Эзра не заставил себя долго просить. На столе уже стояла всякая снедь, любовно приготовленная матерью: в центре красовалось большое блюдо с жареными цыплятами, а вокруг него стояли тарелки: тут был и редис в сметане, и салат, и вареники с вишнями, и яйца, и картошка с чесноком и укропом - да и чего-чего только не наготовила она для дорогого гостя. А рядом с большим блюдом стоял графинчик с виноградным вином.
- Ешь, ешь, сынок, на здоровье! Ты, верно, совсем забыл вкус домашней снеди, - с улыбкой угощала мать.
- Что верно, то верно, соскучился я по домашней еде, - весело отозвался Эзра, - нигде не едал таких вареников и такой аппетитной картошки. Недаром я всем говорил, что никто в целом мире так вкусно не готовит!
- А ты поменьше хвали, да побольше ешь. Авось я хоть едой соблазню тебя - все почаще будешь навещать меня, - лукаво ответила Эстер, придвигая сыну то одно, то другое блюдо. - Это еще что! Вот не успела я приготовить пампушки - ты ведь любил их есть с холодным молоком. А блинчики с творогом, которые я, бывало, готовила на троицу? А рубленые яйца с луком и с гусиным жиром? А ватрушки? Я хорошо помню твои любимые блюда! Ну, да всё еще впереди, всё успеешь попробовать - ведь не сегодня уезжаешь.
Обильное угощение, любовно приготовленное матерью, напомнило Эзре старые времена - праздничные торжества в доме, когда все, вплоть до медного черпака, которым набирали воду из кадки, было выскоблено, вычищено до блеска, пол подмазан свежей глиной, шесток окантован красной полоской, а его мать вся так и светилась радостью, нарядная и счастливая.
Тогда были еще живы дед и отец Эзры. Дед восседал на почетном месте в старомодном длиннополом сюртуке, отец улыбался в окладистую бороду, довольный тем, что вся семья в сборе: и брат Эзры Шимен, и сестра Бася, которая сейчас живет с мужем и детишками в Донбассе, и сам Эзра, его любимец и баловень.
Да, эта картина запомнилась комбригу на всю жизнь, и он невольно начал оглядываться, будто искал следы тех безвозвратно ушедших дней.
Видя, что сын задумался, Эстер подсела к нему.
- Что же ты, сынок, не выпьешь вина? Ведь оно свое, домашнее, из своего винограда. Да и я тоже хороша - захлопоталась на кухне и забыла попотчевать.
- А я тебя жду, мама. С тобой хочу выпить - одному как-то нескладно получается.
- Ну что ж, как не выпить с тобой, сынок, за компанию, - Эстер поставила на стол вторую рюмку и налила вина.
- Лехаим, мама, за твое здоровье, - сказал комбриг.
- Лехаим, сынок, лехаим, - за твое счастье и за счастье всей нашей семьи. Вот жаль, что Шимена нет, - ну, да приедет небось дня через два, - откликнулась Эстер.
Они залпом опорожнили рюмки и сразу же налили по второй.
- А много ли вы сняли в прошлом году винограда? - поинтересовался сын.
- Да много ли мне одной надобно? - ответила мать. - Большую часть продала кооперативу, а из остального приготовила вина. Довелось мне с тобой его попробовать, а это большая радость!
- Да, это большая радость, - повторил комбриг слова матери. - А часто ли Шимен тебя навещает?
- Приходит иногда. У него и без меня забот по горло, семья, колхоз, - беззлобно отозвалась Эстер.
- Забот у всех у нас хватает, - с легкой досадой сказал Эзра. - И все же детей у тебя трое, а ты у нас всех одна.
Участие сына так растрогало Эстер, что она даже прослезилась. И тут же, словно забыла что-то на кухне, побежала туда и загромыхала ухватом. Но и хлопоча по хозяйству, она то и дело забегала в горницу посмотреть, как завтракает сын.
- Ешь, ешь, Эзра, ты мало ешь, - потчевала она сына, и без того уплетавшего за обе щеки все, что стояло на столе.
Когда комбриг поел, мать вымыла и убрала посуду и тотчас же ушла на ферму.
