Содержание:
Об авторе 1
Портрет 1
Ночной десант 3
Солдатом быть не просто 5
На зимней дороге 7
После дождя 8
Письмо 9
Теплый снег 11
Подъем 13
Душа солдатская 14
Иван Скачков
Солдатом быть не просто
Об авторе
Иван Степанович Скачков - военный журналист. Более тридцати лет отдал он армейской печати, несколько лет был редактором газеты Прикарпатского военного округа "Слава Родины". Его рассказы и очерки о солдатах, сержантах и офицерах публиковались в окружной и центральной печати, а также в ряде сборников.
В Военном издательстве в серии "Библиотека солдата и матроса" в разное время вышли его книжки "Сержанты", "Первая награда", "Друзья-товарищи".
И. С. Скачков - участник Великой Отечественной войны, награжден двумя орденами "Красная Звезда", орденом "Знак Почета", медалями. Он и сейчас в боевом строю - работая старшим преподавателем кафедры журналистики Львовского высшего военно-политического училища, полковник запаса И. С. Скачков свой богатый журналистский опыт и военные знания передает подрастающей смене.
Не оставляет он и творческую работу. Часто из-под его пера выходят рассказы, очерки и корреспонденции. В 1972 году за рассказ "Портрет" И. С. Скачков получил вторую премию журнала "Советский воин" в литературном конкурсе на лучший рассказ о современной жизни и учебе воинов Советской Армии и Военно-Морского Флота.
В книжку "Солдатом быть не просто" в основном вошли рассказы, публиковавшиеся на страницах "Советского воина". В них автор создает образ воина сегодняшней армии, раскрывает истоки его высоких морально-боевых и психологических качеств, гуманизма, глубокого понимания долга защитника Советской Родины.
И. С. Скачков - член КПСС с 1940 года, член Союза журналистов СССР.
Портрет
Через неделю после прибытия в часть нас, молодых солдат, познакомили с музеем боевой славы дивизии. Там на красочной карте я прочитал знакомые мне с детства названия городов, откуда начинался боевой путь этого прославленного соединения. Самара, Симбирск… Между ними на волжском берегу раскинулось мое село Ольховка.
Когда мои сослуживцы уже закончили осмотр экспонатов, я еще был в первой комнате: не спеша рассматривал боевые знамена, фотографии, военные газеты первых лет Советской власти, пока не услышал ставшую привычной команду: "Выходи строиться!"
При первой возможности я опять пришел сюда. Теперь уже меня никто не торопил, я внимательно осматривал каждый экспонат. В той же первой комнате меня взволновала подпись под небольшим снимком. У товарного вагона с отодвинутой дверью стояли три красноармейца в буденовках, с винтовками в руках - герои боев за освобождение Бузулука от белоказаков. Перечислялись фамилии, но я неотрывно смотрел на одну: К. И. Хомутов. Не тот ли это Хомутов, который был первым председателем Ольховского сельского Совета? Того звали Кирьяном Ивановичем, и в восемнадцатом он воевал где-то неподалеку от своего села.
В памяти всплыли события трехлетней давности, когда я учился в девятом классе. Учительница истории Елена Петровна, совсем еще молоденькая, увлекла нас сбором материалов для сельского музея. Ученики обошли почти все дома нашего большого села, расспрашивали стариков о прошлом Ольховки, собирали фотографии, написали много писем бывшим односельчанам, которые теперь стали инженерами, агрономами, врачами, офицерами, и почти все они откликнулись.
Я тогда писал маслом портреты земляков, картины. По рассказам своего деда Семена Гордеевича воссоздал на картине кусочек старой жизни на Волге - раздольной, но тихой: своим ходом мимо Ольховки изредка проплывал плот или красавица беляна, а в верховье рыжий буксир, натужно шлепая по воде плицами колес, медленно вытягивал баржу с хлебом, арбузами, рогожными кулями с воблой. А чтобы написать картину сегодняшней Волги, я часами простаивал на яру, смотрел и смотрел на эту оживленную "улицу" России, хотя и без того мог представить ее себе даже с закрытыми глазами. Возле нашего села уже нет того бережка, над которым дрожала когда-то бурлацкая бечева: к самому обрыву подступило волжское море, раскинулось далеко вширь. Теперь в характере Волги нет прежней тишины. Тесно стало на реке: часто проплывают лайнеры, стремительно пашут волжскую гладь суда на подводных крыльях, мощные буксиры тянут в оба конца караваны барж с автомобилями, станками, нефтью, хлебом…
К исходу зимы мы уже имели много экспонатов, их вполне хватило бы, чтобы разместить в небольшом музее Дома культуры.
