10
Новый расцвет литературной деятельности Карамзина начинается с 1802 г., когда он приступил к изданию журнала "Вестник Европы". Карамзин был уже известным и авторитетным писателем. За протекшее десятилетие он вырос как мыслитель и как художник. Правительственный либерализм первых лет царствования Александра I, цензурные послабления позволили ему высказываться в новом журнале более свободно и по более широкому кругу вопросов. К сотрудничеству он привлек Державина, Дмитриева и своих молодых последователей – Жуковского (он опубликовал в журнале элегию "Сельское кладбище") и В. Измайлова.
Журнал, составленный из трех отделов – литературы, критики и политики, быстро завоевал широкую популярность. Выдвигаемые Карамзиным вопросы политики, создаваемые художественные образы, широкая программа развития национально-самобытной литературы, изложенная в критических статьях, оказывали активное и плодотворное влияние на новое поколение молодых писателей. Своей литературной и журнальной деятельностью Карамзин энергично вмешивался в литературный процесс начала XIX в.
Карамзин-публицист по-прежнему считал, что "дворянство есть душа и благородный образ всего народа". Но Карамзин-художник видел, как в действительности дворяне далеки от созданного им идеала. В новых повестях его появились сатирические краски ("Моя исповедь"), ирония (неоконченный роман "Рыцарь нашего времени") – писатель с одобрением относился теперь к сатирическому направлению русской литературы XVIII в., осваивал ее опыт. "Рыцарь нашего времени" интересен и как первая в русской литературе попытка запечатлеть характер героя своего времени.
Наибольший успех выпал на долю самого крупного последнего прозаического произведения писателя – повести "Марфа-посадница", в которой, обращаясь к русской истории, он создал сильный характер русской женщины, не желавшей покориться деспотизму московского царя Ивана III, уничтожившего вольность Новгорода. Карамзин считал исторически неизбежным уничтожение Новгородской республики и подчинение ее русскому самодержавию. В то же время женщина, готовая умереть за свободу, вызывает у писателя восхищение.
В "Вестнике Европы" Карамзин отказался от рецензий, которые занимали большое место в "Московском журнале", и стал писать серьезные статьи, посвященные насущным задачам литературы, – о роли и месте литературы в общественной жизни, о причинах, замедляющих ее успехи и появление новых авторов, о том, что определяет ее развитие по пути национальной самобытности. Литература, утверждал теперь Карамзин, "должна иметь влияние на нравы и счастие", каждый писатель обязан "помогать нравственному образованию такого великого и сильного народа, как российский; развивать идеи, указывать новые красоты в жизни, питать душу моральными удовольствиями и сливать ее в сладких чувствах со благом других людей".
В этом нравственном образовании главная роль принадлежит патриотическому воспитанию. "Патриотизм есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях". Патриотов немало на Руси, но патриотизм свойствен не всем; поскольку он "требует рассуждения", постольку "не все люди имеют его". Задача литературы и состоит в том, чтобы воспитать чувство патриотической любви к отечеству у всех граждан. Нельзя забывать, что в понятие патриотизма Карамзин включал и любовь к монарху. Но в то же время к проповеди монархизма патриотизм Карамзина не сводился. Писатель требовал, чтобы литература воспитывала патриотизм, ибо русские люди еще плохо знают себя, свой национальный характер. "Мне кажется, – продолжал Карамзин, – что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, – а смирение в политике вредно. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут". Чем сильнее любовь к отечеству, тем яснее путь гражданина к собственному счастью. Отвергнув культ эгоистической уединенной жизни, Карамзин показывает, что только на пути исполнения общественных должностей человек приобретает истинное счастье. "Мы должны любить пользу отечества… любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству, а личное самолюбие – гордость народную, которая служит опорою патриотизма". Вот почему и "таланту русскому всего ближе и любезнее прославлять русское". "Должно приучать россиян к уважению собственного" – такую задачу может выполнить только национально-самобытная литература.
Как же обрести эту самобытность? Карамзин пишет статью "О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художества". Эта статья – своеобразный манифест нового Карамзина. Она открывает последний, самый плодотворный период творчества писателя, она определяет содержание и стиль его главной книги – "История государства Российского". Естественно поэтому, что в ней писатель и историк решительно пересматривает прежние свои убеждения. Патриотическое воспитание лучше всего может быть осуществлено на конкретных примерах, история России дает великолепный и бесценный материал художнику и писателю. Предметом изображения станут реальная, объективная, исторически понятая действительность, а не "китайские тени собственного воображения", героями – исторически конкретные русские люди, причем их характеры должны раскрываться в патриотических деяниях. Писатель обязан изображать "героические характеры", которые он найдет в русской истории. Наряду с описанием героических мужских характеров Карамзин высказывает пожелание создать "галерею россиянок, знаменитых в истории". Одну из таких россиянок – Марфу-посадницу – он сделал героиней одноименной повести.
