Когда все это было приведено на память высокопреосвященному Никанору, он увидал, что есть очень большая надобность подготовить валаамских отшельников к тому, чтобы они могли держать себя при встрече государя Николая Павловича соответственнее того, как держали себя, встречая покойного Александра Первого. А для того, чтобы такую подготовку сделать многостороннее и избежать недосмотров, допущенных митрополитом Михаилом, высокопреосвященный Никанор пришел к очень счастливой мысли - повезти с собою на Валаам не одних спутников из столичного духовенства, которые могли дать инокам подходящие советы в отношении богослужения, но также пригласить с собою и двух-трех мирян из таких людей, которые совмещают в себе настоящее русское благочестие и настоящее знание этикета и вкусов государя.
В таких лицах тогда недостатка не было. К митрополиту была вхожа целая группа светских людей, из коих каждый мог основательно оспаривать у другого право и на общественное уважение, и на набожность и благочестие. Таковы, например, были: Степан Онисимович Бурачок (изд. "Маяка"), граф Дмитрий Николаевич Толстой, Андрей Николаевич Муравьев, Андрей Андреевич Вагнер, Аркадий Николаевич Мазовской и Иван Якимович Мальцев.
Выбор был свободный, так как каждое из этих лиц отвечало целям, которые имел митрополит, и каждое, конечно, изъявит полнейшую готовность с рвением принести свою долю ожидаемой от него пользы.
Мысли владыки втайне намечали отдать пред всеми предпочтение Андрею Николаевичу Муравьеву, но судьба и разные неожиданные вещи устроили все это иначе, и притом гораздо лучше и ко всеобщему удовольствию многих.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Единомысленное содружество или "братство", состоявшее из Бурачка, гр. Дм. Н. Толстого, Андрея Н. Муравьева, Андрея А. Вагнера и Ивана Якимовича Мальцева, само признавало или, лучше сказать, чувствовало над собою нравственное старейшинство Андрея Николаевича Муравьева и было от него в некоторой авторитетной зависимости. Он их тихо, но плотно подавлял известными превосходствами своей натуры - смелостью, оригинальностью и беззастенчивостью; притом все они признавали в нем большой ум и талант и знали, что высокопреосвященный Никанор отличает его от прочих и "помогает ему" так чувствительно, что это давало повод многим утверждать, будто Муравьев "жил за счет митрополита".
Андрей Н. Муравьев - лицо очень замечательное, оригинальное и до сих пор еще никем не описанное с тою тщательностию, какой заслуживает этот характерный выразитель своего времени. У меня кое-что собрано для его характеристики; владеют также драгоценными в этом отношении материалами и другие, но в настоящем рассказе, конечно, некстати подробно заниматься этим любопытным делом, которое должно составить предмет особого сочинения. Тут отметим об Андрее Николаевиче только вскользь, что идет к речи о значении сего лица в известном в свое время "религиозном братстве", из которого были взяты светские сопутники при путешествии митрополита Никанора на Валаам.
Андрей Николаевич, поссорившись с синодальным обер-прокурором графом Протасовым, потерял свое место в синоде и остался при небольшом жалованье в тысячу рублей, которое ему отпускали из сумм министерства иностранных дел. С этими средствами он нуждался очень, и ему помогали многие, отчасти чувствовавшие некую духовную связь с ним, а отчасти "будировавшие" таким образом против графа Протасова. Митрополит московский отдал ему для житья большое помещение на Троицком подворье, у Аничкина моста, а петербургский митрополит "поддерживал его денежно". В последнем с владыкою Никанором участвовали и другие из лиц духовных и светских.
Андрей Николаевич в этом отношении обладал большим тактом и отлично умел группировать знакомство. Резкие люди не без оснований называли его "салопницей". Будучи сам беден и нуждаясь в помощи, он группировал нужных ему людей в кружок и "доминировал над ними" силою своего духовного авторитета. Над этим шутили, и он сам в шутку называл свой круг "своим светским приходом" и собирал этих прихожан к себе в митрополичьи покои на так называемые "светские всенощные".
