В романе рассказывается о сложных взаимоотношениях двух любящих людей, разделенных не только государственными границами, но и полярными установками на жизнь.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 3
Глава третья 6
Глава четвертая 8
Глава пятая 10
Глава шестая 12
Глава седьмая 15
Глава восьмая 17
Глава девятая 19
Глава десятая 22
Глава одиннадцатая 24
Глава двенадцатая 28
Глава тринадцатая 30
Глава четырнадцатая 31
Глава пятнадцатая 35
Глава шестнадцатая 37
Глава семнадцатая 39
Глава восемнадцатая 41
Глава девятнадцатая 43
Глава двадцатая 44
Глава двадцать первая 47
Примечания 48
Георгий Черчесов
ОТЗВУК
Глава первая
Говорят, сон гонит нечистая совесть. Но я не чувствую себя грешником. Нет, не чувствую. Отчего же ночами, словно черной буркой, окутывает меня это мрачное нечто - ощущение, которому и названия-то не подберешь - страх, тревожное предчувствие? Спать хочется безумно, до смерти, а уснуть не могу. Как ни призываю сон, - ускользает, черт, и все! И не потому, что ноет поврежденный палец на ноге, - если танцоры, впрочем, как и футболисты, станут обращать внимание на мелкие травмы, ссадины и ушибы, жизнь превратится в муку. Нет, причина бессонницы в чем-то другом. Но в чем? Точно запеленатый младенец, я лежу, не смея двинуть ни рукой, ни ногой, беззащитный перед обволакивающей меня паутиной…
На соседней кровати спит Казбек. Впервые, как и я, оказавшийся за кордоном, он, в отличие от меня, изо всех сил старающегося скрыть обуревающие душу чувства, смотрел на солидных мужчин в шортах, на женщин в длинных, до колен, с виду мужских сорочках, под которыми соблазнительно выпирали незамурованные в лифчики груди, на сказочно обставленные полки магазинов, на уличные автоматы, выдающие кофе, кока-колу, фанту, сигареты, шоколад, конфеты, бутерброды, на выставленные в салонах длиннотелые лимузины с таким выражением лица, будто мысленно восклицал: "Не может быть! Не может быть!.." Это выражение крайнего изумления не стиралось на его лице даже в глубоком сне. Днем Казбек вертится, как юла, руки его то похлопывают по плечу соседа, то тянутся к косам девушек, а то просто крутят пуговицу на куртке, глаза так и зыркают по сторонам. А спит точно мертвый: как уляжется на правый бок, так до утра не шелохнется. Подозреваю, что он и снов не видит…
Мне бы так, - а не получается: далеко за полночь, а я все ворочаюсь. Вот уже на густоту ночи неотвратимо наплывает синева рассвета, яркие фонари потускнели. А в семь вставать. Быстро умыться, побриться, наскоро проглотить надоевший до одури так называемый европейский завтрак: яйцо всмятку, бутерброд с маслом и джемом и черный кофе, и опять в путь, в путь, в путь - Аслан Георгиевич предупреждал: турне будет нелегким. Ну, на то он и министр, думали мы, руководитель делегации, чтоб малость постращать. Для порядка, так сказать. А гастроли оказались действительно тяжелейшими. За две декады августа, когда температура в тени не опускается ниже сорока, из-за чего концерты начинаются в одиннадцать ночи, ансамбль пересек Италию с севера на юг и обратно четырежды. Дни, точно близнецы, похожи один на другой: ранний подъем, завтрак и - в красавец-автобус "Мерседес-Бенц", чтоб поскорее преодолеть пятьсот, шестьсот, девятьсот километров, наскоро пообедать, провести репетицию и дать концерт.
Но гастроли - тьфу, тьфу! - идут без срывов и накладок. Опасение, понравятся ли наши танцы итальянцам, исчезло. Публика верно "прочитывает" обряды и обычаи осетин, а искрометность старинной хореографии зажигает глаза азартным огоньком. Дороги из города в город ровные, гладкие, без единой выбоины; комфортабельный автобус с холодильником и кондиционером, создающим в салоне ласкающую прохладу, - сама мечта. Отели с роскошными номерами на двоих, с шумными барами на антресолях и сверкающими голубым, а то и иссиня-черным мрамором бассейнами на крышах, так и манят: пользуйся, наслаждайся.
