Бои за трактор. Владимирские рожечники
Вечер. Весь город унизан огнями. Всюду белые ослепительные точки и кляксы света, а вдали начинают вертеться в темной вечерней зелени цветные рекламные колеса и звезды.
В театре три электрических солнца заливают сцену. На сцене стол, покрытый красным сукном, зеленый огромный ковер и зелень в кадках. За столом президиум - в пиджаках, куртках и пальтишках. Оказывается, идет диспут: "Трактор и электрификация в сельском хозяйстве".
Все лавки заняты. Особенно густо сидят.
Наступает жгучий момент диспута.
Выступал профессор-агроном и доказывал, что нам в настоящий момент трактор не нужен, что при нашем обнищании он ляжет тяжелым бременем на крестьянина. Возражать скептику и защищать его записалось 50 человек, несмотря на то что диспут длится уже долго.
За конторкой появляется возбужденный оратор. В солдатской шинелишке и картузе.
- Дорогие товарищи! Тут мы слышали разные слова - "электрификация", "машинизация", "механизация" и тому подобное и так далее. Что должны означать эти слова? Эти слова должны обозначать не что иное, товарищи, что нам нужны в деревне электричество и машины. (Голоса в публике: "Правильно!") Профессор говорит, что нам, мол, трактор не нужен. Что это обозначает, товарищи? Это означает, товарищи, что профессор наш спит. Он нас на старое хочет повернуть, а мы старого не хотим. Мы голые и босые победили наших врагов, а теперь, когда мы хотим строить, нам говорят ученые - не надо? Ковыряй, стало быть, землю лопатой? Не будет этого, товарищи. ("Браво! Правильно!")
Появляются сапоги-бутылки из Смоленской губернии и сладким тенором спрашивают, какой может быть трактор, когда шпагат стоит 14 рублей золотом?
Профессор в складной речи говорит, что он ничего… Что он только против фантазий, взывает к учету, к благоразумию, строгому расчету, требует заграничного кредита, и в конце концов начинает говорить стихами.
Появляется куцая куртка и советует профессору, ежели ему не нравится в России, которая желает иметь тракторы, удалиться в какое-нибудь другое место, например в Париж.
После этого расстроенный профессор накрывается панамой с цветной лентой и со словами:
- Не понимаю, почему меня называют мракобесом? - удаляется в тьму.
Оратор из Наркомзема разбивает положения профессора, ссылается на канадских эмигрантов и зовет к электрификации, к трактору, к машине.
Прения прекращаются.
И в заключительном слове председатель страстно говорит о фантазерах и утверждает, что народ, претворивший не одну уже фантазию в действительность в последние 5 изумительных лет, не остановится перед последней фантазией о машине. И добьется.
- А он не фантазер?
И рукой невольно указывает туда, где в сумеречном цветнике на щите стоит огромный Ленин.
Кончен диспут. Валит еще гуще народ в театр. А на сцене, став полукругом, десять клинобородых владимирских рожечников высвистывают на длинных деревянных самодельных дудках старинные русские песни. То стонут, то заливаются дудки, и невольно встают перед глазами туманные поля, избы с лучинами, тихие заводи, сосновые суровые леса. И на душе не то печаль от этих дудок, не то какая-то неясная надежда. Обрывают дудки, обрывается мечта. И ясно гудит в последний раз гидроплан, садясь на реку, и гроздьями, букетами горят огни, и машут крыльями рекламы. Слышен из Нескучного медный марш.
Беспокойная поездка
Монолог начальства
(Не сказка, а быль)
Посвящается ЦЖЗ
Мальбрук в поход собрался!..
Песня
- Ну-с, происходило это, стало быть, таким образом. Напившись чаю, выехал я со своими сотрудниками, согласно маршруту, вечером со станции Новороссийск. Перед самым отъездом приходит какой-то и говорит:
- Вот,- говорит,- история: круг у нас поворотный ремонтируется. Ума не приложу, как нам вас повернуть?
Задумались мы. Наконец я и говорю: пущай нас в таком случае в Тихорецкой повернут. Ладно. В Тихорецкой так в Тихорецкой. Сели, засвистали, поехали. Нуте-с, приезжаем в Тихорецкую. Вовремя, представьте себе. Смотрю на часы - удивляюсь: минута в минуту! Вот, говорю, здорово. И, конечно, сглазил. Словно сатана у них на поворотный круг уселся. Вертели, вертели, часа полтора, может быть, вертели. Чувствую, что у меня головокружение начинается. Скоро ли?..- кричу. Сей минут,- отвечают. Ну-с, повернули, стали поезд составлять. Я из окна смотрю: положительно, молодецкая работа бегают, свистят, флажками машут. Молодцы, говорю, ребятишки на этой Тихорецкой - работяги. Ну и, конечно, сглазил. Перед самым отъездом является какой-то и говорит:
- Так что ехать невозможно…
- Как?! - кричу.- Почему?..
