Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках - Сергей Мстиславский 10 стр.


Эмир вступил в переговоры с ними, он прощает уход, не будет взыскивать за побитых в Мазари-Шарифе и Тахтапуле и под страхом тяжких наказаний запретил впредь трогать и обижать хезареев. Этого довольно. Пока народ недостаточно силен, чтобы установить свою собственную власть, без чужих чиновников, они возвращаются на старые свои земли. Если эмир не сдержит обещания, они опять вырежут его людей, как вырезали здесь, в Мазари-Шарифе. Но за царя никто драться не станет, тем более что эмир сильнее царя: англичане запретили царю сноситься со страной эмира, и он послушался, а сами платят эмиру дань: каждый год возят в Кабул мешки английского золота. Что же до меня лично, то они приняли меня по обычаю как почетного гостя, думая, что я приехал послужить им, а никак не самозваным начальством.

Я хотел им ответить, но они встали и ушли. В дверях они столкнулись с Костухиным. Командировка кончилась быстро: Костухина не впустили в арсенал.

От неожиданности я не сразу пришел в себя. Все было ясно: случай спасти могли только наши войска. Если они подойдут без задержки. Если б хоть сотня! Хезарей запел бы, пожалуй, другим голосом…

Я припомнил голос, глаза, орду на берегу и на площади. Нет.

В первый раз за всю жизнь у меня захолонуло сердце. Ведь если и хезарей, и узбеки - так… может случиться… и индийские приграничные племена… скажут тоже: "Менять палку на палку?"…

Бросить? Уйти? Сейчас, когда в Петербурге по моей телеграмме уже идут, наверное, совещания, переговоры с державами, уже отдан, быть может, мобилизационный приказ и стрелки с песнями идут на посадку? Нет. Патта-Гиссар - Керки - Ашхабад - Петербург… Телеграммы на высочайшее имя передаются немедленно, вне всяких очередей, и никто не вправе их задержать, никакое начальство. Но все-таки некоторый срок для ответа нужен. До ответа - отсидеться здесь. Выждать.

Обстановка, конечно, не та, что мечталась, но с прибытием войск все еще может измениться. Случай еще под рукой, еще не упущен. Главное сейчас выдержка.

Выдержка, впрочем, выдержкой, а если по правде говорить, очень большая была растерянность. И было от чего. Ведь, в сущности, все по швам расползлось. Дворец наш тотчас же опустел, юноши-прислужники исчезли, припасы перестали доставлять; хорошо еще в первый день натащили столько, что могло надолго хватить. А тут вдобавок припомнилось, что, когда нас вводили во дворец, кто-то сказал, что это тот самый, в котором умер эмир Шир-Али. Вам это имя ничего не говорит, а для меня… Тогда, особенно… Дело в том, что в 1878 году, когда правительство царское по обстановке тогдашней турецкой нашей войны решило пугнуть англичан угрозой Индии и даже двинуло к границе тремя колоннами туркестанские свои корпуса, оно соблазнило тогдашнего эмира афганского Шир-Али на разрыв с англичанами посулом денежной и военной помощи. Шир-Али поддался. Но русский царь его выдал - да, да, головою выдал, не дав ни войска, ни денег: корпуса наши мирнейшим порядком разошлись по квартирам. Шир-Али поплатился престолом, умер на бегстве, здесь…

Царь выдал. А если и меня? Ведь выдал же он Ашинова в Абиссинии. А тоже был случай. Выдаст. Не случайно я - в том же дворце Шир-Али…

Время волоклось. Мы не знали ничего, что делается за стенами дворца, за воротами, у которых я выставил караул. Переводчик сбежал уже на следующий день после разговора с хезареем. В минуту окончательной слабости я приказал было Костухину седлать, но отменил тотчас.

Раньше надо было. Теперь, ежели назад повернуть, - бросятся.

Бросятся. Возьмут. Зиндан, тюрьма подземная, страшная, цепи, клопы на смерть. Может быть, передаться афганцам? Принять мусульманство, стать при дворе? Может, именно здесь и есть случай, к которому ведет меня судьба? Мыслишка-то стыдная была, ась? - Он неожиданно засмеялся. - "Афиняне не знали, чему больше удивляться в Алкивиаде, его порокам или его добродетелям"; это - из Плутарха.