Отчего же не спится? Что за тревога вползла в душу? Так всклокоченная туча неотвратимо надвигается на ущелье с бурной рекой, лесом, аулом, отрезая их от неба и солнца, внушая людям-пленникам мысль об их бессилии, лишая покоя и уверенности. Что вселило в мою душу беспокойство? Что? Ведь ничего особенного вроде не случилось. Точно в замедленном кадре, в памяти проплывают минувшие дни…
Теплоход доставил нас на Капри на закате солнца. Концерт предстоял ответственный, о чем нас предупредили еще в Риме, и мы, не устраиваясь в отеле, через полчаса уже были на огромной сцене под открытым небом, от котором полукругом ползли вверх по склону горы ряды сидений.
Виктор, переводчик, подвел к министру невысокого, ладно скроенного итальянца. Короткая, холеная, до неестественности черная, аккуратно подведенная бородка, - гордость и ежедневная забота владельца, - казалась наклеенной. Тонкие усики придавали ему артистический вид, и вообще бы он выглядел щеголем, если бы не небрежно распахнутая до пупа рябая сорочка. Водянисто-голубые глаза пристально и настороженно всматривались в человека, словно в ожидании необычных поступков. Он почтительно, с чувством собственного достоинства, слегка склонил голову, когда Виктор представил его Аслану Георгиевичу:
- Заместитель министра по туризму Италии…
Аслан Георгиевич с завистью посмотрел на распахнутую сорочку итальянца - с каким бы удовольствием он последовал его примеру, но он лишь расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. Страдая от жары, ежедневно принимая адельфан, чтоб понизить кровяное давление, министр тем не менее не давал себе поблажек и появлялся на концертах непременно в костюме. Облокотившись на спинку переднего сидения, Аслан Георгиевич каждый вечер от начала до конца смотрел нашу неизменную на этих гастролях программу и, похоже, ему не было скучно.
Бородач заявил, что мэр Капри и прибывшие сюда на каникулы два министра и три депутата Европарламента поручили ему поприветствовать ансамбль и одновременно принести извинения за то, что им сегодня не удастся посетить концерт. Никаких причин щедро одаривший нас улыбкой брюнет не привел, сказав лишь: "Не удастся вырваться…"
- Благодарим за проявленное к нам внимание, - сказал в ответ Аслан Георгиевич. - Жаль, что они не увидят танцев народов Кавказа. Поверьте, они очень своеобразны.
Выслушав переводчика, посланец мэра снисходительно улыбнулся:
- О-о, наша публика выдела все самое-самое! - он повертел ладонью в воздухе. - Если бы организаторы вашего турне обратились ко мне за советом, я бы сказал им: на Капри вам делать нечего. Здесь верный провал. В августе на острове отдыхает не просто зажиточная публика, а сливки общества, те, кто побывал повсюду, видел все и вся, и никакие представления им не в диковинку. Миллионеры из Италии, Англии, Соединенных Штатов, Западной Германии, Франции, Бельгии, Швеции, - они пресыщены и разнообразными зрелищами, и концертами лучших в мире исполнителей. Хоть из кожи лезь, а им не угодишь. Вчера здесь выступала наделавшая шум на весь мир гарлемская поп-группа и собрала всего около двухсот человек.
Губы Аслана Георгиевича обиженно дрогнули, он нахмурился и, окинув взглядом залитые ярким светом ускользающего за море жаркого солнца бесконечные ряды скамей, почти сердито спросил:
- А сколько здесь мест?
- Семь тысяч, - коротко ответил итальянец и, глянув на Аслана Георгиевича, сочувственно покачал головой. - Увы! Придет человек… сто. В лучшем случае, - добавил он.
Аслан Георгиевич укоризненно посмотрел на импресарио.
- Синьор Чака, как же так?
