XIV
Новоселье справляли в октябре, в первое воскресенье.
Еще за неделю до праздника Анна Михайловна приготовила солод и в субботу сварила корчагу пива. Сусло вышло крепкое, темное и такое сладкое, хоть не клади сахара. Положили в сусло дрожжей, хмеля, изюму и, заткнув плотно кувшины, поставили пиво на печь - бродить. Из кооперации Анна Михайловна принесла селедок, рису, конфет, малосольного судака, круг колбасы, красивую, конусом, бутылочку рябиновки и три литровки мужицкой благодати - русской горькой. Ребятам показалось мало выпивки, они добыли еще портвейна и спотыкача. Потом зарезали барашка. Анна Михайловна вымыла белый, еще не успевший пожелтеть пол, постлала дерюжки в прихожей и в зале, в спальню половиков не хватило, протерла мелом стекла в горке и окнах, начистила кирпичом старый самовар, растворила пшеничное тесто, прибралась в новой избе и так уходилась-убегалась за день, прямо не помнила, как добралась до постели. А главная стряпня еще была впереди.
Раным-рано встала в это утро Анна Михайловна. Впотьмах торопливо пошла на кухню. Не привыкнув еще к новой избе, натолкнулась на табуретку, зашибла коленку и не сразу нашла дверь из спальни.
- Заблудишься… дворец и есть, - пробормотала она, потирая ногу, досадуя и усмехаясь.
Зажгла лампу, быстренько подоила корову, принесла дров и, приготовляясь к стряпне, впервые по-настоящему оценила просторную кухню, шкафчик, полочки, широкий, точно стол, шесток - все это не веданные ею маленькие бабьи удобства.
Можно было ворочать клюкой и ухватами, не боясь, что в окно заедешь, есть место, где квашню поставить и пироги развалить.
- Подсобишь, что ли… обещал? - шепотом побудила мать Алексея.
- А? Чего? - тревожно откликнулся он, поднимаясь на локти, таращась на свет и не понимая со сна.
- Говорю - подсобишь али не выспался?
- Подсоблю, - сипло ответил Алексей, приходя в себя.
- Может, и мне… дельце какое… найдется? - спросил Михаил, зевая и потягиваясь.
- Найдется, - добро сказала мать, - делов прорва, не знаю, как управиться… Вставай.
Втроем принялись они за стряпню. От Михаила, впрочем, помощь была невелика. Он больше работал языком и все пробовал, что подвертывалось под руку, - студень, изюм, сдобное тесто, даже от малосольного судака, который с вечера мокнул в воде, отрезал кусочек, пожевал и выплюнул.
- Одна соль… не соответствует своему названию.
Зато Алексей старался и, помалкивая, так быстро и круто замесил тесто для пирогов, что вызвал одобрение матери.
- Жена с тобой не пропадет.
- Вот еще… Я и не женюсь… больно нужно, - пробормотал сын.
- Сказывай… Не вижу я, кто по десять раз на день мимо окошек пробегает.
- Мало ли народу ходит по дороге! Не запретишь.
- А надо бы… В отца, даром что не косая, - проворчала мать. - Экое золото нашел!
- Отец тут ни при чем, - буркнул Алексей, отворачиваясь.
- Одна порода - и слава одна… Стыда у ней нет, чисто камень, а не человек. Перебралась к тетке, и горюшка мало.
- Не каждое горе со стороны видно, - не сдавался сын.
- А и таить-то нечего, один срам, - отрезала Анна Михайловна. - Другая бы на улицу не показалась. А ей хоть бы что, стриженой… Знай шляется под окошками.
- Правильно, правильно, Михайловна. Я ее вот как-нибудь по длинным ногам поленом угощу, - отозвался Михаил, ловко переводя разговор на шутку.
- Ты Настю угости. Она всю воду у нас в колодце вычерпала… тебя по вечерам поджидая, - оборонялся брат.
- Что же, Настя - девушка симпатичная, передовая. Я ее в комсомол рекомендовал. Поленом-то крестницу словно бы и неловко… не по уставу, - отшучивался Михаил. - Нет, ты послушай, Михайловна, - болтал он, - иду я третьего дня из конторы, подзапоздал, темно… Подхожу к дому и слышу - за углом шабаршит. Не иначе, думаю, Строчихина корова, шатунья, мох рогами ковыряет. Ну, постой, думаю, задам я тебе. Снимаю ремень, подкрадываюсь… II только собрался огреть, вдруг корова-то и заговорила человеческим голосом: "Ах, Леня, - говорит, - поедешь в город, на завод - и я с тобой. Страсть хочу инженером быть". А он, наш Леня, корову-то… извиняюсь, будущего инженера - чмок, чмок!..