"Светские всенощные" - это собственно был вечерний чай, на который заходили к Андрею Николаевичу его друзья по окончании всенощной службы в митрополичьей церкви.
Андрей Николаевич, будучи достаточно смешон и уязвим во многом, имел слабость всем и всему давать особенные названия или клички. Как вещи, так и люди назывались у него не своими именами. Следуя такой привычке, он одну из комнат своего помещения в митрополичьих апартаментах уставил скамьями, застлал скатертями и назвал "боярской палатой". А как на стенах этой палаты он развесил портреты знакомых ему патриархов, то приглашение пить здесь чай выражалось словами: "пить чай под патриархами". Люди у него тоже ходили все с особыми кличками, часто весьма неудачными, а иногда и довольно плоскими. Особенно молодежь, или его "пажи", и "берейторы", которые при нем состояли и являлись "по очереди", - эти Ганимеды все откликались не на свои имена, а на данные им клички. Но об их кличках и о них самих поговорим в другое время и в другом месте, а теперь о "чае под патриархами".
ГЛАВА ПЯТАЯ
Волею-неволею и своею охотою отрешившийся от "света", Андрей Николаевич Муравьев старался показывать, что он "светом вовсе не дорожит", но на самом деле он никогда не переставал интересоваться всем, что делается в "больших сферах", и имел все там происходившее на слуху. Если мы назовем здесь хоть несколько лиц из его постоянной компании или, как сам он называл, из его "прихода", то всякому станет ясно, что он и мог иметь очень скорые и очень верные известия.
К Муравьеву "пить чай под патриархами" собирались, между прочим, известная Татьяна Борисовна Потемкина, графиня Ламберт (рожденная Канкрина), Мальцева, Марья Яковлевна Веригина (рожденная Булгарина) - жена Александра Ивановича Веригина, бывшего генерал-губернатора, - Александра Федоровна Туманская (рожденная Опочинина), сестра ее Горяинова, жена Николая Михайловича Лонгинова, Мария Михайловна (рожденная Корсакова) и др. А из мужчин - Абамелик (женатый на Лазаревой), Мезенцев, Сивере, Эвальд, Мазовской, Павел Петрович Мельников, Вагнер и Шаховской. Все эти люди постоянно вращались в разных тогдашних деловых кружках: везде собирали всякие сколько-нибудь интересные новости и сносили их в "боярские палаты" к Муравьеву, который выслушивал их по виду с некоторым пренебрежением, но в самом деле - с большим вниманием и никогда не упускал того, что могло касаться каких-нибудь личных его видов.
Из лиц, сейчас нами названных, один даже имел долг или обязанность всегда являться в собрание "под патриархами" непременно с новостию и за то получил от Андрея Николаевича кличку "Репетилов".
ГЛАВА ШЕСТАЯ
"Репетилов" приходился сродни Андрею Николаевичу (племянник) и занимал такую должность, по которой мог скоро и верно знать новости Двора. А потому при "чае под патриархами" он был интересная персона, которую всегда встречали с любопытством и которой потому даже дозволялось запаздывать и являться "под патриархов" не из церкви, а прямо из города, лишь бы только его "вечернее приношение было в порядке".
"Приношения" к "чаю под патриархами" были не только в обычае, но это, так сказать, составляло необходимое условие. Андрей Николаевич не скрывал, что его дела находятся в большом стеснении, но, напротив, он сам говорил об этом всем и своей веселою откровенностью довольно легко и благоуспешно выходил из затруднений, не испытывая лишений.
- Трудящийся достоин мзды, - говорил шутя, но с серьезными целями Муравьев. - Я вас просвещаю, а вы меня кормите. Без меня вы ничего бы не знали, а я напишу моим золотым пером, что вам нужно знать, и вы будете знать.
