Иван да Марья
Десятая неделя после пасхи - купальские дни.
Солнце самый пуп земли печет, и зацветает дивная Полынь-трава. В озера, на самое зеленое дно, под коряги подводные, под водоросли глядит огненное солнце.
Негде упрятаться русалкам-мавкам, и в тихие вечера, в лунные ночи уходят они из вод озерных и хоронятся в деревьях, и зовут их тогда древяницами.
Это присказка, а сказка вот какая.
Жили-были брат Иван да сестра Марья в избенке на берегу озера.
Озеро тихое, а слава о нем дурная: водяной шалит.
Встанет над озером месяц, начнут булькать да ухать в камышиных заводях, захлюпают по воде словно вальками, и выкатит из камышей на дубовой коряге водяной, на голове колпак, тиной обмотан. Увидишь, прячься - под воду утянет.
Строго брат Иван наказывал сестре Марье:
- Отлучусь я, так ты после сумерек из хаты - ни ногой, песни не пой над озерной водой, сиди смирно, тихо, как мыши сидят…
- Слушаю, братец! - говорит Марья.
Ушел Иван в лес. Скучно стало Марье одной за станком сидеть; облокотилась она и запела:
Где ты, месяц золотой? -
Ходит месяц над водой, -
В глыбко озеро взглянул,
В темных водах утонул…
Вдруг стукнуло в ставню.
- Кто тут?
- Выдь к нам, выдь к нам, - говорят за ставней тонкие голоса.
Выбежала Марья и ахнула.
От озера до хаты - хороводы русалочьи.
Русалки-мавки взялись за руки, кружатся, смеются, играют.
Всплеснула Марья ладошами. Куда тут! - обступили ее мавки, венок надели…
- К нам, к нам в хоровод, ты краше всех, будь наша царица. - Взяли Марью за руки и закружились.
Вдруг из камыша вылезла синяя, раздутая голова в колпаке.
- Здравствуй, Марья, - захрипел водяной, - давно я тебя поджидал… - И потянулся к ней лапами…
Поздним утром пришел Иван. Туда, сюда, - нет сестрицы. И видит - на берегу башмаки ее лежат и поясок.
Сел Иван и заплакал.
А дни идут, солнце ближе к земле надвигается.
Настала купальская неделя.
"Уйду, - думает Иван, - к чужим людям век доживать, вот только лапти новые справлю".
Нашел за озером липку, ободрал, сплел лапти и пошел к чужим людям.
Шел, шел, видит - стоит голая липка, с которой он лыки драл.
"Ишь ты, назад завернул", - подумал Иван и пошел в другую сторону.
Кружил по лесу и опять видит голую липку.
- Наважденье, - испугался Иван, побежал рысью.
А лапти сами на старое место загибают…
Рассердился Иван, замахнулся топором и хочет липку рубить. И говорит она человеческим голосом:
- Не руби меня, милый братец…
У Ивана и топор вывалился.
- Сестрица, ты ли?
- Я, братец; царь водяной меня в жены взял, теперь я древяница, а с весны опять русалкой буду… Когда ты с меня лыки драл, наговаривала я, чтобы не уходил отсюда далеко.
- А нельзя тебе от водяного уйти?
- Можно, найти нужно Полынь-траву на зыбком месте и мне в лицо бросить.
И только сказала, подхватили сами лапти, понесли Ивана по лесу.
Ветер в ушах свистит, летят лапти над землей, поднимаются, и вверх в черную тучу мчится Иван.
"Не упасть бы", - подумал и зацепился за серую тучу - зыбкое место.
Пошел по туче - ни куста кругом, ни травинки.
Вдруг зашевелился под ногами и выскочил из тучевой ямы мужичок с локоток, красная шапочка.
- Зачем сюда пришел? - заревел мужичок, как бык, откуда голос взялся.
- Я за Полынь-травою, - поклонился Иван.