Тот невозмутимо, точно все это его мало касалось, прислушивался к беседе и, чтобы никто не усомнился в том, что предупреждение заместителя министра не явилось для него сюрпризом, беспечно покачивался на длинных ногах, перенося тяжесть тела с пятки на носок и обратно. Представительный, по-летнему легко, но со вкусом одетый, синьор Чака смахивал на аристократа, в генах которого заложены отшлифованные многими поколениями знатных предков величавые жесты и осанка. Ему уже перевалило за шестьдесят, но был он сухощав, и его стройности мог позавидовать любой танцор. Я видел его и озабоченным, и веселым, и даже властным, когда он, ничуть не повышая голоса, чеканно и выразительно произнес фразу и ткнул пальцем в воображаемый лист бумаги с контрактом, потребовал от лукавившего хозяина отеля номера обусловленной категории, - и тот, до вмешательства импресарио измывавшийся над гидом, точно загипнотизированный, безропотно поменял трехместные комнаты без удобства на комфортабельные одно- и двухместные. Но никогда синьор Чака не бывал расстроенным, хотя жизнь, кажется, не баловала его. Возвратившись с войны, он добрых два десятка лет тыкался то в одну, то в другую сферы бизнеса, добивался солидного капитальца, но как только начинало казаться, что все тяготы позади, допускал оплошность - уж очень хотелось одним махом разбогатеть - и оказывался без гроша… И снова карабкался вверх. Бизнес, которым он занимался, тяготил его, но, наконец, он нашел свое призвание в организации гастролей концертных бригад, что помимо материального доставляло ему и моральное удовлетворение. Когда дела пошли в гору, они с женой решили, что теперь имеют право заиметь ребенка. Увы! - при родах жена умерла. Вновь жениться он не стал, но сына лелеял и баловал. Вынужденный постоянно находиться в разъездах, синьор Чака, бывало, после концерта, уже глубокой ночью садился за руль "Альфа-Ромео" и мчался за сто, двести, триста километров, чтоб обнять сонного сына, и догонял нас в очередном городе, уставший, но успокоившийся. Однажды, дав концерт в Римини, мы утром отправились в Пескара. Импресарио уговорил Аслана Георгиевича сделать крюк и посетить его замок в Сан-Марино, мол, и танцоры будут довольны, так как товары в этом крохотном государстве на двадцать процентов дешевле. В ответ на замечание министра, что у нас нет виз, синьор Чака беспечно махнул рукой. И в самом деле, никто не обратил внимания на наш автобус, проехавший под полосатым шлагбаумом. Ребята разбрелись по магазинам, а Аслан Георгиевич, Виктор и я направились вслед за импресарио в высокий, из почерневшего камня, замок, стены которого сплошь были обвиты зеленым вьющимся экзотическим растением. Тяжелый свод, узкие окна, громоздкие с тусклыми стеклами шкафы - все здесь говорило о древности и знатности хозяев замка. Мы пересекли несколько темных помещений и оказались в ультрасовременной, залитой светом огромной комнате… Раздался радостный детский вопль, и на шее у синьора Чака повис, ткнувшись лицом в его шею, бледненький трехлетний крошка с худенькими ручонками; ножки его подрагивали, точно на шарнирах - и не зная всего, можно было определить, что малыш растет без матери, которую не смогла заменить и смущенно застывшая посреди ворсистого белого ковра с разбросанными игрушками синьора-кормилица лет тридцати пяти.
Мы утонули в глубоких креслах возле сверкающего бутылками разных фасонов и оттенков бара, и вскоре в руках у каждого из нас оказался бокал с напитком. Я выбрал, естественно, фанту, Виктор - шотландское виски "Белая лошадь". Аслан Георгиевич попросил шерри-бренди, о котором я никогда и не слышал. Пьеро не спускал больших, слегка косящих глаз с отца и поминутно капризно звал его, и синьор Чака тут же прерывал беседу и склонялся над мальчуганом, тревожно и заботливо выслушивая его. Рассказывая о замке, импресарио признался, что трижды вынужден бывал закладывать его и трижды выкупал себе в убыток, потому что это единственное, что у него осталось от предков. Когда мы покидали замок, он всучил каждому из нас по бутылке: мне и Виктору виски, а министру шерри-бренди. Аслан Георгиевич отдал мне ее, попросив сберечь до Осетии. Когда в Москве он вспомнил о подарке, позамялся - не станешь же ему рассказывать, как однажды ночью застал у себя в номере сидящих на ковре двух танцоров, которых Казбек при закрытых дверях угощал запретными на время гастролей спиртными напитками; между ними находилась и пузатая, из темного стекла бутыль, уже, - увы! - пустая. Тогда на помощь мне бросился Казбек, который стал уговаривать Аслана Георгиевича взять виски, - обронив: "В той бутылке была такая дрянь, пить невозможно…" Министр понимающе усмехнулся: "Вы, небось, хлебали стаканами?.."
Человек широкой натуры, синьор Чака не был скуп, и хотя бизнес требовал постоянного подсчета, что принесет ему тот или иной маршрут, во что выльется проживание в отелях, аренда автобуса и фургона, сборка и разборка сцены, шатра на три тысячи мест, чтобы не прогореть в очередной раз, - он, в отличие от многих других импресарио, ради удовольствия показать нам достопримечательности Италии шел на серьезные затраты. Может быть, тем самым давал выход накапливаемому раздражению из-за постоянной необходимости жить с оглядкой? Меня не покидало ощущение, что он завидует танцорам, вообще нашей беспечности и веселому нраву. Беседуя с нами, он невольно расслаблялся, и перед нами оказывался уставший от ежедневных забот и хлопот моложавый человек с легко ранимой душой, которому хочется и посмеяться, и удивить фокусом, на которые был горазд, и рассказать забавный случай из своей молодости или анекдот. Как-то, осмелев, я сказал ему, что с его фактурой, поддерживаемой утренней гимнастикой, ему обеспечен успех в осетинских танцах, тем более, что и черкеска очень будет ему к лицу. Запрокинув голову, он громко рассмеялся, и его черный глаз озорно подмигнул мне.
