Человек в очках зажмурил глаза от неожиданного света, с усилием открыл их и назвал моряка по имени.
- Ну да, да! В крепость!
Автомобиль поехал дальше.
Немного погодя спутник Кривенко, задремавший было, встрепенулся, спросил у Кривенко, как его зовут, и снова пробормотал что-то насчет того, что в Петропавловской крепости с артиллерией неладно.
Больше он ничего не сказал.
Он не сказал ни слова о том, что нужно было не только уметь стрелять из орудий, но также уметь жертвовать жизнью для того, чтобы открыть огонь по Зимнему из крепостных орудий.
Он не сказал ничего о том, что в Петропавловской крепости было сколько угодно артиллеристов, умеющих отлично стрелять из орудий, но не желавших платить за революцию слишком дорогой ценой.
Если бы он был разговорчив, он, может быть, рассказал бы и о том, что за крепостными стенами есть люди, готовые заплатить за нее даже такой ценой, но что эти люди не умеют стрелять из орудий.
Но он ничего не сказал. Он сидел, забившись в угол автомобиля, надвинув шляпу на лоб, выглядывая из-под очков донельзя утомленными глазами.
11
Старший крепостного патруля остановил автомобиль, спросил пропуск.
Кривенко тронул своего спутника за плечо.
- Приехали, кажется.
Тот, еще не очнувшись окончательно, схватился за револьвер, лежавший в кармане пальто, однако тотчас же пришел в себя и сонным движеньем руки пытался отворить дверцу автомобиля.
Они оставили автомобиль у ворот и пошли пешком. За те полчаса, которые прошли со времени получения ложных сведений о сдаче Зимнего, за стенами крепости не изменилось ничего: во дворе были те же лужи, так же бродили туда и назад солдаты, кое-где тускло горели фонари, с крепостных стен россыпью, видимо не целясь, стреляли из винтовок.
Ничто не нарушило простого, как будто издавна установленного порядка этой дождливой октябрьской ночи; только чей-то веселый звучный голос неподалеку от крепостных ворот пел песню:
Цыганочка, гай, гай!
Цыганочка, гай,
Цыганочка черная,
Ты нам погадай!
Это было так необычно, до такой степени не сходилось с пугливым светом фонарей, с коротким треском винтовок на крепостных стенах, что Кривенко и человек в очках остановились и с удивлением посмотрели друг на друга.
Человек, певший про цыганочку, шел в нескольких шагах впереди них. При свете фонаря мелькнул ворот голландки и круглая матросская шапка, сдвинутая на затылок.
Цыганочка, гай, гай…
Он вдруг оборвал и обернулся.
- Братишки, где тут комиссара найти?
- Должно быть, здесь! - ответил человек в очках, проходя мимо и указывая головой на двери гарнизонного клуба.
- Дело!
Матрос беспричинно захохотал, сделал налево кругом и побежал вверх по лестнице.
На лестнице он обернулся и быстро заговорил:
- Здорово жарят, а? Никакого срока не дают, жарят и жарят! Мы им в лен, они нам в капусту!
Кривенко и его спутник молча прошли мимо; он посмотрел на них с недоумением, придержал дверь ногой, с размаху вскочил в комнату и остановился, оглядывая всех находившихся в комнате выпуклыми голубыми глазами.
Он миновал патрульного красногвардейца, видимо только что принесшего пакет и рассматривающего с огорченным видом прохудившиеся сапоги, и остановился глазами на человеке, сидевшем за письменным столом; на столе не было ничего, кроме кольта - справа и недопитого стакана чая, в котором плавала папироса, - слева.
Матрос двинулся было к столу, но человек в очках пересек ему дорогу и подошел первый.
- Известие о сдаче Зимнего оказалось ложным.
- Д-да. Мне звонили. Спутали со Шт-табом. Это Штаб взяли.
Человек в очках указал на Кривенко.
- Вот… это для вас, товарищ Турбин, - сказал он неопределенно, - объясните ему, пожалуйста, в чем дело. Он - артиллерист.
Турбин поднялся и вышел из-за стола на середину комнаты. Несколько мгновений он напряженно потирал руками лицо, как бы не зная, с чего начать разговор.
- В-вы говорили ему о том, что…
- Я ничего не говорил, - отозвался тот и сердито вытер мокрую щеку ладонью, - это уже вы будьте добры объяснить товарищу, что от него требуется.
Турбин обратился к Кривенко:
- В д-двух словах…
Он не окончил, - давешний моряк сделал два шага вперед и со щегольской выправкой остановился перед комиссаром, мотнув по воздуху клешами и звонко щелкнув каблуками.
- Прислан с Морского полигона в ваше, товарищ комиссар, распоряжение.
- Хорошо, - коротко ответил Турбин, - т-так вот, значит, вы и этот т-товарищ…
Он вытащил из кармана мундштук и принялся прилаживать к нему толстую самокрутку.
- В д-двух словах, - нужно возможно скорее открыть огонь п-по Зимнему. Здешние артиллеристы из к-крепости отказываются стрелять… Дело в том, что…
Он остановился, втиснув наконец самокрутку в мундштук и шаря по карманам за спичками.
- Д-дело в том, что орудия, по их словам, неисправны. То есть не только по их словам… Я обязан п-предупредить, - вдруг объяснил он, поднимая голову и растерянно взглядывая на человека в очках.