В один из вечеров в комнату, где мы часто работали, зашел наш сосед, один из старейших жителей Ольховки, Макар Иванович Хомутов, а следом и мой дед. Я всегда удивлялся буйной растительности на крупном лице Макара Ивановича: жестким седым волосом густо заросли не только подбородок и шея, но и щеки. Восьмидесятилетний Хомутов держался еще бодро, его высокую, сутуловатую фигуру с палкой в руке часто видели на улицах Ольховки.
Старики внимательно осматривали все, что мы сделали за полгода, подолгу задерживались у портретов, коротко обменивались мнениями.
Обращаясь к Елене Петровне, Хомутов заметил:
- Спасибо скажут вам сельчане за то, что жизнь их показали, и труд, и людей хороших. Есть только одна промашка… - Он пожевал губами и договорил, отделяя каждое слово: - Становой жилы не вижу.
Елена Петровна, кажется, не поняла, о чем идет речь, вопросительно посмотрела на старика.
За него пояснил мой дед:
- Советскую власть, дочка, надо показать, этом корню произрастают все наши теперешние успехи, вся наша жизнь на том держится и все, что наперед плануем.
- Но ведь все, чего мы достигли и к чему идем, - это и есть Советская власть, - ответила Елена Петровна. - К тому же эта тема безбрежна, как космос.
Макар Иванович стоял на своем:
- Не знаю, как это по-научному выходит, только уж вы, ребятки, обязательно покажите в музее, как в Ольховке наша власть зачиналась и как она набирала силу с самого Октября семнадцатого года.
- Без этого никак не можно, - поддержал его Семен Гордеевич. - Первым председателем Ольховского Совета был старший брательник Макара Ивановича - Кирьян Хомутов. - Мой дед дернул Хомутова за пустой рукав черного драпового пальто, сказал: - И Макара Ивановича портрет должон быть в нашем музее. Он дрался с Колчаком.
Макар Иванович собрал у переносья клочья седых бровей, сердито повел плечом:
- Ты, Семен, не тереби мой рукав, не о себе пекусь. Колчак за эту руку получил сполна… В музей меня ни к чему определять, а вот без Кирьяна не обойтись.
Проговорив это, старик приподнял шапку над головой и вышел из комнаты. За ним вышел и мой дед.
- Это действительно наш промах, - сказала Елена Петровна. - Портрет первого председателя Совета нужен.
Все посмотрели на меня: пиши!
В тот же вечер я пришел к Хомутовым, надеясь увидеть Кирьяна Ивановича на какой-нибудь старой фотокарточке. Но фотографий тех лет у них совсем не сохранилось.
- Мы с Кирьяном были на одно лицо, - говорил Макар Иванович. - Только ты, Гринька, на мое лицо не смотри, оно давно поросло мхом, а брательник мой в ту пору геройский был мужик, в самом соку.
Да, лицо Макара Ивановича сейчас не подсказывало мне черт его брата. Как я ни всматривался в него, видел только большой прямой нос среди пены седых волос.
И вот теперь эта фотография…
2
Ровно через год, в ноябре, я получил краткосрочный отпуск. Приехал домой, в Ольховку.
В тот же день к нам зашел Макар Иванович. Здороваясь, тронул рукой Ленинскую юбилейную медаль на моем мундире.
- Тебя, Гринька, теперь тоже можно определить в наш музей для истории.
- Не меня, а вот кого давно надо, - ответил я, достав со дна чемодана написанный маслом портрет.
- Никак, наш Кирьян? - удивился Макар Иванович.
- Он, - подтвердил мой дед, - таким вот с войны пришел. Только, Гриша, что это взгляд у него сумной какой-то.