Ей, собственно говоря, хотя бы на день нужно было отпроситься по случаю приезда дорогого гостя, но она не догадалась сделать это и теперь огорчалась: ей был дорог каждый час, проведенный с сыном.
Эзра проводил мать до ворот. В сарае громко раскудахталась курица, извещая хозяйку о том, что сегодня снеслась пораньше. С соседнего гнезда отозвалась вторая, и вскоре в курином углу поднялся беспорядочный шум и гам. Но тут огромный петух, пестрый, с яркосиней, сверкающей на солнце шеей и пунцово-алым гребнем, вскочил на покосившийся забор, раза два-три взмахнул крыльями и оглушительно закукарекал: мол, с добрым утром, хозяева! Куры, заслышав его громкий крик, умолкли. Стало тихо. Только важно прокулдыкал индюк, когда индюшка, шествовавшая во главе цепочки светло-желтых утят и тонконогих индюшат с маленькими головками на длинных шеях, опустила крылья, чтобы собрать своих питомцев.
"Мамино хозяйство, - с нежностью подумал комбриг, - тяжело ей, верно, одной со всем управляться, а вот тянется же - и на ферме работает, и за своей живностью ухаживает. Скучно ей, видать, без всего этого".
Невдалеке от забора, на котором кукарекал петух, под самыми окнами дома стояла в палисаднике ветвистая груша, та самая, которую посадил комбриг еще в дни детства. Под тяжестью плодов дерево склонило ветви почти до земли.
"Подпорки бы поставить", - по-хозяйски подумал комбриг и, сорвав грушу, надкусил ее крепкими зубами, но тут же скривился и отбросил далеко в сторону - груша оказалась незрелой и терпкой. Чтобы перебить неприятный вкус, он сорвал с росшего у забора крыжовника горсть зрелых ягод и, запрокинув голову, высыпал их в широко открытый рот.
"А забор-то здорово покосился, вот-вот упадет, - заметил про себя комбриг. - Заменить бы несколько столбиков и остальные укрепить как следует. Глядишь, он и простоит еще год-два - по крайней мере коровы в палисадник забираться не будут".
Не откладывая дела в долгий ящик, комбриг начал разыскивать все необходимое, чтобы привести в порядок ограду. Он заглянул в ригу, пошарил в углу в сарае, где отец складывал, бывало, всякую всячину - все, что могло пригодиться в хозяйстве. Но ничего путного тут не нашел, и только рядом с громоздившейся в углу двора навозной кучей увидел несколько кольев. Обстругав и заострив топором, он приладил их к старым столбам, прикрепил проволокой и, таким образом, кое-как выпрямил забор.
Покончив с этим, комбриг отправился на засаженный картофелем огород, который узкой полоской тянулся за ригой до самого пруда. Хозяйским глазом приметил, что кусты картофеля плохо окучены и что кое-где междурядья заросли травой.
"А ведь скоро, - подумал он, - картофель зацветет, и тогда уже поздно будет окучивать его".
Эзра не стал медлить - раздобыл в сарае тяпку и усердно принялся за дело. С непривычки он вскоре натер мозоли, но, не глядя на это, продвигался все дальше и дальше, с таким расчетом, чтобы к приходу матери закончить работу.
Он увлекся и не заметил, что за оградой давно уже словно каланча стоит старый Велвл Монес: восторженно ухмыляясь во весь рот, он каждому прохожему показывает заскорузлым пальцем на комбрига:
- Гляньте, как наш генерал орудует - ни дать ни взять заправский колхозник!
- А чем он не колхозник, - рассудительно отозвался Аврам Свидлер, который, по своему обыкновению, запыхавшись спешил куда-то. - Он тут вырос - значит, он наш колхозный командир.
Заслышав голоса, комбриг поднял голову и поздоровался с Монесом и Свидлером.
- Ты что, снова старое оружие взял в руки? - с улыбкой спросил Велвл.
- Да вот пора второй раз окучивать картошку, а матери некогда, я и помогаю, - вытирая со лба пот, серьезно отозвался комбриг.
Он чувствовал, как от напряженной работы по телу разливается приятная истома.
"Пора и передохнуть", - подумал он.
