Первые дни он не обращал на нас никакого внимания. Лежит себе человек на берегу реки, следит за облаками. В конце концов и мы привыкли к нему, тоже перестали боязливо коситься в его сторону. У него была своя жизнь, у нас - своя, шумливая, с играми, часто переходящими в ссоры, которые, как неожиданно начинались, так мгновенно и прекращались.
Прошла неделя, началась вторая, когда вдруг я заметил, что теперь Валентин Петрович все дольше и дольше задерживает на нас взгляд. И непонятно, чего было в его глазах больше - зависти к нашей беспечности, интереса к играм или недоумение при виде того, чему мы посвящаем свои дни. И однажды он вмешался.
Не помню, из-за чего произошла ссора, но мы мгновенно разделились на две группы и исступленно наскакивали друг на друга, стараясь сбить с ног и усесться верхом на поверженном. Я схватился с Ацамазом, раз пять подряд пытался зацепить его ногу своей, но ничего не получалось. Мы подняли такой крик, что не стало слышно шума реки.
- Эй, вы! - услышали мы грозный окрик Валентина Петровича и от неожиданности замерли, уставились на него.
Мы ждали от него нагоняя, упреков, нравоучений, начинавшихся с надоевшей всем фразы "В вашем возрасте мы уже…", после которой следовал длинный рассказ о том, как дети до революции и в годы войны голодали, в матерчатых тапочках в мороз под тридцать градусов носили воду с реки домой, в самую жару косили сено, отправляли на фронт обозы собственноручно собранной кукурузы… Как в десять лет становились главой семьи и чабанили вместо ушедшего на войну отца. Нам старики прожужжали все уши о том, что было и как было, упрекая, что мы теперь живем иначе и не ценим сегодняшнюю новь, как будто мы виноваты, что родились так поздно, как раз в ту пору, когда у детей больше нет других проблем, кроме учебы. Конечно, если Валентин Петрович обрушил бы на нас все эти гневные слова, мы, понурив головы, молча выслушали бы его, потому что последнее дело - противоречить старшему.
Но он произнес неожиданную фразу:
- Разве так борются? Неужели ни разу не видели настоящую борьбу?
- Видели, - набравшись смелости, заявил Ацамаз. - Сослана Андиева. По телевизору.
- Вес американца был два центнера! - выкатил глаза Валера. - А Сослан как его бросил! Потом еще раз!
- Подножку дал ему и… - в восторге закричал я.
- У Сослана, конечно, прием не такой робкий, как у тебя, - усмехнулся Валентин Петрович; он тяжело поднялся с земли и приблизился к нам. - Ну, кто из вас самый смелый?
Мы все были "самые смелые", но выжидали. И тогда он обратился ко мне:
- Ну-ка, нарт Батрадз, у тебя голос самый визгливый. Посмотрим, каков ты в деле…
Валентин Петрович слегка согнулся, протянул ко мне руки, как это делают борцы. Я шагнул вперед. Он метнулся навстречу, и я вдруг взвился в воздух и упал бы на спину, если бы его рука не поддержала меня. Ребятня взвизгнула от удовольствия, зашумела в восторге.
- Еще раз? - спросил Валентин Петрович.
Я был очень внимательным и отшатнулся назад, когда он ринулся на меня. Но не уловил его повторного броска. Подсеченная им нога беспомощно затрепетала в воздухе, и я опять падал на спину, но он подхватил меня, вскинул на вытянутых руках, закружился на месте, выбирая момент, когда можно меня, дрыгающего ногами, вцепившегося руками в его рубашку, припечатать лопатками к земле, и опять в последний миг подстраховал, не давая больно удариться. Потом он прислонился к валуну, жадно ловя открытым ртом воздух, и грудь его ходуном ходила.
- Сейчас… отдышусь… и покажу, как надо делать подсечку… - отрывисто сказал он.
Он заставил нас убрать с участка все камни, даже мельчайшие, сам подравнял землю.