- Верно, - согласился Макар Иванович, - не в себе вроде бы Кирьян…
Я тоже чувствовал, что имеется изъян в портрете, написанном с фотокарточки. Такой взгляд, напряженный, неестественный, бывает у многих людей, не привыкших позировать перед объективом фотоаппарата. Снять с лица напряженность нетрудно. Но чем заменить ее, каким был обычный взгляд этого человека?
Вечером дед предложил мне пойти с ним в Дом культуры.
- Надоело у телевизора сидеть, пойдем настоящее кино посмотрим.
- А что сегодня идет?
- "Ленин в Октябре".
- Четыре раза смотрел.
- И я не меньше. Все одно интересно.
После сеанса, когда мы с дедом вышли на улицу, он взял меня под руку, повел по присыпанной первым снегом дорожке небольшого парка, примыкавшего к Дому культуры. Видно, под впечатлением от просмотренного фильма заговорил о далеком прошлом.
- Ты ведь знаешь, что до революции на этом месте было имение шахтовладельца Шубина. Тогда оно было за селом, а теперь Ольховка так разрослась, что это место оказалось в самом центре. Сам Шубин-миллионщик бывал здесь редко, больше жил на Дону, у своих шахт, а тут хозяиновал его старший сын, он ведал заготовкой и сплавом леса для шахт. В начале зимы мужики - и ольховские, и из других деревенек - уезжали в верховья Волги, заготовляли лес, вязали плоты, а весной сплавляли их до Царицына. Старшинствовал над ними наш, ольховский, прижимистый мужик Жилин…
- Кулак?
- Как тут скажешь? Ни земельного надела, ни работников он не имел. За доверенного был у Шубина, еще приторговывал кое-чем на стороне, ссужал деньгами под проценты. Когда Октябрьская революция докатилась до нас - мне тогда шестнадцатый год шел, - во всем нашем уезде сразу прошли выборы Советов. Председателем Ольховского сельского Совета избрали Кирьяна Хомутова. Сходки в селе кипели почти каждый день. На одной такой сходке Кирьян объявил, что Совет решил все добро из шубинского имения раздать малоимущим. Раздел он назначил на ближайшее воскресенье: пусть сельчане и в этом почуют праздник. Правда, тот день, как на грех, выдался студеным, перед ледоставом с Волги тянул ветер, но все сельчане к назначенному часу потянулись к имению.
На большом шубинском дворе, вот где мы с тобой теперь стоим, толпился народ. Промеж взрослых сновали ребятишки. В сторонке стоял Жилин. Прежде-то у него все выпирало наружу - большое брюхо, щеки, лоб и даже борода лопатилась в сторону от груди, и сам ходил по селу гоголем, а тут вроде бы скис, заскучал.
Из дома выносили, складывали на столах и больших полостях одежду, посуду, ковры. Отдельно стояла мебель. Когда вынесли все, Кирьян стал за столом с листками в руках. "Граждане! Все добро, что вы видите, теперь наше с вами. И дом шубинский наш, сходки будем проводить тут зимой, а может - он усмехнулся, провел пальцем по русым усам, - и кадриль крутить…" Люди задвигались, зашумели: "Будя языком молотить!" Кирьян поднял руки, стало тихо. "Это добро Совет расписал промеж всех, а больше на помощь бедняцкому классу. Кого крикну - подходи без сумленья. Распочинать будем с Ульяны Громовой. Подходи, Ульяна, ближе".
Ульяна - ее изба была через улицу от нашей - отделилась от толпы на два шага и замерла, сцепив руки спереди. Губы строго поджаты, во взгляде волнение: как порешил Совет? Кирьян кивнул сидевшему в малиновом кресле бывшему шубинскому конюху, тот вскочил и скрылся в конюшне. Через минуту вывел вороного коня с подпалинами в пахах. Грудастый жеребец пританцовывал, гладкая кожа на боках мелко подрагивала. Хомутов взял из рук конюха уздечку, повернулся к Ульяне:
- Наша рабоче-крестьянская власть жалует тебя, Ульяна, этим конем. Прежде-то он возил Шубина в коляске - эх и конь! - а теперь пущай потрудится для бедняцкого классу. Мужика твоего помним, Ульяна, супротив царя шел он за наше избавление… И Пантелей Лукич, свекор твой, за обчество трудов не жалеет, правильной жизни человек.
