Не донес монах!
Уж недаром мерзостный,
Старый альгвазил
Мне рукою дерзостной
Давеча грозил.
Но его, для сраму, я
Маврою [31] одену;
Загоню на самую
На Сьерра-Морену! [32]
И на этом месте,
Если вы мне рады,
Будем петь мы вместе
Ночью серенады.
Будет в нашей власти
Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире;
Об улыбках, взорах,
Вечном идеале,
О тореадорах
И об Эскурьяле [33] …
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
ДРЕВНЕЙ ГРЕЧЕСКОЙ СТАРУХЕ, ЕСЛИ Б ОНА ДОМОГАЛАСЬ МОЕЙ ЛЮБВИ
Подражание Катуллу
Отстань, беззубая! твои противны ласки!
С морщин бесчисленных искусственные краски,
Как известь, сыплются и падают на грудь.
Припомни близкий Стикс и страсти позабудь!
Козлиным голосом не оскорбляя слуха,
Замолкни, фурия!.. Прикрой, прикрой, старуха,
Безвласую главу, пергамент желтых плеч
И шею, коею ты мнишь меня привлечь!
Разувшись, на руки надень свои сандальи;
А ноги спрячь от нас куда-нибудь подалей!
Сожженной в порошок, тебе бы уж давно
Во урне глиняной покоиться должно.
ПАСТУХ, МОЛОКО И ЧИТАТЕЛЬ
Басня
Однажды нес пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! он тебе не попадался?
РОДНОЕ
Отрывок из письма И. С. Аксакову [34]
В борьбе суровой с жизнью душной
Мне любо сердцем отдохнуть;
Смотреть, как зреет хлеб насущный
Иль как мостят широкий путь.
Уму легко, душе отрадно,
Когда увесистый, громадный,
Блестящий искрами гранит
В куски под молотом летит…
Люблю подсесть подчас к старухам,
Смотреть на их простую ткань.
Люблю я слушать русским ухом
На сходках родственную брань.
Вот собралися: "Эй, ты, леший!
А где зипун?" – "Какой зипун?"
"Куда ты прешь? знай, благо, пеший!"
"Эк, чертов сын!" – "Эк, старый врун!"
И так друг друга, с криком вящим,
Язвят в колене восходящем.
БЛЕСТКИ ВО ТЬМЕ
Над плакучей ивой
Утренняя зорька…
А в душе тоскливо,
И во рту так горько,
Дворик постоялый
На большой дороге;
А в душе усталой
Тайные тревоги.
На озимом поле
Псовая охота…
А на сердце боли
Больше отчего-то.
В синеве небесной
Пятнышка не видно…
Почему ж мне тесно?
Отчего ж мне стыдно?
Вот я снова дома;
Убрано роскошно…
А в груди истома
И как будто тошно!
Свадебные брашна,
Шутка-прибаутка…
Отчего ж мне страшно?
Почему ж мне жутко?
ПЕРЕД МОРЕМ ЖИТЕЙСКИМ [35]
Все стою на камне,
– Дай-ка брошусь в море…
Что пошлет судьба мне,
Радость или горе?
Может, озадачит…
Может, не обидит…
Ведь кузнечик скачет,
А куда – не видит.
МОЙ СОН
Уж солнце зашло; пылает заря.
Небесный покров, огнями горя,
Прекрасен.
Хотелось бы ночь напролет проглядеть
На горнюю, чудную, звездную сеть;
Но труд мой усталость и сон одолеть
Напрасен!
Я силюсь не спать, но клонит ко сну,
Боюся, о музы, вдруг я засну
Сном вечным?
И кто мою лиру в наследство возьмет?
И кто мне чело вкруг венком обовьет?
И плачем поэта в гробу помянет
Сердечным?
Ах! вот он, мой страж! милашка луна!..
Как пышно средь звезд несется она,
Блистая!..
И, с верой предавшись царице ночей,
Поддался я воле усталых очей,
И видел во сне, среди светлых лучей,
Певца я.