То был первый из множества последующих уроков борьбы. Валентин Петрович показывал в замедленном темпе, как надо приготовиться, сжаться для броска - он это называл сгруппироваться, - как руками ухватиться за шею и локоть соперника и как одновременно выбросить ногу вперед, обхватить ею голень противника и с силой дернуть на себя. Каждый из нас десятки раз проделывал это движение, а Валентин Петрович внимательно следил и, когда получалось неточно, останавливал.
Он быстро уставал, ложился на бурку и, полузакрыв глаза, смотрел, как мы упорно лезли друг на друга и раз за разом делали подсечку, тащили в свою сторону ногу партнера и, как правило, оба, сцепившись в тесном объятии, падали на землю, и при этом не всегда тот, кто делал прием, оказывался сверху.
Он был доволен - и нашим натиском, и появляющейся сноровкой.
- Очень хорошо, а завтра будет еще лучше… - подбадривал он нас.
… Усталый, взъерошенный и весь вспотевший Валентин Петрович медленно поднимался по склону горы к своему хадзару. Я не выдержал и закричал ему в спину:
- А завтра придете?
Он остановился, опираясь на палку, на миг замер, как бы вслушиваясь в себя, потом повернулся в нашу сторону, кивнул:
- Приду…
И мы зашумели, закричали…
- Я буду каждый день тренироваться, и тогда все увидят! - пригрозил я. В мечтах я видел себя уже чемпионом мира.
На следующий день он будто забыл, что обещал заниматься с нами, опять сидел на валуне спиной к нам и безотрывно смотрел на воды реки. Мы подталкивали друг друга, подначивая, уговаривая напомнить ему о нашем существовании. Но лицо у него было суровое, глаза печальные, даже злые, - и никто не осмеливался обратиться к нему…
Потом он лежал на земле и, казалось, дремал. Нам надоело ждать, когда он вспомнит о нас, и мы затеяли свою привычную возню, через минуту забыв о нем. Он сам напомнил о себе.
- Скучно вы живете, братцы, - сказал он и укоризненно покачал головой. - Дни попусту летят у вас. А за день ой сколько можно узнать. - Он сидел на траве и смотрел на нас своими грустными глазами. - Чем торчать здесь все каникулы, шли бы в пионерскую комнату, - предложил он.
- Да там еще скучнее, - заявил я.
- Скучно или нескучно - это зависит от вас самих, - сказал Валентин Петрович. - Если скучно, значит, или вы сами скучные люди, или ничего не сделали, чтоб стало веселее и интереснее. А сколько на свете славных дел! - он тяжко вздохнул: - Но как часто мы проходим мимо. А потом спохватимся, да поздно…
Чем-то очень личным повеяло от его слов. Неправда, что дети не замечают нюансов душевных переживаний. У мальчишек и девчонок сердце мгновенно откликается на боль другого человека, как бы он ни пытался скрыть ее. Мы смотрели на Валентина Петровича большими, застывшими в изумлении глазами, мы уловили, что он говорил о себе… И он понял, что выдал себя, рассердился, хотел накричать на нас, но вовремя спохватился, только резко отвернулся от нас. Спиной чувствуя, что мы не сводим с него глаз, он грубо бросил:
- Шли бы вы к пещере, что возле родника!
Мы слышали, что есть такая пещера, но никто из нас ее не видел.
- Нас мамы не пускают туда… - признался кто-то.
- Не пускают? - удивился Валентин Петрович. - А что там опасного? Я провел в пещере все детство.
- Волки там бродят, - сказал Камал.
Валентин Петрович фыркнул и тихо засмеялся:
- Все матери одинаковы. И моя пугала волками - посерьезнев, он посмотрел на нас. - Хотите в пещеру?
- Еще бы! - вырвалось у меня.
Ребята оживились, зашумели.
- Будет вам пещера, - пообещал Валентин Петрович и лег на землю; глаза его уставились в небо. - Завтра сходим…
Мы радостно закричали, запрыгали, возбужденно вцепились друг в друга. Голос Валентина Петровича прервал наше ликование.
- С утра пойдем, - сказал он. - На целый день. Так что захватите с собой по кусочку хлеба и сыра.
