- Можно, детки, можно, с удовольствием, - приятным голосом отвечает им красный гриб, так сам в рот и лезет.
Присели над ним Иван да Косичка и только разинули рты, - вдруг откуда ни возьмись налетают грибы: боровик и подберезовик, подосинник и белый, опенка тощая и синявка-малявка, мокрый груздь да груздь сухой, масленник, лисички и сыроежки, и давай красного гриба колотить-колошматить:
- Ах ты, яд, Мухомор, чтобы тебе лопнуть, ребятишек травить удумал…
С Мухомора только мука летит.
- Посмеяться я хотел, - вопит Мухомор…
- Мы тебе посмеемся! - кричат грибы и так навалились, что осталось от Мухомора мокрое место - лопнул.
И где мокро осталось, там даже трава завяла с мухоморьего яда…
- Ну, теперь, ребятишки, раскройте рты по-настоящему, - сказали грибы.
И все грибы до единого к Ивану да Косичке, один за другим, скок в рот - и проглотились.
Наелись до отвалу Иван да Косичка и тут же заснули.
А к вечеру прибежал заяц и повел ребятишек домой. Увидела мамка Ивана да Косичку, обрадовалась, всего по одному шлепку отпустила, да и то любя, а зайцу дала капустный лист:
- Ешь, барабанщик!
Рачья свадьба
Грачонок сидит на ветке у пруда. По воде плывет сухой листок, в нем - улитка.
- Куда ты, тетенька, плывешь? - кричит ей грачонок.
- На тот берег, милый, к раку на свадьбу.
- Ну, ладно, плыви.
Бежит по воде паучок на длинных ножках, станет, огребнется и дальше пролетит.
- А ты куда?
Увидал паучок у грачонка желтый рот, испугался.
- Не трогай меня, я - колдун, бегу к раку на свадьбу.
Из воды головастик высунул рот, шевелит губами.
- А ты куда, головастик?
- Дышу, чай, видишь, сейчас в лягушку хочу обратиться, поскачу к раку на свадьбу.
Трещит, летит над водой зеленая стрекоза.
- А ты куда, стрекоза?
- Плясать лечу, грачонок, к раку на свадьбу…
"Ах ты, штука какая, - думает грачонок, - все туда торопятся".
Жужжит пчела.
- И ты, пчела, к раку?
- К раку, - ворчит пчела, - пить мед да брагу.
Плывет красноперый окунь, и взмолился ему грачонок:
- Возьми меня к раку, красноперый, летать я еще не мастер, возьми меня на спину.
- Да ведь тебя не звали, дуралей.
- Все равно, глазком поглядеть…
- Ладно, - сказал окунь, высунул из воды крутую спину, грачонок прыгнул на него, - поплыли.
А у того берега на кочке справлял свадьбу старый рак. Рачиха и рачата шевелили усищами, глядели глазищами, щелкали клешнями, как ножницами.
Ползала по кочке улитка, со всеми шепталась - сплетничала.
Паучок забавлялся - лапкой сено косил. Радужными крылышками трещала стрекоза, радовалась, что она такая красивая, что все ее любят.
Лягушка надула живот, пела песни. Плясали три пескарика и ерш.
Рак-жених держал невесту за усище, кормил ее мухой.
- Скушай, - говорил жених.
- Не смею, - отвечала невеста, - дяденьки моего жду, окуня…
Стрекоза закричала:
- Окунь, окунь плывет, да какой он страшный с крыльями.
Обернулись гости… По зеленой воде что есть духу мчался окунь, а на нем сидело чудище черное и крылатое с желтым ртом.
Что тут началось… Жених бросил невесту, да - в воду; за ним - раки, лягушка, ерш да пескарики; паучок обмер, лег на спинку; затрещала стрекоза, насилу улетела.
Подплывает окунь - пусто на кочке, один паучок лежит и тот, как мертвый…
Скинул окунь грачонка на кочку, ругается:
- Ну, что ты, дуралей, наделал… Недаром тебя, дуралея, и звать-то не хотели…
Еще шире разинул грачонок желтый рот, да так и остался - дурак дураком на весь век.