Подойдя к ограде, Эзра оперся, слегко согнувшись, на деревянную рукоятку тяпки и завел со старыми знакомыми долгий разговор.
В это время мимо проходила Марьяша. Уж не нарочно ли она очутилась рядом с домом Ходошей? Увидев, что комбриг не один, она остановилась в сторонке, между ригой и небольшим стогом соломы, и стала с любопытством прислушиваться. Но уловить что-либо из разговора ей не удавалось. Видно было только, что Монес рассказывает какую-то смешную историю, и комбриг с Аврамом от души смеются.
Наконец они ушли, и Марьяша, оглядываясь на каждом шагу, нерешительно подошла к ограде. Сердце ее колотилось, волнение стеснило грудь.
- Здравствуйте, - с замешательством молвила она. - Еще не забыл?
Комбриг, видимо, тоже смутился.
- Мы позавчера… - начал было он и тут же умолк, будто слова застряли у него в горле. - Чего "не забыл"? О чем ты?
- Не забыл, как надо орудовать тяпкой? - с улыбкой пояснила Марьяша.
- А что тут забывать? - несколько разочарованно ответил комбриг, ожидавший, как видно, другого ответа.
- Ну, такому большому начальнику вроде и не подобает тяпкой махать, мог бы и забыть эту премудрость, - ответила Марьяша и тут же пожалела о сказанном.
- Ради матери и начальник должен все помнить, - с достоинством ответил Эзра.
- Это хорошо, что ты не забываешь мать. Ну, а помнишь ли прежних друзей? - попыталась Марьяша подвести разговор к тому, что ее больше всего интересовало.
- Я никого не забыл, - коротко ответил комбриг.
- А вот меня забыл, - сказала Марьяша и, смутившись, покраснела. Комбригу показалось, что глаза ее затуманились.
- Я не забыл тебя… - начал он и запнулся. - Ну, рассказывай, как живешь. Я слышал, что ты обзавелась семьей.
Марьяша низко опустила голову и, помолчав немного, спросила в свою очередь:
- А у тебя есть семья?
- Можно сказать, что нет, - ответил комбриг, и по лицу его Марьяша поняла, что в его жизни произошел какой-то перелом.
- А ты здесь узнал, что у меня семья, или до тебя раньше дошли об этом слухи? - полюбопытствовала Марьяша, испытующе глядя на комбрига исподлобья.
- Мне написала об этом мать, - ответил комбриг.
- Я вышла замуж много месяцев спустя после того, как перестала получать от тебя письма. Вышла только тогда, когда узнала, что ты женился.
- Я написал тебе много писем, но ответа ни на одно не получил. Ну, а потом был тяжело ранен, - сказал комбриг, будто оправдываясь. - Ты знала об этом?
- Откуда мне было знать? Писем я не получала, а твоя мама ничего не рассказывала о тебе, - с горечью отозвалась Марьяша.
Ей хотелось о многом поговорить с Эзрой, но она не решалась, не знала, как начать этот разговор.
- Если бы ты знал, как мне хотелось еще раз встретиться с тобой! - вырвалось наконец у нее.
- Вот мы и встретились, - быстро отозвался комбриг и, оглянувшись, вполголоса добавил: - Давай встретимся по-настоящему, если тебе это удобно. Поговорим обо всем… Сумеешь ли ты прийти незаметно - ведь тебе неприятно будет, если посторонние узнают о нашей встрече?..
- Ну и пусть узнают, - перебила Марьяша, - я никого не боюсь.
- Сегодня не удастся - должен вернуться мой брат Шимен… Я его еще не видел после приезда. Давай встретимся завтра вечером в роще, где мы встречались раньше. Хорошо?
- Хорошо, - согласно кивнула Марьяша. - Я приду. В котором часу?
- В шесть часов вечера, - ответил комбриг. - В шесть часов я буду тебя ждать.
Как только Марьяша вернулась домой после короткой встречи с комбригом, мать сразу заметила, что дочка чем-то сильно взволнована.
- Что с тобой, дочка? Что случилось? - спросила она.
- А что такое? - пыталась Марьяша скрыть от матери свое волнение. Но разве что-нибудь укроется от материнского взгляда? Глаза дочери блестели от возбуждения, лицо светилось радостью, все валилось у нее из рук, видно было, что она чем-то потрясена.