- Да,- говорит,- вагоны сейчас из состава выкидать будем. Неисправные они.
- Так выкидайте скорей! - кричу.- На какого лешего вы их запихнули?..
Ничего не ответил. Застенчиво усмехнулся и вышел. Начали опять свистеть, махать, бегать. Наконец выкинули больные вагоны. Опоздали мы таким методом на два часика с половиной.
Наконец тронулись. Слава тебе, господи, думаю, теперь покатим. Ну и сглазил, понятное дело!
Развил наш поезд такую скорость, что, представьте, потерял я пенсне из окна, так проводник соскочил, подобрал и рысью поезд догнал. Я кричу тогда: что вы, смеетесь, что ли? Как же я при такой скорости состояние пути и подвижного состава определю?.. Развить, говорю, мне в 24 секунды скорость, предельную для товарных поездов на означенном участке! Ну-с, вообразите, наорал на них таким манером, и жизни был не рад! Развили они скорость, и что тут началось - уму непостижимо! Загремели, покатились, через пять минут слышу вопль: "Стой, стой!! Стой, чтоб тебя раздавило!" Веревку дергают, флагом машут. Я перепугался насмерть, ну, думаю, пропали! В чем дело, кричу. Так что, отвечают, буксы горят. Вышел я из себя. Кричу: "Что это за безобразие! На каком основании горят? Прекратить! Убрать! Отцепить!"
Великолепно-с. На первой станции отцепили вагон. Сыпанули мы дальше.
Ну, понимаете ли, трех шагов не проскакали, как опять гвалт. В двух вагонах загорелись буксы! Выкинули эти два, на следующем перегоне еще в двух загорелись. Через пять станций глянул я в окно - и ужаснулся: выехал я, был поезд длинный, как парижский меридиан, а теперь стал короткий, как поросячий хвост. Святители угодники, думаю, ведь этак еще верст сорок - и я весь поезд растеряю. А вдруг, думаю, и в моем вагоне загорится, ведь они и меня отцепят, к лешему, на какой-нибудь станции! А меня в Ростове ждут. Призываю кого следует и говорю: "Вы вот что, того… полегче. Ну вас в болото с вашей предельной скоростью. Поезжайте, как порядочные люди ездят, а не вылупив глаза".
Отлично-с, поехали мы, и направляюсь я к смотровому окну, чтобы на путь поглядеть, и как вы думаете, что я вижу? Сидят перед самыми глазами у меня на буферах два каких-то кандибобера. Я высовываюсь из окна и спрашиваю:
- Эт-то что такое?.. Что вы тут делаете?
А они, представьте, отвечают, да дерзко так:
- То же, что и ты. В Ростов едем.
- Как? - кричу.- На буферах?.. Да-к вы, выходит, зайцы?!.
- Понятное дело,- отвечают,- не тигры.
- Как,- кричу,- зайцы?.. На буферах?.. У меня?.. В служебном?.. Вагоне?!. Вылетайте отсюда как пробки!!
- Да,- отвечают,- вылетайте! Сам вылетай, если тебе жизнь надоела. Тут на ходу вылетишь, руки-ноги поломаешь!
Что тут делать. А?.. Кричу: "Дать сигнал! А-с-становить поезд!.. Снять зайцев!"
Не тут-то было. Сигнала-то, оказывается, нету. Никакой непосредственной связи с паровозом.
Стали мы в окна кричать машинисту:
- Эй! Милый человек! Э-эй! Как тебя? Будь друг, тормозни немножко! - Не тут-то было. Не слышит!
Что прикажете делать? А эти сидят на буферах, хихикают.
- Что,- говорят,- сняли? Выкуси!
Понимаете, какое нахальство? Мало того, что нарушение правил, но, главное, не видно ни черта в смотровые окна. Торчат две какие-то улыбающиеся рожи и заслоняют весь пейзаж. Вижу я, ничего с ними не поделаешь, пустился в переговоры.
- Вот что,- говорю,- нате вам по пятьдесят целковых, чтоб вы только слезли.
Не согласились. Давай, говорят, по пятьсот! Что ты прикажешь делать?
И вот, представьте, как раз, на мое счастье,- подъем. Поезд, понятное дело, стал. Не берет. Ну, уж тут я обрадовался. Кричу, берите их, рабов божиих! Пущай им покажут кузькину мать, как на буферах ездить! Ну, понятное дело, слетелись кондуктора, забрали их, посадили в вагон и повезли. Прекрасно-с. Только что я пристроился к окну, как поезд - стоп! Что еще?! - кричу. Оказывается, опять из-за зайцев этих проклятых. Удержать их нет возможности! Рвутся из рук, и шабаш! Сделали мы тут военный совет и наконец решили: отпустить их, к свиньям. Так и сделали. Выпустили их в четырех верстах от станции. Они поблагодарили, говорят, спасибо, нам как раз до этой станции, а четыре версты мы пешком пройдем…
Поехали, через десять минут - стоп! Что?! Заяц! Ну, тут уж я не вытерпел - заплакал. Что ж это, говорю, за несчастье такое? Доеду я когда-нибудь до Ростова или нет?! Говорю, а у самого слезы ручьем так и льются. Я плачу, кондуктора ревут, и заяц не выдержал, заревел. И до того стало мне противно все это, что глаза б мои не смотрели! Махнул я рукой, задернул занавески и спать лег. В Ростов приехал, от нервного расстройства лечился. Вот оно, какие поездки бывают!