Не знаю, как бы я надумал, но не то на шестое, не то на седьмое утро вбежал ко мне, как очумелый, казак.

- Наши идут!

Наши! Я бросился встречать… Но они уже въезжали во двор. Есаул казачий, уралец, малиновые лампасы по синим шароварам, - красота! - в белом кителе. За ним трубач… Значок! Взвод? Сотня? От радости рябило в глазах. Есаул спешился, поднялся по ступеням, сунул лапищу - широкая такая, добрая была лапа, - осклабился во весь рот и выволок из кармана бумагу.

- Нуте-кась! Разбирайтесь. Через штаб округа - в ваше и наше сведение из собственной Его Величества канцелярии.

Бланк - синий, телеграфный. Буквы запрыгали в глазах. Я прочел все-таки…

"На всеподданнейшем донесении подпоручика Карамышева Его Императорское Величество государь император собственной Его Величества рукой начертать изволил:

"В. М. Пр. Мр."

С подлинным верно. Начальник канцелярии - подпись. Секретарь подпись".

Вид у меня, вероятно, был совсем ошалелый, потому что есаул загоготал:

- Понятно? Ну-кась, раскиньте мозгами - каково к вам монаршее благоволение.

- Награда? За взятие неприятельской крепости полагается Георгий… или нет, кажется, Владимир с мечами - Владимир с мечами, конечно. В. М.

Есаул перестал смеяться и наклонил голову набок:

- Прытко! Ну а "Пыр-Мыр"?

- Пр. - может быть… производство? Поручик?.. А "Мыр", Мр… - В голове крутилось, сосредоточиться было трудно. - Может быть, Мазари-Шарифскому?.. Мыр - Мазари, Шариф: есть созвучие.

- Пальцем в небо! - хладнокровно сказал есаул. - Хочешь я совсем по-другому прочту: В. М. - выпороть мозгляка; "Пыр-Мыр" - противная морда. Ты не в ту сторону смотришь. Я подскажу, пожалуй, - у нас в штабе к телеграмме из округа, так сказать, ключ. Тут не о тебе, а о сущности.

Я напрягся опять:

- В. М. - всеобщая мобилизация. Пр. - призвать. Опять для "Мыр" нету смысла… Есаул подмигнул:

- Брось. До вечера провозишься, мозги иссушишь, ничего не поймешь: на то и высочайшая резолюция. Докладывай, как у тебя дела с хезареями: много наформировал? Диспозиция? К Герату выдвинул хотя бы заслон? Говори спешно: у меня здесь с собой для связи самокатчики. Доложишь - мы и будем действовать по силе полномочий этого вот самого - "Пыр-Мыр".

Проклятые хезареи. Не вывернуться было никак. Пришлось сказать как есть. Есаул свистнул.

- Та-ак. Тогда обернем "Пыр-Мыр" другим концом. Позвольте вашу шашечку, подпоручик. Баловаться? Туды же… "Владимир с мечами". Микешин, труби сбор. Конвой к арестованному.

Точка.

* * *

Карамышев оборвал резко и бросил окурок в камин. Писатель выждал и спросил:

- Ну-с, а финал?

Завоеватель пожал плечами:

- Финал, я полагаю, не трудно и самому досказать. А то разделение труда получается не в мою пользу: вы пьете, а я говорю. Ну, да уж раз начал…

Доставили в штаб. Там на меня генерал ногами топал и кричал все на ту же канцелярскую тему: конвенция, осложнение, обвинение, объяснение… Под суд! Под суд! Я стоял навытяжку и думал, что мне надо бы родиться не русским, а великобританским подданным: с британцем никогда не случилось бы такого. Потому что тамошний империализм настоящий, за который стоит шею ломать: мертвая хватка… А о нашем - верно… в прокламации какой-то в училище я еще читал, да тогда не поверил, романтикой еще голова была заморочена, наш царско-российский империализм - паршивый, трусливый, мелкий: шакалий империализм. Стащит, что плохо лежит, украдочкой, где силы не надо. А чуть кто ногой топнет - сейчас кус из пасти и на попятный, хвост поджав. Только и брали, что пустые земли, где цыкнуть некому было. А с Константинополем - струсили, хотя у самых уже ворот стояли, в Абиссинии струсили, хотя и хапнули было, в Персии - струсили, в Китае - струсили… Струсили и сейчас: выдали… Шакалы! А Плутарху учили…

Он, видимо, устал от рассказа: голос звучал вяло, и даже лицо как будто осунулось.