- Что же ты молчишь, дочка, что с тобой случилось? - настаивала мать. - Давно я тебя такой не видела. Ты что-то скрываешь от меня…
Тревога, овладевшая душой Марьяши, передалась бы, может быть, и ее мужу Фоле, но внимание их отвлек плакавший ребенок. Марьяша взяла его на руки, и тут ей бросилось в глаза поразительное сходство отца с сыном.
"Что, если Эзра завтра предложит мне уехать с ним?" - в смятении подумала она. А ребенок? А муж? Что она скажет мужу, как объяснит свой уход? Он никогда не обижал ее, ни разу не повысил голоса, разговаривая с ней. Он любит ее всей душой. И за всю его любовь, за его преданность отплатить ему изменой? Но, может быть, Эзра просто хочет поговорить с ней, вспомнить былое? Может быть, он и не думает делать такое предложение? Это и лучше; она привязалась к Фоле, привыкла к нему.
Любовь к ребенку, казалось Марьяше, заглушила ее чувство к Эзре, она стала забывать его. Но это ей только казалось: стоило Эзре появиться в Миядлере, как глубоко таившееся чувство вспыхнуло с новой силой, и как она ни старалась подавить его, это ей не удалось, она хоть издали захотела взглянуть на любимого. Все - эти годы чувство к Эзре жило в ее сердце рядом с любовью к мужу и к ребенку. И Марьяша сейчас сама не знала, какое чувство сильнее…
"А может, не ходить на свидание?" - подумала она.
Но не идти она не могла. Она столько лет мечтала хоть раз увидеться с ним, а теперь, когда он тут, когда счастье, которое она считала навсегда утерянным, снова засияло перед ней, она стремительно пошла ему навстречу.
Ночь Марьяша провела в смятении. Ее мучили противоречивые чувства, и она долго не могла уснуть. Поздним утром, когда она очнулась от недолгого сна, который не принес ей отдыха, Фоля уже ушел на работу. День вставал ясный, солнечный, а на душе у Марьяши было тревожно. Медленно продвигались стрелки часов, как это всегда бывает во время напряженного ожидания. Оставались считанные часы до встречи с Эзрой.
- И чего это я, глупая, нервничаю? - начала она себе выговаривать.
Внезапно Марьяша услышала за окном тревожный шум - голоса чем-то взволнованных, возбужденных людей. Выглянув, Марьяша увидела, что народ мечется по улице, как во время пожара. Она выбежала на крыльцо и сразу услышала надрывный плач, безутешные причитания. У Марьяши будто что-то оборвалось в груди.
"Беда какая-то", - подумала она, сбегая с крыльца на объятую смятением улицу. И тут явственно услышала полные отчаянной тоски сетования Эстер:
- Кто мог сравняться со мной в радости, когда я увидела его в моем доме? Кто был счастливее меня, когда я прижала к груди мой клад, мое сокровище, моего дорогого сына? А теперь злой рок отнимает его у меня - в огонь бросают мое ненаглядное дитя, жемчужину моей вдовьей жизни!
Марьяша увидела рядом с машиной, возле которой отчаянно голосила Эстер, Эзру. Комбриг прощался с обступившими машину людьми, что-то говорил им, как бы припечатывая каждое слово решительным взмахом руки.
"Что-то страшное случилось", - подумала Марьяша.
Комбриг сел в машину, она тронулась и, набирая скорость, пронеслась мимо Марьяши. Что-то в последний раз пронзительно выкрикнула Эстер, что-то прокричал, высунувшись из машины, комбриг - и вот уже только облако пыли мелькнуло и рассеялось вдалеке. Марьяша не знала: ей ли крикнул комбриг слова прощального привета, или матери, или, может, всем оставшимся, заметил ли ее комбриг в последнюю минуту прощания?