Поэтому являлись с "приношениями все приходившие "под патриархов"". Не освобождались от этого даже и люди совершенно бедные. Из тех один (В.) был обязан приносить сливки, другой (А.) - калачи, и т. д. - кто что мог. У кого не было ничего своего для приношения, тому Андрей Николаевич доставал возможность отбывать свою повинность на счет "вверенной части", - так, например, М. Э. и С. присылали ему верховых лошадей из берейторской школы, и он совершал на них по городу свои прогулки, которые обращали на него внимание и не дозволяли забывать о нем людям беспамятным. Но всех исправнее и всех щедрее в приношениях были вышеназванные дамы, между коими находились обладательницы огромных состояний. Их попечениями Андрею Николаевичу доставлялось не только все существенно необходимое для безнуждного существования, но также не мало и излишнего. Дамы только иногда затруднялись знать, что нужно Андрею Николаевичу или что ему желается; но в этих случаях их обыкновенно выручал тезка Андрея Николаевича - "корнет-хохол" А. А. Вагнер, который был одно время как бы наперсником Муравьева и его ризничим и кравчим его "боярской палаты". Как бы тщательно ни был пополнен весь палатский инвентарь Муравьева, Вагнер всегда умел указать желающим услужить Андрею Николаевичу - что еще может быть предложено к его благоугождению. Даже, если было укомплектовано все, - то и тогда еще желающим приносить не приходилось тосковать в неведении, что может быть предметом новых приношений. Андрей Николаевич постоянно носил дома черные полукафтанья (архалуки) из шелковой материи, устроенные так, что они должны были застегиваться на пуговицы, но пуговицы к ним не пришивались, а только прометывались петли. В эти петли вставлялись запоны из драгоценных цветных камней, обделанных в серебро или в золото. Пуговицы одного какого-нибудь цвета Андрею Николаевичу надоедали, и он имел разные смены: яхонтовые, изумрудные, рубиновые, янтарные. Новая смена в этом роде всегда приносила Андрею Николаевичу удовольствие, а Андрей Андреевич Вагнер знал вкусы "брата Андрея" и всегда мог помочь дамам, затруднявшимся - какое приношение было уместнее во всякую данную минуту.
Понятно, что так хорошо обставленный А. Н. Муравьев был неупустительно извещен о том, что случилось после мимолетного разговора государя с графом Протасовым о Валааме, и предполагавшаяся поездка митрополита вызвала в Андрее Николаевиче свои соображения.
Дело представлялось так, что Андрею Николаевичу, кажется, следовало бы иметь первое место и главную роль в этом паломничестве, и так как с мероприятиями по этому поводу медлить было некогда, то Андрей Николаевич тотчас же и сделал свои распоряжения по причету.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
У них в "братстве" был такой порядок, что к концу "чая под патриархами" Андрей Николаевич, как "настоятель", назначал подначальным ему младшим братиям - куда им надлежит являться на завтрашние воскресные службы.
Назначения эти делались всякий раз по непосредственному его усмотрению: часто, например, назначалось посетить "внезапно" ранние службы у Пантелеймона или у Симеона, где Андрей Николаевич преследовал известные ему упущения (особенно леность какого-то диакона), но иногда надобность указывала им явиться "внезапно" в других храмах, - и все эти распоряжения давались только накануне, под "патриархами", так что об этом никто не мог предупредить неисправных священнослужителей, и Андрей Николаевич с "братиею" настигали упустительных врасплох, со всеми слабостями, и тут же взыскивали или исправляли. Если же все по храмам епархиального ведомства в столице шло в порядке и упущений нигде не предвиделось, тогда Андрей Николаевич дозволял себе и своим братиям высшее духовное удовольствие: они все могли съезжаться в Александро-Невскую лавру, в Крестовую церковь митрополита, и там даже принимать возможное для мирян личное участие в службах. Из "братии" Андрей Николаевич Муравьев и Андрей Андреевич Вагнер почитались за хороших чтецов, и им дозволялось читать в Крестовой церкви за всенощною шестопсалмие. (Сам митрополит слушал это чтение, сидя у окна, которое было проделано в церковь из его столовой.) Вагнер и Муравьев читали "каждый в своем роде"; но как одним из их слушателей больше нравилось чтение Муравьева, а другим был приятнее Вагнер, то в общих интересах, для уравнения слушателей, между обоими мастерами читать была установлена очередь: один раз читал "Андрей большой", а в другой - "Андрей меньшой", т. е. Вагнер.