Ульяна переводила взгляд с беспокойной лошади на Кирьяна, а в голове билась мысль: "Что же я буду одна делать с этим чертом? Чем кормить такого красавца и как приручить к рабочему хомуту?" Думая об этом, она не слушала, что говорил Кирьян, а когда он подвел к ней коня, махнула рукой: "Бабе с ним не совладать, зашибет, ему крепкий мужик нужен, чтоб укорот давал". Послышались удивленные выкрики: "Заойкала Ульяна", "Ишь, привередливая!" Тут и мой отец голос подал: "Верно Ульяна говорит, куда ей такой танцор". Тогда из конюшни вывели гнедую чалую кобылу с широкой спиной и крупными бабками. В имении она подвозила дрова, воду и все другое, что придется. "Эта самый раз будет, впрягливая кобыла". Кирьян передал уздечку Ульяне, а сам подхватил за спинку один из стоявших рядом мягких стульев с резными ножками и протянул ей. "Еще тебе, Ульяна, причитается одна стула с мягкостью". В толпе зашумели: "Вот окаянный! Зачем ей одна стула?" Кирьян поднял руки: "Тише, гражданы! По одной стуле даем на бедняцкий двор, аж шашнадцать дворов попользуются. Пущай все мягкой жизни спробуют". Теперь все заулыбались, каждый кидал шутливое слово Кирьяну, который раздавал им "мягкую" жизнь.
Но в это хорошее настроение, как желчь, влилось едкое: "Ловкач! Будта всю жизнь только тем и займался, что дармовое добро раздавал". - Это сказал Жилин. Многие лица построжали, все ждали, что ответит Кирьян. "Ты, Иван Данилович, за какой надобностью тут объявился? - удивленно заметил Хомутов, будто впервые увидел Жилина. - Все одно тебе не выгорит, не жди. Сперва обмозоль руки". - "Мне захватного добра не надо".
Дальше уже не было той праздничной приподнятости, которая ощущалась всеми вначале. Раздавая вещи, Кирьян бросал сердитые взгляды в сторону Жилина. Когда тот еще что-то выкрикнул едкое, Хомутов сказал ему в сердцах: "Придет время, и твое добро посчитаем". Жилин подступил к Хомутову, их разделял стол, за которым стоял Кирьян. "Ты мое добро наживал?" - Уставившись на Хомутова, Жилин скособочил голову в ожидании ответа. "Ты мне тоже ответь: не работаешь, а ешь? Отколь берешь?!" Задав этот вопрос, Кирьян тоже скособочил голову в ту же сторону и неотрывно смотрел на Жилина, уперев руки в бока. Не выдержав его взгляда, Жилин спрямил голову, покраснел от досады и натужливых поисков нужных слов. Наконец сказал негромко: "Ох, доиграешься, Кирьян, помяни мое слово. Чужое раздаешь и не трусишься". - "Я свое отдрожал, будя… Ты, гляжу, переполошить людей надумал, объявился, будто выползень". Жилин повернулся к толпе: "Опамятуйтесь, люди! Коли хозяин этого дома возвернется, шонполов не одному Кирьяну впорют, кажинный отведает. Нахапное добро все одно не пойдет впрок, опохмелка будет острожная".
Кирьян, задохнувшись в гневе, наступал на Жилина, глухо кричал: "Пужать задумал? Горючими слезами, мол, наплачетесь опосля… Свое берем! Понял? И Шубин твой давно сгнил где-нибудь в буераке". Жилин круто повернулся, пошел к воротам, а Кирьян все кричал ему вслед. Вернувшись к своему месту, долго перебирал списки трясущимися руками, не примечая, что люди расходятся порознь. "Делим последки… Степан Комов, получай новый хомут!" Никто не подошел к столу. "Комов здеся?" "Вот я, - Комов на шаг выступил из редеющей толпы. - Обойдусь, у меня свой хомут справный". - "Спужался? Эх ты!.. Ну как знаешь. Порастопыривали ухи, наслухались жилинской брехни". Отказывались от вещей и остальные. Люди расходились. Я слышал, как Кирьян сердито сказал стоявшему рядом члену сельсовета: "Кусливый этот Жилин. Ну погоди, придет время, и ему повырываем зубья".