Уже несколько дней шла война с гитлеровцами. Многие жители Миядлера получили повестки из военкомата. В числе мобилизованных был. и Марьяшин муж Фоля. Еще не зная об этом, он пришел с работы усталый, весь в пыли, и, прежде чем успел вымыть руки и лицо, Марьяша накрыла на стол и поставила перед мужем полную тарелку супа. По ее невеселому виду Фоля понял, что она чем-то подавлена. Ему хотелось спросить жену, что случилось с ней вчера; теща накануне вечером приставала к нему с расспросами: почему плачет Марьяша, что с ней такое? Он хотел утешить Марьяшу, сказать ей несколько ласковых слов, но та выскользнула из комнаты и долго не появлялась.
На колени к Фоле вскарабкался сын Лейбеле.
- Воробышек ты мой! - приголубил Фоля сынишку, и обрадованный отцовской лаской ребенок стал размахивать какой-то бумажкой:
- Па-па! Повестка тебе пришла - на войну.
- Покажи! - Фоля хотел взять бумажку, но тут вбежала Марьяша, схватила ребенка на руки и ушла с ним, бормоча на ходу:
- Дай папе поесть спокойно!
Сердце у Марьяши со вчерашнего дня словно окаменело, ничто уже не могло ее вывести из этого состояния оцепенения и тупого безразличия ко всему окружающему.
Пока Фоля обедал, теща и жена в соседней комнате наспех снаряжали его в дорогу: положили в вещевой мешок смену белья, полотенце, кружку, ложку, сухари и кое-что из съестного. Уложив все необходимое, они вышли к сидевшему за столом Фоле, и старуха, украдкой вытирая слезы, долго стояла рядом, ждала, пока он не съест первое, чтобы сразу подать второе. Марьяша в смятении металась по комнате и все старалась вспомнить, что надо еще положить мужу в дорогу, не забыла ли она чего-нибудь. То и дело она подходила к Фоле, украдкой поглядывая на его доброе лицо. Она старалась казаться бодрой, чтобы он не заметил, как тяжко у нее на душе, - не хотела омрачать последние часы перед разлукой.
- Что ты так плохо ешь? - спросила она. - Не вкусно? Может, приготовить что-либо другое?
- Все хорошо, Марьяшенька, - отозвался Фоля, ласково улыбаясь в ответ на ее грустную улыбку.
Фоля понимал, что за повестка получена сегодня, но не заговаривал об этом, ждал, пока Марьяша сама не скажет о ней. Он только взял ее за руку и, притянув к себе, обнял, когда она подавала второе.
- Что с тобой, Марьяшенька?.. Ты чем-то расстроена, что-то скрываешь от меня, - не выдержал он наконец.
- Что ты, что ты? Ничем я не расстроена. Ешь, пожалуйста, а то простынет, - ответила Марьяша.
Между тем Лейбеле снова вскарабкался на колени к отцу.
"Ребенок чувствует разлуку, - печально подумала Марьяша, - никогда он так не тянулся к отцу, как сегодня".
Фоля сидел, одной рукой обнимая Марьяшу, другой прижимая к себе малыша.
- Ну, так как же, пришла повестка? - спросил он.
- Пришла, Фоля. Через час ты должен явиться… - отозвалась Марьяша. - Не положить ли тебе еще одно полотенце на смену, - заботливо предложила она, - да и теплые носки не помешают - как ты думаешь?
- Полотенце положи. А вот носки, если доживем до зимы, выдадут, - ответил Фоля.
Фоле хотелось сказать Марьяше что-то особенно важное, значительное, но мысли путались, он не мог найти нужных слов, чтобы выразить всю свою любовь к жене и ребенку.
- Пишите мне почаще… Берегите себя и Лейбеле… - сказал он, глядя на Марьяшу, стоящую с ребенком на руках, и тещу, которую полюбил, как мать, за последние годы.
- Храни тебя бог, - сказала Лея. - Сколько людей на моей памяти ушло из Миядлера воевать, и все вернулись домой целы и невредимы. Вот и тебя сохранит господь, чтобы мы не осиротели.
Всё наконец уложили, и Фоля, надев вещевой мешок, прижал к груди сына и прощальным взором окинул комнату.
"Суждено ли мне вернуться в этот дом, увидеть Марьяшу и сына, мать?.. Суждено ли снова увидеть родные места, где я родился, где прожил всю свою жизнь?"
Вместе с женой и тещей, взяв на руки сына, Фоля вышел на улицу и направился к машине, которая должна была отвезти мобилизованных в военкомат.