- Дам тебе Полынь-траву, только побори меня цыганской ухваткой.
Легли они на спины, по одной ноге подняли, зацепились, потянули.
Силен мужичок с локоток, а Ивану лапти помогают.
Стал Иван перетягивать.
- Счастье твое, - рычит мужичок, - быть бы тебе на седьмом небе, много я закинул туда вашего брата. Получай Полынь-траву. - И бросил ему пучок.
Схватил траву, побежал вниз Иван, а мужичок с локоток как заревет, как загрохочет и язык красный из тучи то метнет, то втянет.
Добежал до липки Иван и видит - сидит на земле страшный дед, водит усами…
- Пусти, - кричит Иван, - знаю, кто ты, не хочешь ли этого? - И ткнул водяному в лицо Полынь-травою.
Вспучился водяной, лопнул и побежал ручьем быстрым в озеро.
А Иван в липку бросил Полынь-траву, вышла из липки сестрица Марья, обняла брата, заплакала, засмеялась.
Избушку у озера бросили они и ушли за темный лес - на чистом поле жить, не разлучаться.
И живут неразлучно до сих пор и кличут их всегда вместе - Иван да Марья, Иван да Марья.
Ведьмак
На пне сидит ведьмак, звезды считает когтем - раз, два, три, четыре… Голова у ведьмака собачья и хвост здоровенный, голый.
…Пять, шесть, семь… И гаснут звезды, а вместо них на небе появляются черные дырки. Их-то и нужно ведьмаку - через дырки с неба дождик льется.
А дождик с неба - хмара и темень на земле.
Рад тогда ведьмак: идет на деревню людям вредить.
Долго ведьмак считал, уж и мозоль на когте села.
Вдруг приметил его пьяненький портной: "Ах ты, говорит, гад!" - И побежал за кусты к месяцу - жаловаться. Вылетел из-за сосен круглый месяц, запрыгал над ведьмаком - не дает ему звезд тушить. Нацелится ведьмак когтем на звезду, а месяц, - тут как тут, и заслонит.
Рассердился ведьмак, хвостом закрутил - месяц норовит зацепить и клыки оскалил.
Притихло в лесу. А месяц нацелился - да как хватит ведьмака по зубам…
Щелкнул собачьей пастью ведьмак, откусил половину у месяца и проглотил.
Взвился месяц ущербый, свету невзвидел, укрылся за облако.
А ведьмак жалобно завыл, и посыпались с деревьев листочки.
У ведьмака в животе прыгает отгрызанный месяц, жжет; вертится юлой ведьмак, и так и сяк - нет покоя…
Побежал к речке и бултыхнулся в воду… Расплескалась серебряная вода. Лег ведьмак на прохладном дне. Корчится. Подплывают русалки стайкой, как пескари, маленькие… Уставились, шарахнулись, подплыли опять и говорят:
- Выплюнь, выплюнь месяц-то.
Понатужился ведьмак, выплюнул, повыл немножко и подох.
А русалки ухватили голубой месяц и потащили в самую пучину.
На дне речки стало светло, ясно и весело.
А месяц, что за тучей сидел, вырастил новый бок, пригладился и поплыл между звезд по синему небу.
Не впервые ясному бока выращивать.
Водяной
Лежит на возу мужик, трубочку посасывает - продает черного козла. А народу на ярмарке - труба нетолченая.
Подходит к мужику седой старец, кафтан на нем новый, а полы мокрешеньки.
- Ишь угораздило тебя на сухом месте измочиться, - сказал мужик.
Поглядел старец из-под косматых бровей и спрашивает:
- А ты пустяки не говори; продажный козел-то?
- Не для себя же я козла привел; продажный.
Сторговались за три рубля, старик увел козла, а мужик принялся в кисет деньги совать и видит - вместо трешницы лягушиная шкурка.
- Держите его, провославные! - закричал мужик. - Водяной по ярмарке ходит!