- Это еще какой завод? - Анна Михайловна нахмурилась, пытливо взглядывая исподлобья на Алексея.
- Не могу знать, - ответил Михаил за брата. - Должно быть, машиностроительный, Алексей Алексеевич спит и видит себя механиком.
- Никуда я вас не отпущу, - сурово сказала мать, - и не выдумывайте.
- И не отпускай Лешку, обязательно не отпускай, - со смехом подхватил Михаил. - Уедет - копейки не пришлет. Всю выручку на Лизочку потратит. Как же, элеватор, прямо сказать - небоскреб. Которая на платье и тремя метрами обойдется, а ей все пять да пять… Я бы запятился от такого крепдешина. Я, например, как кончу летную школу, первое свое жалованье…
- На велосипед, - подсказал брат.
- Нет, иду на почту и посылаю Михайловне…
- Баян в подарок.
- Ну, будет вам, будет, замололи мельницы, - сказала, посмеиваясь, мать. Раскрасневшаяся от огня, она легко подняла на шесток чугун с водой, прихватила тряпкой кринку с убежавшим молоком и заодно посмотрела румянившуюся на сковороде баранину. - Скоро ли картошку начистишь, летун еропланный?
- Сию минуточку. Кстати, Михайловна, - вкрадчиво сказал Михаил, не спуская глаз с печи, - пивко-то надо бы исследовать… не скислось ли. Разрешите навести пробу опытному лаборанту. А с чем у нас сегодня лапша будет?
Анна Михайловна уронила кочергу.
- Ай, батюшки! Про лапшу-то я и забыла. Пес ее задери!.. Ведь с курицей хотела.
- Которой прикажете свернуть головку? - живо спросил Михаил, хозяйничая на печи с кувшином. - Пивцо в самый аккурат, злое, в нос бросается. Чистая брага… пробуйте, пока не заткнул… Хохлушку или Чернуху резать? Можно обеих.
- Бесхвостую, ее самую, Чернуху, - распорядилась мать, - корм жрет, а яиц от нее не видывали… Да как опалишь курицу, сбегай к Никодиму, - наказывала она, расторопно управляясь разом с несколькими делами, - стол попроси, скамей парочку, посуды там… Скажи Никодимушке, чтоб приходил ужо непременно, и зятя зови… Беда, сгорят у меня пироги, не знаю, как печет белое новая печка. Дров, кажись, чуть подбросила, а жару хоть отбавляй. Почернеет в уголь баранина… И тесто не поднимается, фу ты пропасть!
Но все шло хорошо, все сегодня удавалось Анне Михайловне.
Она ворчала и волновалась, а баранина румянилась себе да румянилась, плавая на сковороде в жиру и соку, и тесто для пирогов поднялось вовремя белой шапкой над квашней, пышное, сдобное, и студень был крепкий, хоть ремни из него режь, и пиво чуть не вышибало из кувшинов.
"Никогда у меня еще не бывало такого праздника. Только бы перед гостями не осрамиться", - думала Анна Михайловна, летая по кухне в приятных хлопотах.
Шаркая обсоюженными валенками, в избу влез Ваня Яблоков, с порога вобрал дрогнувшими ноздрями аппетитные запахи и, не снимая шапки, только поправив ее, громко и весело заговорил:
- Иду мимо, гляжу, дым из трубы валит, прямо как на фабрике… и огонь во все окна полыхает. Уж не пожар ли, думаю, в новом дому, дай проведаю, зайду… Здравствуйте! Жару тебе в печь, Анна Михайловна!
- Спасибо, Ваня, - ласково отозвалась Анна Михайловна и, понимая, что означает это раннее посещение, оторвалась на минуту от печки и поднесла стопочку. - Выкушай.