- Суд, впрочем, милостивым оказался: как там ни колдуй - своего судили и за свое. Дали всего только исключение со службы, и председатель суда потом меня самолично в банк государственный. Ново-Бухарское отделение, бухгалтером устроил. Оный генерал через оный банк крупные по хлопку дела вел с лодзинскими фабриками - вот был деляга! Кстати сказать, он же мне и тайну "Пыр-Мыр" открыл. Незамысловатая штучка: "В. М. Пр. Мр." - "Военному министру. Принять меры". О двух концах - верно есаул сказал. Недаром и орел государственный - тоже двуклювый.

Бухгалтерии я научился. Но по существу моему, сами видите, какой я, к черту, бухгалтер? Маялся, маялся там и - вот сюда перебрался. Может, что и наклюнется. Хотя…

Он привстал на колени. Левая щека дернулась судорогой, и весь он опять стал зловещим и темным. Впрочем, может быть, это только казалось так от темного, синего фонаря.

- Что-то сильно о войне говорить стали… Вам тут с горы-то виднее, гвардии… С Германией война, да? Не знаю, как вы, а я, ежели война будет, не переживу, верное слово…

- Чего вы не переживете, поручик? - хмуро спросил Бистром.

- Позора, - резко сказал Карамышев и встал. - Будет война, опять та же моя история повторится, только в большем масштабе - всероссийском, помяните мое слово. Ежели и побьем немцев, все равно опять струсим в последний момент, когда добычу рвать надо будет… Опять - хвост промеж ног и на попятный, как только кто-нибудь цыкнет. Кровь лить - на это мы мастера, народу у нас много, мяса хватит, чего его жалеть?.. А вот насчет мертвой хватки - по-тигрьи, - это "ах, оставьте!". Кишка тонка. И будет опять, как в японскую:

Орел двуглавый,

Эмблема мощи,

Со всею славой,

Попал ты в ощип.

Егерь, капитан, беспокойно и зло кивнул Карамышеву на Тамару:

- Вы все-таки… полегче, поручик.

Но Карамышев, видимо, закусил удила:

- Крепче, крепче надо, а не легче. Вы, конечно, как вам угодно, а с меня довольно: я так больше не играю… Нас будут позором клеймить, а мы тиграми… под стол лазать. Я рассказ зазря, со зла облаял. Его можно вот как распространительно толковать: судьба державы Российской и славного офицерского корпуса!..

Титикака

Тамара перебила томным и скучающим голосом:

- Ну вот… Какой разговор странный. И рассказ длинный был и скучный. Я, правду сказать, думала, что будет смешно, как про тигра у Андрея Николаевича, или поэтично. Ведь это так поэтично, Индия!..

- Поэтично? - фыркнул Карамышев. - Издалека либо по книжке на нас - на матушку-Расею - смотреть, тоже, пожалуй, выйдет "поэтично". А сунься ближе - вонь, хоть нос зажимай.

- Черт знает что вы говорите! - возмутился Бибиков.

Тон подпоручика раздражал его донельзя: должен же быть предел - даже вульгарности. А еще офицер!

- Не горячись! - примирительно окликнул Бистром. - Поручик резок, но в существе прав. Издалека, со слов, многое может действительно показаться красивым, а ежели на это поддаться, попадешь в историю, как Ростовцев…

- Какую историю? - спросил Княжнин. Он отлично знал, о чем говорит Бистром, но хотел помочь ему переменить действительно куда-то в странном направлении ушедший разговор.

- Ты разве не слышал? - с готовностью отозвался Бистром. - Ростовцев, граф… не тот, что лейб-уланами командует, а Кавалергардского полка ротмистр. Он себе, как известно, целью жизни поставил проехать по всем железным дорогам, какие есть на свете…

- Да ну? - расхохоталась Тамара. - Вот… милый!

Бистром закивал обрадованно:

- И знаете: их оказалось совсем не так много, железных дорог. За два отпуска Ростовцев успел все объехать. С тех пор каждый год - весной - ему доставляют справку: в каком государстве какая в истекшем году новая дорога открылась. Он едет туда и - проезжает.