- И конфеты! И мясо! И пироги! - вновь пустились в пляс мы.
- Нет, - жестко прервал нас Валентин Петрович и приподнялся на локтях. - Никаких конфет. Даже девочкам. Ни кусочка мяса! Тем более пирога! Посмотрите на себя: разъелись, аж животы выпирают. Будем уходить в горы, как наши предки: сыр, луковица да чурек. Впрочем, в чьем доме сейчас отыщешь чурек? Так и быть, можете брать хлеб, - смилостивился он. - Да не буханку, а столько, чтоб в обед заморить червячка.
Мы поняли, что будет интересно. Но мы и не догадывались, что эти каникулы останутся в нашей памяти незабываемым и радостным событием. Уже гораздо позже, когда мы повзрослели, каждый из нас ощутил, как много значило для нас, для становления наших характеров, мировоззрения общение с Валентином Петровичем. В своем детском эгоизме мы не догадывались, чего стоила ему возня с нами. Он ехал в аул прожить последние дни, не обременяя себя никакими заботами, полюбоваться природой, послушать пение птиц, подремать под успокаивающий шум реки, а взвалил на себя такую обузу, как шумливая, вечно в движении, ватага ребят… Помню, как мы карабкались по крутому склону горы вслед за Валентином Петровичем к роднику. Каждый шаг давался ему с трудом, он тяжело дышал, пот лил с него в три ручья. Сердился, когда кто-то обгонял его, резко осаживал смельчака:
- Назад! Как выстроил вас, в таком порядке и идти!
Теперь я понимаю, почему он нервничал: он не хотел, чтобы мы видели его слабость. И пот с лица и затылка вытирал украдкой, точно стыдился…
- Ура! - закричали мы, когда добрались до родника.
- Кружку забыли, - всплеснула руками Инетта.
- Не забыли, а оставили, - поправил Валентин Петрович и приказал ребятам: - Ну-ка, набрать в ладони воду и напоить девочек.
Тысячи команд я слышал за свою жизнь. Но эта была самой неожиданной и… невыполнимой. Я почувствовал, как мои друзья вознегодовали. Мы, мальчики, сторонились девочек. Для нас самым обидным оскорблением было, если кто-нибудь бросал: "Иди к девчонкам! Они тебе компания!" Мы терпели их только потому, что от них некуда деться в маленьком ауле, где всего-то одна площадка для игр, - возле валуна… Но поить их из своих ладоней!?
Валентин Петрович, точно не замечая нашего возмущения, присел у родника, зачерпнул ладонями воду и поднес к губам Инетты. И она, эта дерзкая девчонка, осмелилась не только втянуть в себя, - да еще с шумом! - воду из рук мужчины, но в ответ на его вопрос: "Еще?" смело кивнула головой. И Валентин Петрович вновь присел на корточки к роднику и послушно зачерпнул воду…
- Не теряйте времени! - зыркнул он на нас сердитыми глазами.
Мы в нерешительности затоптались на месте. Позже при ссоре кто-то из ребят упрекнул меня: "Это ты тогда первым присел к роднику…" И он был прав. Именно я первым из сверстников шагнул к роднику, опустил руки в ледяную воду и зачерпнул ее. Она убегала меж пальцев, тонкой струей нырнула мне за рукав, а я, боясь, что ни капли не останется, закричал во весь голос:
- Ну кто же?! Скорее пейте! - протянул ладони в сторону девчат.
Я не заметил, кто именно склонился над моими ладонями, но помню удивительное чувство, которое охватило меня, когда я увидел перед своими глазами покорно склоненную головку с аккуратно сплетенными косами, черными змейками сбегавшими по спине, и ощутил легкое прикосновение губ к ладоням…
- Еще… - несмело прошелестел голос, и я, точно стрела из тетивы, бросился к роднику.