Яблоков изобразил на лице полагающееся в таких случаях изумление:
- Что ты, Михайловна, да разве я за этим!.. Я так… вижу, дым больно валит, дай, думаю…
Но рука его, не слушая хозяина, уже приняла и бережно держала стопку. Яблоков покосился на стопку, точно удивляясь, откуда она взялась, хотел еще что-то сказать, но стопка сама опрокинулась в рот. Ваня сладко зажмурился, проглотил и, уже закусывая селедкой и горячим картофелем, подсунутым Анной Михайловной, запоздало прохрипел:
- С праздником вас, с новым домом!
Анна Михайловна поднесла еще. Не отказываясь больше, Яблоков тотчас повторил и полез за кисетом.
- В которых колхозах праздничек, а у нас завсегда будни, - оживленно заговорил он, опускаясь у порога и подворачивая под себя колено. - Гнешь-ломишь хребтину за лето, и хоть бы тебе рюмку председатель когда поднес. Везде честь по чести День урожая справляют, а наш отмитинговал, а про остальное и не заикается.
- Бережливый человек, общественной копейки на баловство не изведет, - заметила Анна Михайловна.
- Да какое же это баловство? - обиделся Ваня. - Поработали хорошо, и отдохнуть надо в удовольствие. Прежде как? Год стараешься на хозяина, с ног валишься, а прикатишь из Питера - первым делом, стало быть…
Анна Михайловна оборвала:
- Брось ты про свой Питер. Сто раз слышала. Это ты вон Леньке болтай, он старого не знает, может, и поверит. А я-то сама встречала питерщика… не приведи господь!
- Нет, я, брат, та-ак жил… Ну, взять и нонешное время. Намедни иду Кривцом… Батюшки мои, столы вынесены на улицу… Чего только нет! - Ваня вскочил на ноги, потер руки и захлебнулся слюной. - Два барана зажарены, лопни мои глаза, так целехонькие на противнях и красуются. Гусятина с яблоками, пироги - что твои заслоны… Мед прямо ложками хлебают из бадейки. Вина - хоть облейся. Я было считать бутылки… куда там, сбился со счету!
- А не попробовал? - спросил Алексей, рассмеявшись.
- Отказывался… Зазвали… усадили… пришлось попробовать, - ответил Яблоков, важно приосанясь.
И, не дожидаясь вопросов, принялся длинно, с наслаждением рассказывать, как наложили ему гусятины полную тарелку и баранины, сало с нее так и течет, что вода, как завели бабы патефон, песни хором пели, как пирога он даже съесть не мог, два куска одолел, а третий в карман положил.
- Так нагостился, так нагостился… Н-ну, скажу тебе - чистый Питер, даже лучше Питера, - заключил он, восхищенно качая головой и причмокивая. - Не помню, как домой добрался… Прихожу, кричу ребятам: "Гостинца вам принес, пострелята!" Хвать за карман, а там нет ничего… пирога нет. Должно, потерял дорогой.
- А может, съел? - пошутил Алексей.
- Может, и съел, - серьезно сказал Яблоков. - Больно хорош был пирог-то… во рту тает… Не помню… может, съел.
Ваня помолчал, старательно обсосал хвост и голову селедки.
- Вся-то сладость жизни - выпить да закусить, - глубокомысленно промолвил он и вздохнул.
- Заработай - и выпьешь, - сказала Анна Михайловна, начиная сердиться. - Пить мастер, а на деле тебя нет… Да в работе самая сладость и есть!
- Поди-ко. Небось ты дрова пилить гостей не заставишь, а за стол посадишь.
- Тьфу! Да ты что же думаешь, они из-за рюмки придут ко мне? Радость со мной хотят разделить.
- За столом и мне радостно.
- Ой, не вводи меня сегодня в грех, Яблоков, - грозно сказала Анна Михайловна. - Язык у тебя болтает, а чего - сам не знает.
- Знать-то он зна-а-ет, - протянул Ваня, ерепенясь, но, взглянув на Анну Михайловну, смутился, забормотал: - Порченный я Питером… Чего кричишь? Я все понимаю. Мне бы вот только… Ты уж того… налей еще стопочку… последнюю. - Он нахально улыбнулся. - Селедка-то у тебя больно хороша, мурманская… посолился - пить хочется.
Алексей молча пододвинул Яблокову початую бутылку.
XV
Гости собрались к обеду. Пришли Николай Семенов, Петр Елисеев и Костя Шаров с женами, приехали дальние родственники из-за Чернолесья, прихромал Никодим с зятем.