Теперь принципиально по-новому определяется понимание общественной роли писателя. Писатель – это уже не "лжец", умеющий "вымышлять приятно", заставляющий читателя забываться в "чародействе красных вымыслов". Художник, ваятель или писатель, провозглашает теперь Карамзин, – это "орган патриотизма". Основой деятельности писателя должно быть убеждение, что "труд его не бесполезен для отечества", что он как автор помогает согражданам "лучше мыслить и говорить".
Новые задачи и новые темы, которые выдвигал перед писателями Карамзин, требовали и нового языка. Он призывает авторов писать "простыми русскими словами", утверждая, что русский язык по природе своей обладает богатейшими возможностями, которые позволяют автору выразить любые мысли, идеи, чувства: "Оставим нашим любезным светским дамам утверждать, что русский язык груб и неприятен". "Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности". В 1818 г. Карамзин в связи с принятием его в члены Российской Академии произнес речь на торжественном ее заседании; эта речь явилась его последним большим критическим выступлением. В речи много официального, обязательного, даже парадного. Но есть в ней и собственно карамзинские мысли о задачах критики в новых условиях и о некоторых итогах развития литературы. В заключение Карамзин говорил об особенных чертах русского национального характера, который складывался в течение веков, и о необходимости изображения этого характера писателями.
Оценивая русскую литературу за полтора десятилетия XIX в., Карамзин оптимистически смотрит на ее дальнейшее движение по пути народности. "Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского". Русская словесность, "будучи зерцалом ума и чувства народного", также должна иметь в себе "нечто особенное, незаметное в одном авторе, но явное во многих… Есть звуки сердца русского, есть игра ума русского в произведениях нашей словесности, которая еще более отличится ими в своих дальнейших успехах".
11
В политических статьях, написанных в первые два десятилетия XIX в., Карамзин обращался с рекомендациями правительству, пропагандировал идею всесословного, хотя и не одинакового для разных сословий, просвещения. В работе "Историческое похвальное слово Екатерине II" (1802) он изложил как бы программу царствования Александра I. Опираясь на книгу Монтескье "Дух законов", которую использовала Екатерина II в своем "Наказе", Карамзин настаивал на осуществлении политики просвещенного абсолютизма.
Так появилась записка "О древней и новой России" (вручена императору в марте 1811 г.) – сложный, противоречивый, острополитический документ. В записке две главные темы: доказательство (в который уже раз!), что "самодержавие есть палладиум России", что "для твердости бытия государственного" лучше сохранять крепостное право, пока нравственное воспитание и просвещение не подготовит крепостных к свободе. Новым в записке было критическое отношение к правлению Александра! – впервые гнев сделал перо Карамзина злым и беспощадным. Опираясь на факты, он рисует безрадостную картину внешнего политического положения России; подробно анализирует беспомощные попытки правительства решить важные экономические проблемы. Карамзин резко осуждает те реформы, "коих благотворность остается доселе сомнительною".
Записка – документ, рассчитанный на одного читателя – Александра I. Именно ему Карамзин и сказал, что правление его не принесло обещанного блага России, но еще более укоренило страшное зло, породило безнаказанность действия чиновников-казнокрадов. Эти страницы нельзя читать без волнения. Записка произвела большое впечатление на Пушкина (он познакомился с нею в конце 1830-х гг.). Сохранился его отзыв: "Карамзин написал свои мысли о Древней и Новой России, со всею искренностию прекрасной души, со всею смелостию убеждения сильного и глубокого"; "Когда-нибудь потомство оценит… благородство патриота"…
В записке зло охарактеризованы министры, сказана правда о самом царе, который оказывается, по Карамзину, неопытным, мало смыслящим во внешней и внутренней политике человеком, любителем внешних форм учреждений и занятым не благом России, а желанием "пускать пыль в глаза". Бедой Карамзина было то, что он не мог извлечь из реального политического опыта нужный урок для себя. Верный своей политической концепции просвещенного абсолютизма, он вновь обращался к Александру, желая внушить емумысль, что тот должен стать самодержцем по образцу и подобию монарха, начертанному Монтескье в "Духе законов". Дворянская ограниченность удерживала Карамзина на этих позициях и жестоко мстила ему, отбрасывая его все дальше в сторону от громко заявлявшей о себе дворянской революционности.
Карамзинская "Записка" – это острополитический публицистический документ додекабристской эпохи, начала 10-х годов XIX в. Резкая и жесткая критика александровского правления в нем причудливо сочеталась с рекомендациями укрепления самодержавной власти. В то же время должно признать, что это, пожалуй, одно из самых неизученных произведений русской литературы. Оттого Карамзина часто обвиняют в разных грехах. Среди них находим мы и обвинение писателя в том, что он критически относится к Петру I и его реформам. В этом стоит разобраться.