- Где бы ни открылась? - В голосе Тамары было раздумье, а может быть, недоверие.

- Где бы ни открылась.

- А если сразу - в Испании, например, и где-нибудь в Австралии?

- Значит, в Испанию, а потом в Австралию. Так вот, в нынешнем году, представьте себе, перед отпуском выясняется: за год нигде ни одной дороги не построили. Что делать? Нельзя же ехать куда-нибудь без серьезной, разумной цели. Ростовцев поискал по атласу и наткнулся… в Южной Америке где-то… на озеро Титикака…

- Как? - переспросила Тамара. - Ти-ти… Правда, совсем изумительное название. Сказка!

- Вот! - торжествующе подтвердил Бистром. - Слово в слово, как граф. Он, разумеется, тотчас поехал. И что бы вы думали? Оказалось: самое обыкновенное озеро. Вода как вода. А называется почему-то: Титикака. Явное надувательство.

Тамара вздохнула:

- Но это же очень дорого стоит, так ездить… Она, наверно, очень далеко, Титикака… Неужели он такой богатый?

- Конечно. - Бистром пожал плечом. - Почему это вас удивляет?

- Мне говорили… - начала Тамара и запнулась.

- Что? - хором спросили офицеры. - Нет, уж раз начали, извольте кончать.

Тамара засмеялась задорно:

- Ну и кончу! Мне говорили, что у офицеров, вообще у дворянства, имений и денег совсем не осталось. Гвардейцы зашевелились на ковре:

- Ого! Кто же это вас так… просвещает?

* * *

Чья-то рука нажала дверную ручку. Все оглянулись на скрип, В дверь осторожно постучали.

- Это я. Откройте.

Голос хозяйки. Егерь поспешно отпер. Топорина сказала с порога:

- Тамарочка, ты здесь? Василий Матвеевич просил передать, что он ждет.

Тамара поднялась и отряхнула платье:

- Иду. Благодарю вас, господа, за приятно проведенный вечер. Подумала секунду и добавила: - Я буду принимать по средам, от трех до шести. Большая Конюшенная, десять, бельэтаж: я переезжаю туда сегодня. Значит, среда на той неделе. Буду рада.

Топорина взяла ее под руку. Они вышли.

Рождение красного орла

Карамышев захохотал, оглядев насупленные офицерские лица:

- Здорово! Вот это - чистая работа. Василий Матвеевич - табачник Петров, верно? Прицел у девицы неплох: мужчина солидный. В ежовых рукавицах будет держать, при нем на стороне не поамуришься, на этот предмет купцы строги, но за деньгами не постоит… Покатается на рысачках Тамарочка.

Дверь снова приоткрылась бесшумно. Мужской голос окликнул:

- Андрей Николаевич!

- Здесь, - отозвался писатель. - Сейчас. Господа, честь имею.

Он пошел к двери. Карамышев окликнул:

- Так как же? Напишете? Писатель кивнул:

- Обязательно. - И, уже прикрывая дверь за собой, засмеялся: - А вы пока… придумайте окончание.

* * *

Некоторое время все молчали. Бистром залпом выпил бокал, налил и снова выпил. На шее, над тугим воротником колета, напружились жилы.

- Имений нет! Эти господа начинают уже… уводить наших женщин! Что тогда еще останется в. жизни?..

Бибиков пристукнул ладонью по столу, на который он сел:

- Этим толстосумам надо обрубить ноги, пока они окончательно не оттоптали нам пятки. Так мы дождемся конца дворянской России…

- Обрубить - руки коротки, - смеялся Карамышев. - Не жмурьте глаз, господа: ставка на денежные мешки в ущерб и на погибель дворянству государственная политика.

- Вздор! - выкрикнул весь вечер молчавший преображенец. - Пока у нас монархия… государь - первый дворянин империи и никогда нас не выдаст.

- Спохватились! - скривился Карамышев и помахал фалдами сюртука похабным кафешантанным жестом. - Он давно уже выдал. Он держит свой интерес. Им вертят те, кто сильнее. А сильнее - они.