Все были разодеты по-праздничному, молчаливо-торжественные, немножко стесненные одеждой, неловкие, как это всегда бывает перед началом большого, хорошего пира. Костя Шаров надушился, и Катерина, сердито-счастливая, шумя шелковым платьем, все отодвигалась от него, говоря, что ей прямо дышать нечем. Николай Семенов пообстриг свои рыжие лохмы, стянул шею белым твердым воротничком, нацепил галстук и с непривычки не мог ворочать головой, держал ее неестественно высоко и прямо, точно конь из засупоненного хомута.
Пока мужики, сидя, по обычаю, на крыльце, курили крепкую, запашистую махорку и дорогие, праздничные папиросы, изредка степенно перекидываясь словечком о том о сем, бабы, засучив рукава кофт и повязавшись полотенцами и фартуками, взялись подсоблять Анне Михайловне. Живо сдвинули они столы в зале, накрыв их новой, пахучей клеенкой, расставили угощения. Для всего на столах не хватило места, пришлось кое-что отнести обратно на кухню, про запас.
На почетном, самом видном месте красовались любимые всеми селедки с картофелем, луком, огурцами, в масле и уксусе, по-городскому - с яйцами, в сметане, кому как нравится. Дрожал и просился в рот, чтобы там растаять, студень с хреном, прозрачный и холодный, точно лед. Розовое мясо бараньих ножек, мелко изрубленное, точно вмерзло в эти ледяные глыбы, возвышавшиеся на тарелках. Хороша была дрочена. Ее только что вынули из печи, дрочена - желтая, как масло, ноздреватая, - пылая румяным жаром, дышала и шевелилась на противне. Маринованные грибы тоже были по-своему замечательные. Красные, крохотные, словно пуговицы, рыжики утонули в сметане. Побелевшие, твердые шляпки подосиновиков, толстокоренных подберезовиков плавали поверху вместе с голубоватыми нежными груздями, ядреными волнушками, серянками и прочей лесной дичью на одной ноге. Отдельно было выставлено блюдо с сиреневыми, неказистыми на вид, но очень приятными на вкус маслятами. А там шли тарелки с колбасой, яблоками, домашним печеньем, малосольными огурцами, пропахшими укропом и листьями черной смородины, блюдо со свежеиспеченным ржаным и пшеничным хлебом. В промежутках между закусками виднелись бутылки русской горькой, словно пустые, - такая чистая, как слеза, была эта мужицкая благодать, пузатые графины с пенно-коричневым густым пивом, рябиновка, спотыкач и портвейн.
А на кухне еще дожидались своей очереди свежие щи со свининой, лапша с курятиной, жаркое, сдобники в масле, толченом сахаре и варенье. Но чудом стряпни, пожалуй, все-таки были пироги, золотистые, рассыпчатые и такие пышные, что Анна Михайловна, пригласив гостей за столы и покосившись на горы ломтей, дымившихся горячей, ароматной начинкой, даже засовестилась.
- Не обессудьте, что есть… Кушайте, - по обычаю сказала она и невольно рассмеялась: так эти старые, подвернувшиеся на язык слова не подходили к угощению, которое она предлагала.
- Э-э, завалила столы добром, да еще извиняется!
- Пироги-то держите… улетят.
- Ну и дрочена… да она у тебя, Михайловна, живая.
- Я к студню поближе. Студень с хреном любота, - шутили, переговариваясь, гости, рассаживаясь и облюбовывая каждый то, что ему было по вкусу.
- Ну что ж, - сказал Семенов, поднимая стопку и чокаясь с Анной Михайловной, - выпьем за новый дом, чтоб он дольше стоял, за его хозяев, чтоб они сто лет прожили.
- С ручательством… Любота!
- Замочим половицы, чтобы не рассохлись…
- Косяки не корежило!
- Матица не гнулась!
- Печь не дымила!
- Выпьем, чтоб работалось сладко, жилось гладко… сыновья женились, внучата родились, а ты, Михайловна, глядя на них, радовалась.
Звон не смолкал над столами.
Смеясь, чокаясь, все желали наперебой Анне Михайловне самого хорошего, что только можно было пожелать в такой час.
Держась за краешек стола, она кланялась гостям, благодарила, рюмка прыгала у нее в руке, и рябиновка тягучими каплями падала на клеенку.