Собрался народ: стали шуметь, рукавицами махать; мужика в волостную избу повели; продержали весь день и выпустили; и пошел он в сумерки домой, а дорога - лесом. Вдруг видит мужик: идет его козел, крутые рога опустил, топает ножками, а на нем верхом чучело сидит зеленое, рачьи усы растопыркой, глаза плошками.
Проехало чучело, ухватило лапой мужика, посадило с собой рядом; помчались к озеру да с кручи вместе - прыг в воду, очутились на зеленом дне.
- Ну, - говорит ему чучело, - народ мутить, меня ловить будешь али нет?
- Нет, уж теперь мне, батюшка водяной, не до смеху.
- А чем ты себя можешь оправдать, чтобы я тебя сейчас не съел?
- Мы народ рабочий, - отвечает мужик, - поработаю на тебя.
- А что делать умеешь?
- Неученые мы, батюшка водяной, только баклуши и бьем.
- Хорошо, - говорит водяной, - бей баклуши… - и ушел.
Стал мужик из осиновых чурбанов баклуши бить, сам плачет, рыдает. Много набил, целую кучу.
Пришел водяной и удивился:
- Ты что это вытворяешь?
- Баклуши бью, как вы приказали.
- А на что мне баклуши?
Почесал мужик спину:
- Ложки из них делать.
- А на что мне ложки?
- Горячее хлебать.
- Ах ты дурень, ведь я одну сырую рыбу ем. Ни к чему ты, мужик, не годишься. Держись.
Щелкнул водяной мужика по маковке и обернул его в ерша.
Потом усы раздвинул, рот раскрыл и стал ерша заглатывать. А мужик, хоть и в ерша перевернулся, и тут угодить не мог; уперся водяному поперек горла щетиной. Закашлял водяной, задавился, вытащил ерша и выкинул его из воды на берег. Отдышался мужик, встал на ноги, в своем виде, почесался и сказал:
- Ну да, оно ведь это тоже нелегко, с крестьянством-то.
Кикимора
Над глиняным яром - избушка, в избушке старушка живет и две внучки: старшую зовут Моря, младшую Дуничка.
Один раз - ночью - лежит Моря на печи, - не спится. Свесила голову и видит.
Отворилась дверь, вошла какая-то лохматая баба, вынула Дуничку из люльки и - в дверь - и была такова.
Закричала Моря.
- Бабынька, бабынька, Дуньку страшная баба унесла…
А была та баба - кикимора, что крадет детей, а в люльку подкладывает вместо них полено.
Бабушка - искать-поискать, да, знать, кикимора под яр ушла в омут зеленый. Вот слез-то что было!
Тоскует бабушка день и ночь. И говорит ей Моря:
- Не плачь, бабушка, я сестрицу отыщу.
- Куда тебе, ягодка, сама только пропадешь.
- Отыщу да отыщу, - твердит Моря. И раз, когда звезды высыпали над яром, Моря выбежала крадучись из избы и пошла куда глаза глядят.
Идет, попрыгивает с ноги на ногу и видит - стоит над яром дуб, а ветки у дуба ходуном ходят. Подошла ближе, а из дуба торчит борода и горят два зеленых глаза…
- Помоги мне, девочка, - кряхтит дуб, - никак не могу нынче в лешего обратиться, опояшь меня пояском.
Сняла с себя Моря поясок, опоясала дуб. Запыхтело под корой, завозилось, и встал перед Морей старый леший.
- Спасибо, девка, теперь проси чего хочешь.
- Научи, дедушка, где сестрицу отыскать, ее злая кикимора унесла.
Начал леший чесать затылок…
А как начесался - придумал.
Вскинул Морю на плечи и побежал под яр, вперед пятками.
- Садись за куст, жди, - сказал леший и на берегу омута обратился в корягу, а Моря спряталась за его ветки.