В присутствии заместителя министра по туризму синьор Чака опять был солидным и недоступным. Насупившись, он выслушал вопрос Аслана Георгиевича и пожал плечами:
- Я был убежден, что будет так. И даже билеты продаю здесь по самой низкой цене, - он постучал по впалой груди: - Себе в убыток. - И напомнил: - Но вы просились на Капри, хотели побывать в Голубом гроте. Убытки - ничего, - добавил он, - я компенсирую за счет представлений в других городах.
- Неужели нет возможности вытащить господ миллионеров на концерт?! - возмутился Аслан Георгиевич.
Синьор Чака глубоко вздохнул и заговорил быстро-быстро. Виктор еле успевал переводить:
- Он говорит, что уже тридцать семь лет импресарио, и все тридцать семь лет мучается над этой проблемой. И не только ему, но и сотням других импресарио не удалось отыскать ключик к сердцам пресыщенной капринской публики. И вряд ли кому удастся.
Но надо готовиться к концерту. Вынести из фургона костюмы, вывесить их в точной последовательности танцев, предусмотренной программой. Грим, разминка…
Аслан Георгиевич грустно поглядывал на пустынные трибуны. В сердцах махнув на какие-то свои не очень приятные мысли рукой, с интересом стал наблюдать, как высокий, под два метра, жилистый доулист массирует покрытые кровавыми волдырями от ежедневной работы пальцы, вытягивая и заламывая их.
- Алан, выдержат? - спросил министр.
- Куда им деться? - пожал плечами доулист.
Чувствовалось: мается Аслан Георгиевич. Он вновь пытливо посмотрел на трибуны, на сверкающее в полутьме море и вдруг спросил:
- А вы заметили, как здесь звуки разносятся? Глухо и… далеко.
- Как у нас в ущелье, - усмехнулся я.
- Горы… Море… - задумчиво произнес Аслан Георгиевич и покосился на доулиста. - Слушай. А ведь доули, пожалуй, на весь остров будут звучать…
- Будут, - подтвердил Алан.
- Так давай, а? - в глазах министра сверкнули озорные огоньки.
- Сейчас? - удивился доулист.
- А чего ждать? Шумни! Взбудоражим остров! Сто зрителей… Ишь ты! Везде на наших концертах аншлаг, а на Капри - сто человек?! - и министр уже решительно подтолкнул Алана к эстраде: - Вперед! И не жалей пальцы, потом подлечим…
Начало концерта было назначено на десять часов вечера. Но уже в девять трибуны расцвели радугой ярких нарядов, украшений, модных причесок. А к воротам продолжала двигаться, ничуть не уменьшаясь, толпа жаждущих необыкновенного зрелища.
- Ишь, как мечет бисер, - кивнул на импресарио Виктор.
Синьор Чака семенил из-за кулис к кассам и обратно и постанывал:
- Что я наделал? По глупости потерял целое состояние! Это же миллионеры, им же все равно, уплатить за билет пять тысяч лир или пятьдесят. - Столкнувшись с Асланом Георгиевичем, он закричал: - Браво, министр! - и обнял его.
Мест уже не было, даже стоячих, а люди все шли и шли. Пришлось закрыть решетчатые железные ворота.
- Смотри, а? - счастливый Аслан Георгиевич показывал одной рукой в сторону трибун, а другой на ворота, на которые напирала шумная, нетерпеливая орава. - "Сто человек!" Что для "Алана" семь тысяч мест?! Подавай тысяч пятнадцать - и те будут заполнены!
- Аслан Георгиевич! - переводчик кивнул на запыхавшегося, торопливо пробиравшегося к нам заместителя министра по туризму.
Показывая на заполненные трибуны, тот закатил в изумлении округлившиеся глаза, развел руками и прорычал:
- Пожар, землетрясение так не срывают людей из дому, как ваш барабан!
Не дослушав его, синьор Чака ринулся, расталкивая людей и пардоня-извиняясь, к входным воротам.
- Прибыл мэр Капри, - объяснил Виктор, - с ним два министра, три депутата Европарламента, их жены и дети. Но войти не могут, сквозь толпу не пробиться.
Аслан Георгиевич беззвучно рассмеялся, глаза его мстительно сверкнули, мгновенно напомнив, какого он роду-племени…