Порточки
Жили-были три бедовых внучонка: Лешка, Фомка и Нил. На всех троих одни только порточки приходились, синенькие, да и те были с трухлявой ширинкой.
Поделить их - не поделишь и надеть неудобно - из ширинки рубашка заячьим ухом торчит.
Без порточек горе: либо муха под коленку укусит, либо ребятишки стегнут хворостиной, да так ловко, - до вечера не отчешешь битое место.
Сидят на лавке Лешка, Фомка и Нил и плачут, а порточки у двери на гвоздике висят.
Приходит черный таракан и говорит мальчишкам:
- Мы, тараканы, всегда без порточек ходим, идите жить с нами.
Отвечает ему старший - Нил:
- У вас, тараканов, зато усы есть, а у нас нет, не пойдем жить с вами.
Прибегает мышка.
- Мы, - говорит, - то же самое без порточек обходимся, идите с нами жить, с мышами.
Отвечает ей средний - Фомка:
- Вас, мышей, кот ест, не пойдем к мышам.
Приходит рыжий бык; рогатую голову в окно всунул и говорит:
- И я без порток хожу, идите жить со мной.
- Тебя, бык, сеном кормят - разве это еда? Не пойдем к тебе жить, - отвечает младший - Лешка.
Сидят они трое, Лешка, Фомка и Нил, кулаками трут глаза и ревут. А порточки соскочили с гвоздика и сказали с поклоном:
- Нам, трухлявым, с такими привередниками водиться не приходится, - да шмыг в сени, а из сеней за ворота, а из ворот на гумно, да через речку - поминай как звали.
Покаялись тогда Лешка, Фомка и Нил, стали прощенья у таракана, у мыша да у быка просить.
Бык простил, дал им старый хвост - мух отгонять. Мышь простила, сахару принесла - ребятишкам давать, чтоб не очень больно хворостиной стегали. А черный таракан долго не прощал, потом все-таки отмяк и научил тараканьей мудрости:
- Хоть одни и трухлявые, а все-таки порточки.
Муравей
Ползет муравей, волокет соломину.
А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломину с края на край переметнет да по ней и переберется.
Устал муравей, на ногах грязища - пудовики, усы измочил. А над болотом туман стелется, густой, непролазный - зги не видно.
Сбился муравей с дороги и стал из стороны в сторону метаться - светляка искать…
- Светлячок, светлячок, зажги фонарик.
А светлячку самому впору ложись - помирай, - ног-то нет, на брюхе ползти не спорно.
- Не поспею я за тобой, - охает светлячок, - мне бы в колокольчик залезть, ты уж без меня обойдись.
Нашел колокольчик, заполз в него светлячок, зажег фонарик, колокольчик просвечивает, светлячок очень доволен.
Рассердился муравей, стал у колокольчика стебель грызть.
А светлячок перегнулся через край, посмотрел и принялся звонить в колокольчик.
И сбежались на звон да на свет звери: жуки водяные, ужишки, комары да мышки, бабочки-полуношницы. Повели топить муравья в непролазные грязи.
Муравей плачет, упрашивает:
- Не торопите меня, я вам муравьиного вина дам.
- Ладно.
Достали звери сухой лист, нацедил муравей туда вина; пьют звери, похваливают.
Охмелели, вприсядку пустились. А муравей - бежать.
Подняли звери пискотню, шум да звон и разбудили старую летучую мышь.
Спала она под балконной крышей, кверху ногами. Вытянула ухо, сорвалась, нырнула из темени к светлому колокольчику, прикрыла зверей крыльями да всех и съела.
Вот что случилось темною ночью, после дождя, в топучих болотах, посреди клумбы, около балкона.
Петушки
На избушке бабы-яги, на деревянной ставне, вырезаны девять петушков. Красные головки, крылышки золотые.
Настанет ночь, проснутся в лесу древяницы и кикиморы, примутся ухать да возиться, и захочется петушкам тоже ноги поразмять.
Соскочат со ставни в сырую траву, нагнут шейки и забегают. Щиплют траву, дикие ягоды. Леший попадется, и лешего за пятку ущипнут.