Долго ли так, коротко ли, замутился зеленый омут, поднялась над водой косматая голова, фыркнула, поплыла и вылезла на берег кикимора. На каждой руке ее по пяти большеголовых младенцев - игошей - и еще один за пазухой.
Села кикимора на корягу, кормит игошей волчьими ягодами. Младенцы едят, ничего, - не давятся.
- Теперь твоя очередь, - густым голосом сказала кикимора и вынула из-за пазухи ребеночка.
- Дуничка! - едва не закричала Моря.
Смотрит на звезды, улыбается Дуничка, сосет лохматую кикиморину грудь.
А леший высунул сучок корявый да за ногу кикимору и схватил…
Хотела кинуться кикимора в воду - никак не может.
Игоши рассыпались по траве, ревут поросячьими голосами, дрыгаются. Вот пакость!
Моря схватила Дуничку - и давай бог ноги.
- Пусти - я девчонку догоню, - взмолилась к лешему кикимора.
Стучит сердце. Как ветер летит Моря. Дуничка ее ручками за шею держит…
Уже избушка видна… Добежать бы…
А сзади - погоня: вырвалась кикимора, мчится вдогонку, визжит, на сажень кверху подсигивает…
- Бабушка! - закричала Моря.
Вот-вот схватит ее кикимора.
И запел петух: "Кукареку, уползай, ночь, пропади, нечисть!"
Осунулась кикимора, остановилась и разлилась туманом, подхватил ее утренний ветер, унес за овраг.
Бабушка подбежала. Обняла Морю, взяла Дуничку на руки. Вот радости-то было.
А из яра хлопал деревянными ладошами, хохотал старый дед-леший. Смешливый был старичок.
Дикий кур
В лесу по талому снегу идет мужик, а за мужиком крадется дикий кур.
"Ну, - думает кур, - ухвачу я его".
Мужик спотыкается, за пазухой булькает склянка с вином.
- Теперь, - говорит мужик, - самое время выпить, верно?
- Верно! - отвечает ему кур за орешником…
- Кто это еще разговаривает? - спросил мужик и остановился.
- Я.
- Кто я?
- Кур.
- Дикий?
- Дикий…
- К чему же ты в лесу?
Кур опешил:
- Ну, это мое дело, почему я в лесу, а ты чего шляешься, меня беспокоишь?
- Я сам по себе, иду дорогой…
- А погляди-ка под ноги.
Глянул мужик, - вместо дороги - ничего нет, а из ничего нет торчит хвост петушиный и лапа - кур глаза отвел.
- Так, - сказал мужик, - значит, приходится мне пропасть.
Сел и начал разуваться, снял полушубок.
Кур подскочил, кричит:
- Как же я тебя, дурака, загублю? Очень ты покорный.
- Покорный, - засмеялся мужик, - страсть, что хочешь делай.
Кур убежал, пошептался с кем-то, прибегает и говорит:
- Давай разговляться, подставляй шапку, - повернулся к мужику и снес в шапку яйцо.
- Отлично, - сказал мужик, - давно бы так.
Стали яйцо делить. Мужик говорит:
- Ты бери нутро, - голодно, чай, тебе в лесу-то, а я шелуху пожую.
Ухватил кур яйцо и разом сглотнул.
- Теперь, - говорит кур, - давай вино пить.
- Вино у меня на донышке, пей один.
Кур выпил вино, а мужик снеговой водицы хлебнул.
Охмелел кур, песню завел - орет без толку…
Сигать стал с ноги на ногу, шум поднял по лесу, трескотню.
- Пляши и ты, мужик…
Завертел его кур, поддает крылом, под крылом сосной пахнет.
И очутился мужик у себя в хлеву на теплом назме…
Пришла баба от заутрени…
- Это ты так, мужик, за вином ходил…
- Ни-ни, - говорит мужик, - маковой росинки во рту не было, кур дикий меня путал.
