мне или нет?
- Верю!
- И насчет духовной или уступки ей части моей собственности я также не давал ей обещания!
- Да нечего меня уверять! Ты брюзга, но никогда не лгал и слова своего держался. Но мы ведь решили с тобой, что тут без отступного не обойдется.
- Отступное! Отступное! Все это пахнет бог знает чем… какою-то гадостью!.. Дело простое и ясное… Связь тянулась десять лет… Самый обыкновенный парижский collage… Здесь Леонтина показала свои карты. Здесь же я не пожелал делать глупости - венчаться с нею или оставлять ей, по завещанию, все, что я имею. Я ее не люблю!.. Да никогда как следует не любил, а она меня еще меньше! Сейчас мы говорили с доктором, и он совершенно меня оправдывает.
- А кто тебе сказал, что я тебя обвиняю? Я безмерно рад… Надо ее спустить честно-благородно - вот и все!
- Я не отказываюсь уделить ей часть моих средств.