Вот и исполнилось то, о чем мечтала всю жизнь Анна Михайловна. Она выстроила новую избу и гостей позвала, и есть чем угостить их. Ей было так радостно, приятно, даже больно, что, кажется, уж ничего нельзя больше ждать, а она ждала, чего-то искала. Она взглянула на сыновей и нашла то, что искала.
- Спасибо, - сказала Анна Михайловна растроганно, - за хорошие слова спасибо. Нет, выпьем спервоначала за добрых людей… за него, отца нашего… за колхозную жизнь… Человеком я стала… и ребята у меня… Мишка, не сметь зубы скалить! Про сурьезное говорю. Через колхозы все это. Живешь - и не веришь. Ну вот… от души… я так сча… и выпьем! - Она запуталась в словах, заплакала, но все поняли ее, закричали, захлопали в ладоши, еще раз чокнулись и выпили.
Анна Михайловна пригубила из рюмки, поуспокоилась и стала потчевать гостей.
Пир удался на славу. Гости ели да похваливали стряпуху. На свадьбе ей готовить, мастерице. Всего, всего довольно, разве что птичьего молока не хватает, право. И не угощай, не набивайся - руки свои, что хотят, то и берут. Колхозом работаем, колхозом и за столом сидим, управимся, не беспокойся. Сама-то ешь, не бегай, привязать ее к табуретке, хлопотунью. А пивка подбавь, это ты правильно сообразила, здорово оно тебе удалось. С такого пива запляшешь живо!
Каждый нашел свое любимое кушанье. Петр Елисеев, опрокинув вторую стопку и отведав дрочены, подвинул противень к себе поближе. Дарья, Катерина и Ольга, раскрасневшиеся от спотыкача и портвейна, все пробовали и не могли напробоваться пирогов. Никодим говорил зятю, что такого студня он еще в жизни не едал, глаза его слезились от крепкого, забористого хрена. Николай Семенов скоро расстегнул твердый, давивший горло воротничок, развязал галстук, помотал облегченно головой и на пару с Костей Шаровым налег на грибы и селедку. Михаил, болтая с гостями, тянул стакан за стаканом пиво, заедая его яблоками. Алексей, начав с селедки и колбасы, аккуратно дошел до пирога, ел и помалкивал. И только одна Анна Михайловна, как все хозяйки на пиру, почти ни до чего не дотрагивалась. Как в прежние годы, когда она кормила ребят картошкой и была сыта тем, что глядела на сыновей, так сейчас она забыла про себя, потчуя гостей и радуясь их аппетиту.
Хороша была еда и выпивка, но не в них заключалось самое главное.
Самое важное было в разговорах, задушевных, возникших за столом как-то незаметно, точно раздумье на отдыхе.
- Смотрю я вокруг и глазам своим не верю. Что с народом сделалось! - говорил Никодим, зарядив нос табаком и блаженно громко чихая. - Душевный народ стал, благородный, уважительный. Любота!.. С чего бы это? От богатства, скажешь? Да прежде богатые-то были самые подлые люди. Все на моей памяти… А теперь… Радостно, приятно, а понять не могу.
- И понимать нечего - колхоз, - заметила Дарья.
- Колхоз, он землю переделывает, не душу.
- Верно! Душа, брат, сама по себе…
- Бытие определяет сознание, - звонко вставил Михаил, насмешливо поглядывая на старого Никодима.
- Это что за бытие? - рассердился тот.
- Спроси у Карла Маркса.
- Марксова Карла знаю. В читальне портрет висит. На меня похож, с бородой… Что за бытие, спрашиваю?
- А вот какое бытие, - сказал Николай Семенов, задумчиво разглядывая груздь на вилке. - Был намедни такой случай. Поднимал один тракторист зябь. Поле большое, колхозное, время горячее. Выехал утром, пахал до вечера… Ждет смены, а ее нет. Забыли трактористу сменщика прислать. - Семенов мельком взглянул на Алексея, тот покраснел и торопливо потянулся через весь стол за печеньем. - Ему бы перекусить пора, отдохнуть, а трактор не пускает, зябь колхозная не пускает - словом, долг, совесть не позволяют на сегодняшний день… Так он, этот самый тракторист, и отгрохал три смены без передыху и еды… Вот тебе бытие и сознание. Ясно?