Карамзин был историком и потому отлично понимал историческую закономерность важнейших реформ и действий царя-преобразователя. Понимал и приветствовал их: Петр I "исправил, умножил войско, одержал блестящую победу над врагами искусными и мужественными; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани, издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, рудокопни, завел мануфактуры, училища, Академию, наконец, поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы. Говоря о превосходных дарованиях, забудем ли почти важнейшее для самодержцев дарование: употреблять людей по способностям?" Именно этому качеству Петра I Россия обязана появлению на политической арене талантливых полководцев, министров, заводчиков, деятелей культуры, чьи таланты и дарования были "угаданы" царем.
Но самое главное в этой оценке деятельности Петра I – глубоко историческое понимание закономерности появления Петра I, его реформ, его преобразований. Карамзин, пожалуй, впервые формулирует мысль о преемственности исторического развития России. Он писал: Петр сделал много для величия России, он есть "творец нашего величия", но это оказалось возможным оттого, что прошлые эпохи подготовили его преобразования. "Петр нашел средства делать великое, – князья московские приготовляли оное. И, славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования?"
Карамзин писал не панегирик, но исторически обусловленные советы Александру. Это первый и беспрецедентный случай – писатель, исповедующий просветительскую концепцию абсолютизма, советы дает, исходя не из посылок разума, но опираясь на опыт истории. Вот почему записку "О древней и новой России" должно рассматривать как первый политический документ, написанный с позиций историзма.
В чем же Карамзин видел "вредную сторону его (Петра I. – Г. М.) блестящего царствования"? Главный вред – игнорирование опыта истории России, неуважение к нравам и обычаям русского народа. Он писал: "Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им (россиянам. – Г. М.) уставы есть насилие, беззаконное и для монарха самодержавного". Игнорирование объясняется самовластием – его-то и не принимает Карамзин. Результаты самовластия печальны для отечества: "Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр".
Записка вызвала раздражение царя. Пять лет своей холодностью Александр подчеркивал, что он не доволен образом мыслей историка. Только после завершения Карамзиным работы над первыми восемью томами "Истории государства Российского" в 1816 г. Александр сделал вид, что забыл недовольство запиской. Карамзин же с поразительной настойчивостью использовал свое положение для того, чтобы учить царствовать Александра I. В 1819 г. он написал новую записку – "Мнение русского гражданина", – в которой писатель обвиняет Александра I в нарушении долга перед отечеством и народом, указывая, что его действия начинают носить характер "самовластного произвола". "Мнение" было прочитано Александру самим Карамзиным. Завязался долгий и трудный разговор. Александр, видимо, был крайне возмущен историком, а тот, уже более не сдерживая себя, с гордостью заявил ему: "Государь! У вас много самолюбия.
Я не боюсь ничего. Мы все равны перед богом. Что говорю я вам, то сказал бы я вашему отцу, государь! Я презираю либералов нынешних, я люблю только ту свободу, которую никакой тиран не может у меня отнять… Я не прошу более вашего благоволения, я говорю с вами, может быть, в последний раз".
Придя домой из дворца, Карамзин сделал приписку к "Мнению" – "Для потомства", где рассказал об этой встрече, готовясь, видимо, к любым неожиданностям.
18 декабря 1825 г., через четыре дня после восстания на Сенатской площади, Карамзин написал "Новое прибавление" к "Мнению", где сообщал, что после беседы с Александром в 1819 г. он "не лишился его благоволения", чем снова счел нужным воспользоваться. Перед лицом потомства Карамзин свидетельствовал: "Я не безмолвствовал о налогах в мирное время, о нелепой Г(урьевской) системе финансов, о грозных военных поселениях, о странном выборе некоторых важнейших сановников, о министерстве просвещения, или затмения, о необходимости уменьшить войско, воюющее только Россию, о мнимом исправлении дорог, столь тягостном для народа, наконец, о необходимости иметь твердые законы, гражданские и государственные".
До конца дней своих Карамзин мужественно учил царя, давал советы, выступал ходатаем за дела отечества – и все безрезультатно! Александр, заявляет Карамзин, слушал его советы, "хотя им большею частию и не следовал". Писательисторик и гражданин, Карамзин добивался доверия и милости царя, одушевляемый "любовью к человечеству", но "эта милость и доверенность остались бесплодны для любезного отечества".
Исторически справедливая оценка места и роли Карамзина в литературном движении первой четверти XIX в. возможна только при понимании сложности его идеологической позиции, противоречий между субъективными намерениями писателя и объективным звучанием его произведений. Во многом поучительно для нас в этом отношении восприятие Карамзина Герценом. Карамзин для него – писатель, который "сделал литературу гуманною", в его облике он чувствовал "нечто независимое и чистое". Его "История государства Российского" – "великое творение", она "весьма содействовала обращению умов к изучению отечества".
Но, с другой стороны, "можно было заранее предсказать, что из-за своей сентиментальности Карамзин попадется в императорские сети, как попался позже поэт Жуковский". Возмущаясь деспотизмом, стремясь облегчить тяготы народа, постоянно поучая царя, он осудил декабристов, оставаясь верным идее, что только самодержавная власть принесет благо России. А "идея великого самодержавия, – с гневом писал Герцен, – это идея великого порабощения".