Тайны мадридского двора
В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику Петухову:
- Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре… а в этом паршивом Полоцке ничего нет, кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые… купола обновляются?
- Врут,- басом ответил Петухов,- ходил я смотреть на сенной базар. Купол как купол. Это бабы выдумали.
- Плохо! - вздохнул Угрюмый.- Храмы разваливаются, а бог и ухом не ведет… Вон Спасский монастырь… Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на небе, вот главная беда.
Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал:
- Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек.
- Вре!!.- крикнул Петухов.
- Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый.- Чтоб я с этого места не сошел!
- Так это, стало быть, остаток получается?
- А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без остатка в расход запихнуть.
- Это как же? - изумился Петухов.
Угрюмый оглянулся, прислушался и таинственно зашептал:
- А на манер нашего начальника механических мастерских. У него, понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше, чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке… Руки коротки! У меня уважительная причина - кладовой нет. Способный парень!
- А не сядет? - восторженно спросил Петухов.
- Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор для четырех кузнечных горнов!
Петухов захохотал и подавился.
- Тише ты! - зашептал Угрюмый,- это что?.. А вот потеха была недавно с заклепками (Угрюмый хихикнул),- зачем, говорит, нам закупать заклепки, когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок наворочаю! Ну, и наворочал… 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят.
- Ну, дела! - ахнул Петухов.
- Это что! - оживился Угрюмый,- ты послушай, что у нас с отчетностью творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской Эр-ка-ка , и есть инструментальщик Белявский,- сипел Угрюмый,- он же и член Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает, сам же исполняет и сам деньги получает.
Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет № 91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И больше ничего!
- Постой,- перебил Петухов,- а может, у него товарищей никаких не было?
- Вот то-то и есть!
- Да и как же это?
- Наивный ты парень,- вздохнул Угрюмый,- у него ж, у Гейнемана этого, весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман, производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены!
- Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов.
- Внуков нету, к сожалению.
Петухов глотнул чаю и спросил:
- Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит?
Угрюмый свистнул и зашептал:
- Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка, свой человек. Ему что ни дай - все подпишет.
- Добродушный? - спросил Петухов.
- Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из материалов мостов Западной Двины, 4 /2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры. Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный.
- Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов.
- Да уж это тайны,- согласился Угрюмый,- только, понимаешь ли, вышли у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха. По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему, нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые.
- М-да, это неприятности…- согласился Петухов.
Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.
Как разбился Бузыгин
Жуткая история в 7-ми документах
1
Письмо рабочего Бузыгина со ст. Користовки Южных дорог шурину Бузыгина Могучему в город Москву.
На конверте штемпель: 12 мая 1923 г.
"В первых строках моего письма, дорогой шурин, сообщаю тебе радостную новость,- писал ты,- что живем мы, мол, кроты несчастные, в подземелье нашего невежества.
Позволь заметить, что ничего подобного и случилась наконец радостная неожиданность и даже до известной степени сюрприз - открывают у нас на ст. Користовка клуб в депо.
Депо это херовое, потому единодушным голосованием постановили мы, собравшись на собрании, затребовать его ремонта.
И я голоснул с речью, как сознательный человек, стоящий на позиции культработы. Выбрали меня председателем нашего клуба.
Еще поклон любимой жене вашей Анне Михайловне, дяде Прохору и председателю комячейки Жиркову.
По гроб жизни любящий вас Влас с товарищеским приветом".
2
Штамп:
Местком сл. тяги ст. Користовка Южн. ж. д.
№ 6900
Июня 10 дня.
"ПЧ-1
Просим приступить к ремонту помещения депо ст. Користовка, предназначенного под железнодорожный клуб.
Основание: телеграмма Н за № таким-то от 9 мая с. г. и протокол постановления общего собрания рабочих от 11 мая.
Приложение: копия постановления на 17 (семнадцати) листах с приложением двух печатей.
Подписи: председатель месткома
Хулио Хуренито .
Секретарь Кузя".
3
Телеграмма.
Принята 14 ч., 20 июня, 1923 г.
"Ответ отношение номер 69 два нуля запросил разрешение ремонт депо.
ПЧ-1"
4
Письмо рабкора № 11205 в "Гудок".
"Посылаю вам, дорогой товарищ "Гудок", жизнеописание нашего рабочего Бузыкина Власа, единодушного борца культработы за наш клуб, и карточку его в двух экземплярах анфас. 22 июня с. г."