И снилося мне, что я тот певец,
Что в тайные страсти чуждых сердец
Смотрю я
И вижу все думы сокрытые их,
А звуки рекой из-под пальцев моих
Текут по вселенной со струн золотых,
Чаруя.
И слава моя гремит, как труба,
И песням моим внимает толпа
Со страхом.
Но вдруг… я замолк, заболел, схоронен;
Землею засыпан; слезой орошен…
И в честь мне воздвигли семнадцать колонн
Над прахом.
И к Фебу предстал я, чудный певец.
И с радостью Феб надел мне венец
Лавровый.
И вкруг меня нимфы теснятся толпой;
И Зевс меня гладит всесильной рукой;
Но – ах! – я проснулся, к несчастью, живой,
Здоровый!
ПРЕДСМЕРТНОЕ [36]
Найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в делах сей последней
Вот час последних сил упадка
От органических причин…
Прости, Пробирная Палатка,
Где я снискал высокий чин,
Но музы не отверг объятий
Среди мне вверенных занятий!
Мне до могилы два-три шага…
Прости, мой стих! и ты, перо!
И ты, о писчая бумага,
На коей сеял я добро!
Уж я потухшая лампадка
Иль опрокинутая лодка!
Вот, все пришли… Друзья, бог помочь!.
Стоят гишпанцы, греки вкруг…
Вот юнкер Шмидт… Принес Пахомыч
На гроб мне незабудок пук…
Зовет Кондуктор… Ах!..
Необходимое объяснение.
Это стихотворение, как указано в заглавии оного, найдено недавно, при ревизии Пробирной Палатки, в секретном деле, за время управления сею Палаткою Козьмы Пруткова. Сослуживцы и подчиненные покойного, допрошенные господином ревизором порознь, единогласно показали, что стихотворение сие написано им, вероятно, в тот самый день и даже перед самым тем мгновением, когда все чиновники Палатки были внезапно, в присутственные часы, потрясены и испуганы громким воплем "Ах!", раздавшимся из директорского кабинета. Они бросились в этот кабинет и усмотрели там своего директора, Козьму Петровича Пруткова, недвижимым, в кресле перед письменным столом. Они бережно вынесли его в этом же кресле, сначала в приемный зал, а потом в его казенную квартиру, где он мирно скончался через три дня. Господин ревизор признал эти показания достойными полного доверия по следующим соображениям:
1) почерк найденной рукописи сего стихотворения во всем схож с тем несомненным почерком усопшего, коим он писал свои собственноручные доклады по секретным делам и многочисленные административные проекты.
2) содержание стихотворения вполне соответствует объясненному чиновниками обстоятельству.
3) две последние строфы сего стихотворения писаны весьма нетвердым, дрожащим почерком, с явным, но тщетным усилием соблюсти прямизну строк; а последнее слово: "Ах!" даже не написано, а как бы вычерчено густо и быстро, в последнем порыве улетающей жизни. Вслед за этим словом имеется на бумаге большое чернильное пятно, происшедшее явно от пера, выпавшего из руки. На основании всего вышеизложенного господин ревизор, с разрешения министра финансов, оставил это дело без дальнейших последствий, ограничившись извлечением найденного стихотворения из секретной переписки директора Пробирной Палатки и передачею оного совершенно частно, через сослуживцев покойного Козьмы Пруткова, ближайшим его сотрудникам. Благодаря такой счастливой случайности это предсмертное знаменательное стихотворение Козьмы Пруткова делается в настоящее время достоянием отечественной публики. Уже в последних двух стихах 2-й строфы, несомненно, выказывается предсмертное замешательство мыслей и слуха покойного; а читая третью строфу, мы как бы присутствуем лично при прощании поэта с творениями его музы. Словом, в этом стихотворении отпечатлелись все подробности любопытного перехода Козьмы Пруткова в иной мир, прямо с должности директора Пробирной Палатки.