Шорох, беготня по лесу. А на заре вихрем примчится баба-яга на ступе с трещиной и крикнет петушкам:
- На место, бездельники!
Не смеют ослушаться петушки и, хоть не хочется, - прыгают в ставню и делаются деревянными, как были.
Но раз на заре не явилась баба-яга - ступа дорогой в болоте завязла.
Радехоньки петушки; побежали на чистую кулижку, взлетели на сосну.
Взлетели и ахнули.
Дивное диво! Алой полосой над лесом горит небо, разгорается; бегает ветер по листикам; садится роса.
А красная полоса разливается, яснеет. И вот выкатило огненное солнце.
В лесу светло, птицы поют, и шумят, шумят листья на деревах.
У петушков дух захватило. Хлопнули они золотыми крылышками и запели - кукареку! С радости.
А потом полетели за дремучий лес на чистое поле, подальше от бабы-яги.
И с тех пор на заре просыпаются петушки и кукуречут.
- Кукуреку, пропала баба-яга, солнце идет!
Мерин
Жил у старика на дворе сивый мерин, хороший, толстый, губа нижняя лопатой, а хвост лучше и не надо, как труба, во всей деревне такого хвоста не было.
Не наглядится старик на сивого, все похваливает. Раз ночью пронюхал мерин, что овес на гумне молотили, пошел туда, и напали на мерина десять волков, поймали, хвост ему отъели, - мерин брыкался, брыкался, отбрыкался, ускакал домой без хвоста.
Увидел старик поутру мерина куцего и загоревал - без хвоста все равно что без головы - глядеть противно. Что делать?
Подумал старик да мочальный хвост мерину и пришил.
А мерин - вороват, опять ночью на гумно за овсом полез.
Десять волков тут как тут; опять поймали мерина, ухватили за мочальный хвост, оторвали, жрут и давятся - не лезет мочала в горло волчье.
А мерин отбрыкался, к старику ускакал и кричит:
- Беги на гумно скорей, волки мочалкой давятся.
Ухватил старик кол, побежал. Глядит - на току десять серых волков сидят и кашляют.
Старик - колом, мерин - копытом и приударили на волков.
Взвыли серые, прощенья стали просить.
- Хорошо, - говорит старик, - прощу, пришейте только мерину хвост.
Взвыли еще раз волки и пришили.
На другой день вышел старик из избы, дай, думает, на сивого посмотрю; глянул, а хвост у мерина крючком - волчий.
Ахнул старик, да поздно: на заборе ребятишки сидят, покатываются, гогочут.
- Дедка-то - лошадям волчьи хвосты выращивает.
И прозвали с тех пор старика - хвостырь.
Верблюд
Вошел верблюд на скотный двор и охает:
- Ну, уж и работничка нового наняли, только и норо вит палкой по горбу ожечь - должно быть, цыган.
- Так тебе, долговязому, и надо, - ответил карий ме рин, - глядеть на тебя тошно.
- Ничего не тошно, чай, у меня тоже четыре ноги.
- Вон у собаки четыре ноги, а разве она скотина? - сказала корова уныло. - Лает да кусается.
- А ты не лезь к собаке с рожищами, - ответил мерин, а потом махнул хвостом и крикнул верблюду:
- Ну, ты, долговязый, убирайся от колоды!
А в колоде завалено было вкусное месиво.
Посмотрел верблюд на мерина грустными глазами, отошел к забору и принялся пустую жвачку есть. Корова опять сказала:
- Плюется очень верблюд-то, хоть бы издох…
- Издох! - ахнули овцы все сразу.
А верблюд стоял и думал, как устроить, чтобы уважать его на скотном дворе стали.
В это время пролетал в гнездо воробей и пискнул мимолетом:
- Какой ты, верблюд, страшный, право!
- Ага! - догадался верблюд и заревел, словно доску где сломали.
- Что это ты, - сказала корова, - спятил?
Верблюд шею вытянул, потрепал губами, замотал тощи ми шишками:
- А посмотрите-ка, какой я страшный… - и подпрыг нул.
Уставились на него мерин, корова и овцы… Потом как шарахнутся, корова замычала, мерин, оттопырив хвост, ускакал в дальний угол, овцы в кучу сбились.