Я стеснялся смотреть в лицо девчонке, не желал признаться себе, что наслаждаюсь этим легким, нежным прикосновением губ к ладоням, вновь и вновь нагибался к воде, и уже не обращал внимания на то, что рукава совсем намокли, хоть выжимай…
- Это что за джигит там пьет? - раздался резкий голос Валентина Петровича: - Сперва девочки пьют! Это закон наших предков: первым пьет воду самый слабый…
- Знаем, почему, - сказал я. - Чтоб малыш при виде того, как пьет воду старший, в нетерпении не откусил себе язык…
- Вот именно, - подтвердил Валентин Петрович и укоризненно покачал головой: - Хорошо, что мы не заметили, кто это о себе в первую очередь заботится, до конца дней его позор бы впереди него бежал…
Мы, конечно, заметили, кто это был, но каждый из нас уловил в голосе Валентина Петровича приказ забыть этот случай, и мы молча черпали ладонями воду для девочек. Потом он разрешил и нам припасть к роднику. И хотя из нас самый потный и измученный был он, и мы понимали, как его гложет жажда, Валентин Петрович лишь после того, как все мы напились, тяжело лег, опираясь на руки, и потянулся губами к прохладной воде…
Пещера предстала внезапно. Мы бросились было к низкому входу, темным, сырым провалом зияющему в скале, но Валентин Петрович остановил нас.
- Знаете ли вы, что в этой пещере несколько лет прожила похищенная горянка? - спросил он и рассказал нам, как давно, еще до революции, сын богатого горца полюбил девушку и решил похитить ее. Но по ошибке украл ее сестру. И спрятал в этой пещере. А потом бросил. И она, гордая, сильная духом, здесь родила сына и в этой пещере его растила… Валентин Петрович показал на склон горы: - Вон, видите, едва зеленеет кусочек плоского склона? Там она выращивала картофель. В пещере круглые сутки горел костер. Сучья и бревна собирала она в этом лесу. Не покорилась она судьбе, не покорилась.
И опять мы почувствовали, что его слова относятся не только к похищенной. Он вошел в пещеру, махнув нам рукой, чтоб шли следом…
На улице сияло солнце, а в пещере было пасмурно и сыро. Мы невольно притихли. Когда глаза привыкли к темноте, Валентин Петрович подвел нас к углу, показал на почерневшую и затвердевшую золу.
- Вот здесь горел костер…
- Это зола от костра, который разводила похищенная?! - начал было кто-то из нас.
- Нет, - возразил Валентин Петрович и смущенно пояснил: - Любил из школы напрямик бежать в пещеру… Я здесь и стол приспособил, и дверь сделал…
- Где же они?
- Так, считай более четверти века прошло, - нахмурился он. - Сюда часто забредали охотники и альпинисты. Лень в лесок сходить за сучьями, так они и стол, и нары, и дверь пустили на растопку… А хорошо здесь бывало: костер трещит, пламя мигает, и я лежу на нарах, оторванный от всего мира, и читаю книгу…
- Здесь и сейчас хорошо, - затаив дыхание, прошептал я.
Валентин Петрович услышал мой шепот, кивнул головой:
- Здесь может быть очень уютно. Если мы возьмемся…
- Возьмемся! Возьмемся! - закричали мы.
- У нас в сарае есть старый стол, - заявила Инетта. - Я попрошу, и отец привезет его сюда.
- А у нас есть лишняя кровать! - выпалил я.
- И стулья принесем!
- И примус!
- Коврик!
Но Валентин Петрович отрицательно покачал головой:
- Нет, нет. Так неинтересно. Соорудим и нары, и стол, и стулья. И дверь приспособим… И все сами, не из магазина.
Что тут началось! Кто ж это откажется, чтоб стол, стулья, нары самим сотворить?!
Нас было девять мальчишек и семь девчонок. Мы поклялись, что никому не выдадим тайну. По крайней мере, до тех пор, пока пещера не превратится во дворец. А что она станет дворцом, в этом никто из нас не сомневался. Стали распределять обязанности. Каждый хотел идти с Валентином Петровичем выбирать деревья на стол, нары и дверь. И девчонки, вместо того, чтобы подмести пещеру, увязались с нами. Валентин Петрович не стал возражать.
- Пусть это будет первый и последний - слышите?! - последний случай недисциплинированности, - предупредил он.