Стихотворения, не включавшиеся в собрание сочинений Козьмы Пруткова
ЭПИГРАММА № II
Мне, в размышлении глубоком,
Сказал однажды Лизимах: [37]
"Что зрячий зрит здоровым оком,
Слепой не видит и в очках!"
К ТОЛПЕ
Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
Из низкой зависти мой громоносный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных.
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья
Свинцовый стих тебе в позор!
Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов;
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
Я вечно буду пить чарующий нектар.
Раздайся ж прочь, толпа! довольно насмехаться!
Тебе ль познать Пруткова дар?!
Постой!.. Скажи-ка: за что ты злобно так смеешься?
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
Призванью своему по гроб не изменя,
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
С змеею желчною в изношенной груди,
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
На путь с неправого пути!
ЭПИГРАММА №III
Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб – пустая бочка,
Но все же ты не Диоген.
ПЯТКИ НЕКСТАТИ
Басня
У кого болит затылок,
Тот уж пяток не чеши!
Мой сосед был слишком пылок,
Жил в деревне он, в глуши.
Раз случись ему, гуляя,
Головой задеть сучок;
Он, недолго размышляя,
Осердяся на толчок,
Хвать рукой за обе пятки -
И затем в грязь носом хвать!
* * *
Многие привычки гадки,
Но скверней не отыскать
Пятки попусту хватать!
К ДРУЗЬЯМ ПОСЛЕ ЖЕНИТЬБЫ
Я женился, небо вняло
Нашим пламенным мольбам;
Сердце сердцу весть подало,
Страсть ввела, нас в светлый храм.
О друзья! ваш страх напрасен;
У меня ль не твердый нрав?
В гневе я суров, ужасен,
Страж лихой супружних прав.
Есть для мести черным ковам
У женатого певца
Над кроватью, под альковом,
Нож, ружье и фунт свинца!
Нож вострей швейцарской бритвы;
Пули меткие в мешке;
А ружье на поле битвы
Я нашел в сыром песке…
Тем ружьем в былое время
По дрохвам певец стрелял
И, клянусь, всегда им в темя
Всем зарядом попадал!
ОТ КОЗЬМЫ ПРУТКОВА К ЧИТАТЕЛЮ В МИНУТУ ОТКРОВЕННОСТИ И РАСКАЯНИЯ
С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
Тебе интересней столичные франты,
Их пошлые толки, пустой разговор.
Во взгляде твоем я, как в книге, читаю,
Что суетной жизни ты верный клеврет,
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
Не любишь; но слушай, что значит поэт.
Кто с детства, владея стихом по указке,
Набил себе руку и с детских же лет
Личиной страдальца, для вящей огласки,
Решился прикрыться, – тот истый поэт!
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
В ком нет состраданья и жалости нет,
Кто с смехом на слезы несчастных взирает, -
Тот мощный, великий и сильный поэт!
Кто любит сердечно былую Элладу,
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу, -
Тот чудный, изящный, пластичный поэт!
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли,
Исполнен огня, водометов, ракет,
Без толку, но верно по пальцам расчислен, -
Тот также, поверь мне, великий поэт!..
Итак, не пугайся ж, встречайся с нами,
Хотя мы суровы и дерзки на вид
И высимся гордо над вами главами;
Но кто ж нас иначе в толпе отличит?!
В поэте ты видишь презренье и злобу;
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
Но ты загляни хоть любому в утробу, -
Душой он предобрый и телом предюж.
К МЕСТУ ПЕЧАТИ
М. П.
Люблю тебя, печати место,
Когда без сургуча, без теста,
А так, как будто угольком,
"М. П." очерчено кружком!
Я не могу, живя на свете,
Забыть покоя и мыслете,
И часто я, глядя с тоской,
Твержу: "мыслете и попой"!
СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПЕСНЬ
Уж как мы ль, друзья, люди русские!..