- Хорошо, - говорит баба и пошла за кочергой. Принесла кочергу да вдруг и спрашивает: - Ну-ка повернись, что это под тобой?
Посмотрела, а под мужиком лежат червонцы.
- Откуда это у тебя?
Стал мужик думать.
- Вот это что, - говорит, - кур это меня шелухой кормил… Дай бог ему здоровья…
И поклонились мужик да баба лесу и сказали дикому куру - спасибо.
Полевик
На току, где рожь молотят, - ворох; ворох покрыт пологом, на пологу - роса. А под пологом девки спят…
Пахнет мышами, и на небе стоит месяц.
По току шагает длинный Полевик, весь соломенный, ноги тонкие…
- Ну, ну, - ворчит Полевик, - рожь не домолотили, а спят.
Подошел к вороху, потянул за полог:
- Эй, вы, разоспались, заря скоро!
Девки из-под полога высовывают головы, шепчут:
- Кто это, девоньки, или приснилось? Никак светает скоро.
Дрожат с холоду, просыпаются.
На хуторе за прудом кричат петухи.
К молотилке шагает Полевик; под молотилкой, накрывшись полушубками, спят парни.
Постаскал с них Полевик полушубки:
- Вставайте, рожь не домолочена.
Парни глаза протирают…
- Свежо, ребята, ай вставать пора…
На току ворошится народ, натягивают полушубки да кацавейки, ищут: кто вилы, кто грабли…
Холодеет месяц.
А Полевик уж в поле шагает.
- Голо, голо, - ворчит Полевик, - скучно.
Ляжет он с тоски в канаву, придет зима, занесет его снегом.
Иван-царевич и Алая-Алица
Скучно стало Ивану-царевичу, взял он у матушки благословение и пошел на охоту. А идти ему старым лесом.
Настала зимняя ночь.
В лесу то светло, то темно; по спелому снегу мороз потрескивает.
Откуда ни возьмись выскочил заяц; наложил Иван-царевич стрелу, а заяц обернулся клубком и покатился. Иван-царевич за ним следом побежал.
Летит клубок, хрустит снежок, и расступились сосны, открылась поляна, на поляне стоит белый терем, на двенадцати башнях - двенадцать голов медвежьих… Сверху месяц горит, переливаются стрельчатые окна.
Клубок докатился, лунь-птицей обернулся: сел на воротах. Испугался Иван-царевич, - вещую птицу застрелить хотел, - снял шапку.
- Прости глупость мою, лунь-птица, невдомек мне, когда ты зайцем бежал.
- Меня Алая-Алица, ясная красавица, жижова пленница, за тобой послала, - отвечает ему лунь-птица, - давно стережет ее старый жиж.
- Войди, Иван-царевич, - жалобно прозвенел из терема голос.
По ледяному мосту пробежал, распахнул ворота Иван-царевич - оскалились медвежьи головы. Вышиб ногой дверь в светлицу: видит - на нетопленной печурке сидит жиж, голова у него медная, глазами ворочает.
- Ты зачем объявился? Или две головы на плечах? - зарычал жиж.
Прицелился Иван-царевич и вогнал золотую стрелу между глаз старому жижу.
Упал жиж, дым повалил у него изо рта, вылетело красное пламя и пояло терем. Иван-царевич побежал в светлицу. У окна, серебряными цепями прикована, сидит Алая-Алица, плачет… Разрубил цепи, взял Иван-царевич на руки царевну и выскочил с ней в окошко.
Рухнул зимний терем и облаком поднялся к синему небу. Сбежал снег с поляны, на земле поднялись, зацвели цветы. Распустились по деревьям клейкие листья.
Откуда ни возьмись прибежали тоненькие, синие еще от зимнего недоеда, русалки-мавки, закачались на деревьях; пришел журавль на одной ноге; закуковала кукушка; лешие захлопали в деревянные ладоши; позык аукался.
Шум, гам, пение птичье…