- Это мы еще посмотрим, - сквозь зубы сказал Бистром и до боли сжал руку, левую, на эфесе шпаги. - Это мы еще посмотрим, кто сильнее… Если гвардия возьмется за дело…

Карамышев сразу стал спокойным и очень серьезным:

- Если гвардия возьмется за дело, другой разговор. Судьбы монархии - в руках гвардии. Разве не гвардия сводила и возводила императоров?.. Император Павел был удавлен гвардейским офицерским шарфом, не так ли?

- Государь… - начал Бибиков.

Но Ливен перебил:

- Злой карлик! Мы, лейб-гусары, его достаточно знаем: он командовал у нас эскадроном. Он нигилист: только о себе и думает. При таком царе дворянство действительно пойдет на слом. И ежели будет война… Подпоручик прав.

- Великий князь Николай Николаевич? - осторожно сказал Карамышев и выгнул спину по-кошачьи. - Вот этот - настоящий офицер и дворянин, не так?

Егерский капитан подошел к двери, прислушался и повернул ключ в замке.

* * *

В эту ночь в синей штофной гостиной артистки Суворинского театра Топориной семь гвардейских офицеров и исключенный со службы армейский подпоручик положили начало офицерскому заговорщицкому союзу. Целью определено: дворцовый переворот, возведение на престол Николая Николаевича, разгон Таврической говорильни, восстановление в прежнем блеске и силе дворянского первенства в империи. Название союзу предложил Карамышев: "Красный орел"!

Бистром и Бибиков особо крепко пожали друг другу руки, прощаясь на подъезде, у которого нетерпеливо переступали ногами застоявшиеся - увы, наемные и уже четыре месяца не оплаченные - рысаки. Рысаки застоялись, ибо шел уже шестой час.

- Мы… начинаем новую страницу истории… - не совсем твердым, но вдохновенным голосом сказал Бибиков. Вино и необычные мысли кружили голову, перед глазами неотступно стояли смуглые плечи Тамары. Он проводил глазами уже садившегося в сани Бистрома и внезапно рванулся вслед. - Постой, сказал он и отстегнул полость. - Я взволнован. Я не могу домой и остаться один. Поедем - к девочкам.

Ку-ку

Трубецкой проснулся поздно. И, проснувшись, вспомнил тотчас: война.

Так каждое утро, со дня объявления: уже три недели - нет, больше! черт его знает, как время бежит… Все дни так: спится особенно крепко, как не спалось в мирное время. Но просыпаешься обязательно толчком: война, полк ушел, а он здесь, дома… Кровь в голову. И тотчас отхлынет. И под сердцем засосет, защемит, короткими вздрогами…

Стыд? Нет. Стыд жмет. Или жжет? Как лучше надо сказать? А сейчас только чуть-чуть щемит… Особо, как от радости бывает, когда боишься дать радости захват и волю. Радость? Наверное, так. Не потому, конечно, что здесь - в Петербурге, в запасном батальоне, - мир, тыл, а там бои, ураганный огонь. Он уже не трус, Трубецкой.

Но жить все-таки можно только здесь: потому что там - грязь, биваки под дождем, стертые на тяжелых переходах ноги, и еда - черт знает какая, и на ночевках - клопы, пожалуй, даже и вши. А здесь, у него, - все по-человечески: чистые, слегка надушенные простыни, прохладная наволочка… Привычный всегдашний уклад. Днем хотя и надоедливая, но спокойная возня с запасными на плацу: ать, два! ать, два! левой, левой! И вечером - Бетти. Останов, газеты!

Так каждое утро: вместе с кофеем - в кровати - газеты. Фронтовые сводки. Очередной военный обзор. И - в "Русском инвалиде" - назначения, отличия и производства, списки выбывших из строя. В первую очередь свой, Преображенский, полк и своя, 1-я гвардейская пехотная, дивизия, конечно.

Наград по полку уже много. И в сегодняшнем приказе: Протопопову Станислава 3-й, с мечами, барону Розену - Анну с мечами на шею. Ого! Если так пойдет и война затянется, товарищи далеко обгонят по службе. Здесь, в запасном, отличий не нахватаешь: не на чем.

Но война не затянется… Гумбинен, Иоганнесбург, Ортельсбург, Сольдау… На Берлин идем полным ходом, ясное ж дело!.. Черным по белому напечатано - и в "Инвалиде", и в "Новом времени".

Назад Дальше