Всяк субботний день в банях паримся,
Всякий божий день жирны щи едим,
Жирны щи едим, гречневку лопаем,
Всё кваском родным запиваючи,
Мать святую Русь поминаючи,
Да любовью к ней похваляючись,
Да всё русскими называючись…
И как нас-то все бранят попусту,
Что ничего-то мы и не делаем,
Только свет коптим, прохлаждаемся,
Только пьем-едим, похваляемся…
Ах, и вам ли, люди добрые,
Нас корить-бранить стыдно б, совестно:
Мы работали б, да хотенья нет;
Мы и рады бы, да не хочется;
Дело плевое, да труда бежим!..
Мы труда бежим, на печи лежим,
Ходим в мурмолках, да про Русь кричим,
Всё про Русь кричим, – вишь, до охрипу!
Так ещё ль, друзья, мы не русские?!
ЦЕРЕМОНИАЛ ПОГРЕБЕНИЯ ТЕЛА В БОЗЕ УСОПШЕГО ПОРУЧИКА И КАВАЛЕРА ФАДДЕЯ КОЗЬМИЧА П…
Составлен аудитором вместе с полковым адъютантом 22-го февраля 1821 года, в Житомирской губернии, близ города Радзивиллова.
Утверждаю. Полковник.
1
Впереди идут два горниста,
Играют отчетисто и чисто.
2
Идет прапорщик Густав Бауер,
На шляпе и фалдах несет трауер.
3
По обычаю, искони заведенному,
Идет майор, пеший по-конному.
4
Идет каптенармус во главе капральства,
Пожирает глазами начальство.
5
Два фурлейта ведут кобылу.
Она ступает тяжело и уныло.
6
Это та самая кляча,
На которой ездил виновник плача.
7
Идет с печальным видом казначей,
Проливает слезный ручей.
8
Идут хлебопеки и квартирьеры,
Хвалят покойника манеры.
9
Идет аудитор, надрывается,
С похвалою о нем отзывается.
10
Едет в коляске полковой врач,
Печальным лицом умножает плач.
11
На козлах сидит фершал из Севастополя,
Поет плачевно: "Не одна во поле…"
12
Идет с кастрюлею квартирмейстер,
Несет для кутьи крахмальный клейстер.
13
Идет майорская Василиса,
Несет тарелку, полную риса.
14
Идет с блюдечком отец Герасим,
Несет изюму гривен на семь.
15
Идет первой роты фельдфебель,
Несет необходимую мебель.
16
Три бабы, с флером вокруг повойника,
Несут любимые блюда покойника:
17
Ножки, печенку и пупок под соусом;
Все три они вопят жалобным голосом.
18
Идут Буренин и Суворин,
Их плач о покойнике непритворен.
19
Идет, повеся голову, Корш,
Рыдает и фыркает, как морж.
20
Идут гуси, индейки и утки,
Здесь помещенные боле для шутки.
21
Идет мокрая от слез курица,
Не то смеется, не то хмурится.
22
Едет сама траурная колесница,
На балдахине поет райская птица.
23
Идет слабосильная команда с шанцевым струментом,
За ней телега с кирпичом и цементом.
24
Между двух прохвостов идет уездный зодчий,
Рыдает изо всей мочи.
25
Идут четыре ветеринара,
С клистирами на случай пожара.
26
Гг. юнкера несут регалии:
Пряжку, темляк, репеек и так далее.
27
Идут гг. офицеры по два в ряд,
О новой вакансии говорят.
28
Идут славянофилы и нигилисты,
У тех и у других ногти не чисты.
29
Ибо, если они не сходятся в теории вероятности,
То сходятся в неопрятности.
30
И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее
Русского безбожия и православия.
31
На краю разверстой могилы
Имеют спорить нигилисты и славянофилы.
32
Первые утверждают, что кто умрет,
Тот весь обращается в кислород.
33
Вторые – что он входит в небесные угодия
И делается братчиком Кирилла-Мефодия.
34
И что верные вести оттудова
Получила сама графиня Блудова [38] .
35
Для решения этого спора
Стороны приглашают аудитора.
36
Аудитор говорит: "Рай-диди-рай!
Покойник отправился прямо в рай".
37
С этим отец Герасим соглашается,
И погребение совершается…