Оба чтеца в очередь свою подготовлялись к чтению и превосходили друг друга в своем искусстве, а потому случаи эти представляли интерес для компании и сопровождались некоторою особенною торжественностию. В те дни, когда читали Муравьев или Вагнер, Андрей Николаевич приезжал в лавру один, так как он был очень честолюбив и занимал в церквах особые места (в Троицком подворье Муравьев, в отсутствие московского митрополита, стоял всегда на его месте), а весь остальной мужской персонал "братии" должен был приезжать разом "в курятнике". Это требует объяснения. "Братия" съезжалась сначала на Моховую, в дом секунд-майора Ивана Якимовича Мальцева, к обеду. Обед в таких случаях происходил ранее обыкновенного, и при последнем блюде к крыльцу подавалась большая четвероместная карета, которую, со слов Муравьева, называли "курятник". В этот-то "курятник" усаживались - сам чтец Вагнер ("иже бысть первый по Фараоне") и знатоки службы: Бурачок, Толстой и сам секунд-майор Мальцев.
В Крестовой церкви оканчивалось служение, чтецы отличались, и затем все шли на чай к митрополиту, где и проводили час в приятных разговорах о том, что было на ту пору интересного в городе.
Муравьев имел полное основание рассчитывать, что в этот раз там дежурный разговор будет о Валааме, но, к крайней своей досаде, он очень грубо ошибся.
Андрей Николаевич понял, что это неспроста и что ему что-то подстроено.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Положение Муравьева в духовенстве было чрезвычайно странное. Близкий по своим отношениям к патриархам и вообще высшим иерархам, он вовсе не пользовался расположением клира. Напротив, он имел в числе священнослужителей множество недоброжелателей и даже некоторое число очень откровенных и смелых врагов, которые не боялись "ходить на него в одиночку". Из них один такой жил тогда в Невской лавре, - это был знаменитый синолог, архимандрит Аввакум, известный по своей учености, по благородной прямоте характера, по неукротимой пылкости и по анекдотической небрежности в отправлении совершенно несродных ему цензорских обязанностей, к которым он был назначен и потом отрешен. За продолжительную жизнь в Китае отец Аввакум совсем "отвык от европейской политики" и не скрывал никаких своих чувств: он гласно говорил, что "самое безвредное чтение - читать этикеты на бутылках, а самый противный человек на свете - Андрей Муравьев с братнею его". И Андрей Николаевич это знал, потому что Аввакум однажды высказал всю эту тираду за столом в присутствии самого Муравьева; но Муравьев не мог ему ничего сделать и даже не дерзал его припугнуть. Он даже не выдумал Аввакуму никакой клички, кроме как "китаец", что, впрочем, составляло обыкновенное и даже известное в монастырском обиходе прозвание "Аввакума китайского". Этот характерный старик терпеть не мог Муравьева будто бы за то, что он и его "иезуиты" "много стоят" высокопреосвященному Никанору и увлекают его "к светскости". Аввакум любил приволье и простоту, любил и уважал в человеке прямую доброту и честность, был заботлив о сиротах и не находил никакого удовольствия в сообществе светских людей, если они не занимаются "чтением этикетов". Положение же его было несравненно лучше и тверже положения Андрея Николаевича, которое всегда "зависело от игры обстоятельств", тогда как "китайский Аввакум" стяжал себе самую твердую репутацию и имел до шести тысяч рублей в год "получения" при готовой, неотъемлемой монастырской квартире, выходившей окнами как раз насупротив митрополичьих покоев.
Здесь он мог видеть из своих окон всех, кто приезжал к митрополиту, и когда замечал приезд Муравьева с его "братией", то впадал в гневность, и если на тот случай был еще "начитавшись этикетов", то не таился с своими чувствами, а открывал форточку и кричал:
- Опять вы налетели, иезуиты!.. Пошли вон, попрошайки!
И так далее, в этом роде.