Валентин Петрович доверил топор мальчикам, а сам стоял рядом и следил, "чтоб был полный порядок". Рубили деревья поочередно. Потом выкорчевывали пни и волокли в пещеру, пристраивали вокруг стола, вместо стульев.
Через несколько дней были готовы даже салфетки и коврики, - девчонки сами вязали спицами, чтоб украсить стол, стены и даже нары, которые удалось соорудить без единого гвоздя. А для стола и дверей гвозди мы отнюдь не купили в хозмаге и не принесли из дому. Не-ет. Сделали сами! Деревянные, точь-в-точь такие, какими пользовались наши предки. И двери, сбитые нашими гвоздями, были ничуть не слабее от этого. И петли были не металлические, а из кожи. Таков был принцип Валентина Петровича: все, что возможно, делать своими руками. Единственное исключение - это вместо лучины керосиновая лампа…
- Ради пожарной безопасности, - пояснил он.
Две недели промелькнули как один день. Пещера преобразилась, и Валентин Петрович назначил на следующий день торжественное открытие дворца-пещеры. Он так и назвал - дворец-пещера. И нам это понравилось. А он объявил конкурс на лучший сценарий открытия. Тут наше воображение разыгралось: хотелось, чтоб это было необыкновенно, интересно и запоминающе, и еще втайне каждый мечтал, что Валентин Петрович примет его план открытия… Чего только не предлагалось! И устроить скачки ("А где коней взять?"), и организовать фейерверк ("Хорошо бы, - согласился Валентин Петрович, - но среди нас нет пиротехника, да и необходимых пороховых средств не достать"), и провести митинг с участием гостей из Владикавказа, и много других предложений.
Наконец решили разжечь костер и дать клятву, что никогда-никогда не подведем друг друга…
- Даже в малом! - закричал я.
Валентин Петрович кивнул головой в знак согласия:
- Правильно, Олег. Это очень важно, и в малом быть верными друг другу.
Глава шестая
Открытие дворца-пещеры состоялось, клятву дали… Наутро, направляясь за Валентином Петровичем в пещеру, я задумался: а что же дальше? Теперь чем займемся? Но оказалось, что Валентин Петрович подумал и об этом. Я, как и остальные ребята, не обратил внимания, что под мышкой у него сверток. Вошли в пещеру, зажгли лампу и расселись: кто на нарах, кто на пнях, а кто и просто на сваленном в углу сене.
- Сегодня мы поделимся на три группы, - заявил Валентин Петрович и развернул сверток, в котором оказался старенький корпус радиоприемника, детали к нему и книжка по радиотехнике. - Нам нужно радио, чтоб слушать новости со всего мира и музыку. Будем восстанавливать приемник.
Конечно, тут же все бросились к Валентину Петровичу, и каждый убеждал, что поручить отремонтировать приемник нужно именно ему. Валентин Петрович поступил по-честному. Он спросил, кто имеет по физике пятерки. Оказалось, трое. Им он и вручил приемник.
- Вторая группа разработает по карте, - он достал из кармана бумагу, - маршрут нашего трехдневного похода к вершинам гор. Я набросал схему ущелья, - карты, к сожаленью, не нашел. Определим маршрут и начнем подготовку. Что нужно для похода?
Перебивая друг друга, мы стали выкрикивать каждый свое.
- Не отгадали. Рюкзаки и палатки, друзья мои, - объяснил Валентин Петрович. - Рюкзаки можно приобрести в магазине, а с палаткой дело похуже. Но кто сказал, что шалаш хуже палатки? Ничуть.
Потом он привел нас на участок, на котором когда-то выращивала картофель похищенная горянка, а сейчас торчала лишь одна береза. С него аул был виден как на ладони. Лица аульчан трудно было различить, но по фигуре можно было узнать каждого. Я пожалел, что не захватил с собой подарок дяди Заура - армейский бинокль. Хоть он и тяжелый, но сейчас был бы здесь очень даже кстати. Можно было предложить и Валентину Петровичу посмотреть в бинокль на аул, и он ни за что бы ни отказался. Жаль, что не подумал об этом.