Верблюд губами трепал, кричал:
- Ну-ка, погляди!
Тут все, даже жук навозный, с перепугу со двора устрек-нули.
Засмеялся верблюд, подошел к месиву и сказал:
- Давно бы так. Без ума-то оно ничего не делается.
А теперь поедим вволю…
Горшок
К ночи стряпуха умаялась, заснула на полу около печи и так захрапела - тараканы обмирали со страха, шлепались, куда ни попало, с потолка да со стен.
В лампе над столом пованивал голубой огонек.
И вот в печке сама собой отодвинулась заслонка, вылез пузатый горшок со щами и снял крышку.
- Здравствуй, честной народ.
- Здравствуй, - важно ответила квашня.
- Хи, хи, - залебезил глиняный противень, - здравст вуйте! - и клюнул носиком.
На противень покосилась скалка.
- Не люблю подлых бесед, - сказала она громко, - ох, чешутся чьи-то бока.
Противень нырнул в печурку на шестке.
- Не трогай его, - сказал горшок.
Грязный нос вытерла худая кочерга и зашмыгала:
- Опять ругаетесь, нет на вас Угомону; мотаешься, мотаешься целый день, а ночью поспать не дадут.
- Кто меня звал? - шибыршнул Угомон под печкой.
- Это не я, а кочерга, это она сегодня по спине стряпуху съездила, - сказала скалка.
Кочерга метнулась:
- И не я, а ухват, сам хозяин ухватом съездил стря пуху.
Ухват, расставив рога, дремал в углу, ухмылялся. Горшок надул щеки и сказал:
- Объявляю вам, что варить щей больше не желаю, у меня в боку трещина.
- Ах, батюшки! - разохалась кочерга.
- Не больно надо, - ответила скалка.
Противень выскочил из печурки и заюлил:
- Трещина, замазочкой бы, тестом тоже помогает.
- Помажь тестом, - сказала квашня.
Грызеная ложка соскочила с полки, зачерпнула тесто и помазала горшок.
- Все равно, - сказал горшок, - надоело, лопну я и за мазанный.
Квашня стала пучиться и пузырями щелкать - смеялась.
- Так вот, - говорил горшок, - хочу я, честной народ, шлепнуться на пол и расколоться.
- Поживите, дяденька, - вопил противень, - не во мне же щи варить.
- Хам! - гаркнула скалка и кинулась. Едва отскочил противень, только носик отшибла ему скалка.
- Батюшки, драка! - заметалась кочерга.
Из печурки выкатилась солоница и запикала:
- Не нужно ли кого посолить?
- Успеешь, успеешь насолить, - грустно ответил гор шок: он был стар и мудр.
Стряпуха стала причитать во сне:
- Родненькие мои горшочки!
Горшок заторопился, снял крышку.
- Прощай, честной народ, сейчас разобьюсь.
И совсем уже с шестка сигануть хотел, да вдруг, спросонок, ухватил его рогами дурень ухват и махнул в печь.
Противень прыгнул за горшком, заслонка закрылась сама собой, а скалка скатилась с шестка и ударила по голове стряпуху.
- Чур меня, чур… - залопотала стряпуха. Кинулась к печке - все на месте, как было.
В окошке брезжил, словно молоко снятое, утренник.
- Затоплять пора, - сказала стряпуха и зевнула, вся даже выворотилась.
А когда открыла заслонку - в печи лежал горшок, расколотый на две половинки, щи пролились, и шел по избе дух крепкий и кислый.
Стряпуха только руками всплеснула. И попало же ей за завтраком!
Куриный бог
Мужик пахал и сошником выворотил круглый камень, посреди камня дыра.
- Эге, - сказал мужик, - да это куриный бог.
Принес его домой и говорит хозяйке:
- Я куриного бога нашел, повесь его в курятнике, куры целее будут.
Баба послушалась и повесила за мочалку камень в курятнике, около насеста.
Пришли куры ночевать, камень увидели, поклонились все сразу и закудахтали:
- Батюшка Перун, охрани нас молотом твоим, камнем грозовым от ночи, от немочи, от росы, от лисиной слезы.
Покудахтали, белой перепонкой глаза закрыли и заснули.
Ночью в курятник вошла куриная слепота, хочет измором кур взять.
Камень раскачался и стукнул куриную слепоту, - на месте осталась.
За куриной слепотой следом вползла лиса, сама, от притворства, слезы точит, приловчилась петуха за шейку схватить, - ударил камень лису по носу, покатилась лиса кверху лапками.
К утру налетела черная гроза, трещит гром, полыхают молнии - вот-вот ударят в курятник.
А камень на мочалке как хватит по насесту, попадали куры, разбежались спросонок кто куда.
Молния пала в курятник, да никого не ушибла - никого там и не было.
Утром мужик да баба заглянули в курятник и подивились:
- Вот так куриный бог - куры-то целехоньки.
Картина
Захотела свинья ландшафт писать. Подошла к забору, в грязи обвалялась, потерлась потом грязным боком о забор - картина и готова.
Свинья отошла, прищурилась и хрюкнула. Тут скворец подскочил, попрыгал, попикал и говорит:
- Плохо, скучно!
- Как? - сказала свинья и насупилась - прогнала скворца.
Пришли индюшки, шейками покивали, сказали:
- Так ми - ло, так мило!
А индюк шаркнул крыльями, надулся, даже покраснел и гаркнул:
- Какое великое произведение!..
Прибежал тощий пес, обнюхал картину, сказал:
- Недурно, с чувством, продолжайте, - и поднял заднюю ногу.
Но свинья даже и глядеть на него не захотела. Лежала свинья на боку, слушала похвалы и похрюкивала.
В это время пришел маляр, пхнул ногой свинью и стал забор красной краской мазать.
Завизжала свинья, на скотный двор побежала:
- Пропала моя картина, замазал ее маляр краской… Я не переживу горя!..
- Варвары, варвары… - закурлыкал голубь.
Все на скотном дворе охали, ахали, утешали свинью, а старый бык сказал:
- Врет она… переживет.
Маша и мышки
- Спи, Маша, - говорит нянюшка, - глаза во сне не открывай, а то на глаза кот прыгнет.
- Какой кот?
- Черный, с когтями.
Маша сейчас же глаза и зажмурила. А нянька залезла на сундук, покряхтела, повозилась и носом сонные песни завела. Маша думала, что нянька из носа в лампадку масла наливает.
Подумала и заснула. Тогда за окном высыпали частые, частые звезды, вылез из-за крыши месяц и сел на трубу…
- Здравствуйте, звезды, - сказала Маша.
Звезды закружились, закружились, закружились. Смотрит Маша - хвосты у них и лапки. - Не звезды это, а белые мыши бегают кругом месяца.
Вдруг под месяцем задымилась труба, ухо вылезло, потом вся голова - черная, усатая.
Мыши метнулись и спрятались все сразу. Голова уползла, и в окно мягко прыгнул черный кот; волоча хвост, заходил большими шагами, все ближе, ближе к кровати, из шерсти сыпались искры.
"Глаза бы только не открыть", - думает Маша.
А кот прыгнул ей на грудь, сел, лапами уперся, шею вытянул, глядит.
У Маши глаза сами разлепляются.
- Нянюшка, - шепчет она, - нянюшка.
- Я няньку съел, - говорит кот, - я и сундук съел.
Вот-вот откроет Маша глаза, кот и уши прижал… Да как чихнет.
Крикнула Маша, и все звезды-мыши появились откуда ни возьмись, окружили кота; хочет кот прыгнуть на Машины глаза - мышь во рту, жрет кот мышей, давится, и сам месяц с трубы сполз, поплыл к кровати, на месяце нянькин платок и нос толстый…
- Нянюшка, - плачет Маша, - тебя кот съел… - И села.
Нет ни кота, ни мышей, а месяц далеко за тучками плывет.
На сундуке толстая нянька выводит носом сонные песни.
"Кот няньку выплюнул и сундук выплюнул", - подумала Маша и сказала:
- Спасибо тебе, месяц, и вам, ясные звезды.