- Разумеется, это ваша обязанность, - нетерпеливо проворчал тот.
- Орудия, по-видимому, действительно н-неисправны. Здешние артиллеристы указывают на то, что н-некоторые части заржавели и с этими… как их… с к-компрессорами тоже что-то неладно. Одним словом, стрельба из этих орудий сопряжена с большим риском.
- Так вот… если вы р-решаетесь, - закончил он и, найдя наконец спички, выпустил из рта огромную струю вонючего дыма. Губы у него чуть-чуть вздрагивали от волнения.
- Нужно сперва орудия осмотреть… Может, врут, что испорчены, - хмуро проворчал Кривенко.
Матрос без всякой причины подмигнул человеку в очках, встретившему это довольно равнодушно.
- Товарищ комиссар, - спросил он у Турбина, - орудия полевые или крепостные и какого калибра?
- П-полевые трехдюймовки.
- Ах ты дьявол! - вдруг удивился матрос. - Из полевых не приходилось стрелять. Ну да ладно!.. Справимся.
На дворе стало еще темнее. Шел дождь. Сильная ружейная перестрелка слышалась со стороны дворца.
Красногвардеец, провожавший Кривенко и матроса к орудиям, поминутно вваливался в лужи, грязь летела во все стороны, он ругался, проклиная весь свет - и юнкеров, и комиссара, и своих спутников, и какого-то Ваську Гвоздева, которому доставалось больше других.
Матрос время от времени останавливался и начинал вразумлять его:
- Ты, так твою так, не имеешь права по моциону так выражаться на людей! Люди идут стрелять из орудий, которые к курицыной тетке годятся, а он выражается. Щелкну тебя по шее, враз сядешь!
Неподалеку от "лагерей" Кривенко спросил у него:
- Как тебя зовут?
- Спирькой! - весело ответил матрос.
- Да не Спирька, а фамилию скажи, - хмуро поправил Кривенко.
Матрос насмешливо посмотрел на Кривенко и свистнул.
- Спиридон Матвеевич Голубков, моряк Второго балтийского экипажа.
Голые ветлы показались за крепостными стенами - там неуклюже торчали дула орудий. Несколько солдат бродили возле них и, против всех артиллерийских законов, курили самокрутки.
В течение пятнадцати минут Кривенко и матрос с помощью солдат, державших фонари и лампы, готовивших пыжи, протиравших тряпками каналы стволов, осматривали орудия. Потом между ними произошел короткий разговор:
- Предохранителей нет, - сказал матрос.
- Ладно, нужно будет после каждого выстрела ждать по две-три минуты, - отвечал Кривенко.
- Выбрасывателей нет…
- Выбьем прибойником!
- Ржавчина во всех стволах и на всех затворах.
- Сойдет!
- У этих двух забоины в каморе, у наружного среза.
- Ну и что же, забоины… Пустяки!
- У этой трубка ударника раздута.
- Не беда!
И, наконец, матрос произнес самое страшное:
- И насчет компрессоров тоже… Не соврали…
Кривенко замедлил ответом:
- Да… Мало масла. Ну, что ж…
Матрос подошел к нему ближе и сказал негромко:
- Разорвет…
Кривенко поднял на него глаза - у матроса было серьезное, бледное лицо.
Он ответил сухо:
- Не знаю…
- Э, была не была! - высоким голосом закричал матрос, - заряжаем!
Он открыл затвор первого орудия. Кривенко уже подносил к каналу ствола снаряд.
Так начался штурм.
12
Так начался штурм.
Зимний дворец не в первый раз был атакован революционными войсками. Не в первый раз растерявшееся правительство было свидетелем того, как восставшие солдаты располагались под стенами этого здания. 14 декабря 1825 года дворец был взят лейб-гренадерским полком, предводительствуемым маленьким кривоногим офицером.
Этого офицера звали Пановым, и вместе с необыкновенным счастьем, которое сопутствовало ему по пути от Гренадерских казарм до Сенатской площади, история сохранила трудно объяснимые черты его поведения.
Проходя мимо Петропавловской крепости, он занял этот важнейший стратегический пункт со своими четырьмя ротами и через четверть часа покинул его, не оставив в крепости ни малейшего следа своего пребывания.
Проходя мимо Зимнего дворца, он занял его, - солдаты были уже во дворе, у тех самых входов, но которым девяносто два года спустя во дворец проникли петроградские красногвардейцы, - и через три минуты ушел из дворца на Сенатскую площадь.
Не в первый раз дворец атакован восставшими. Но в первый раз его стены видели не уланские кивера, а измызганные солдатские фуражки, не гвардейские мундиры, а черные матросские бушлаты.
В грохоте орудий и непрерывной сухой дроби пулеметов Шахов не различал ближайших звуков - топота шагов, звона оружия, слов приказа, которыми ротные и взводные командиры пытались внести хоть какой-нибудь порядок в движенье солдатской массы.
Вокруг него, как черная река, заполняя всю улицу, шли солдаты.
Только время от времени звуки стрельбы спадали, и тогда в сознании, напряженном и пустом, с неожиданной силой отпечатывался каждый шорох.
Шахов начинал чувствовать звонкую легкость в голове и вспоминал, что он - голоден, что он целый день ничего не ел.
В густой темноте вместе с отрядом Кривенко он прошел Морскую и сквозь арку Главного штаба впервые за весь день увидел Дворцовую площадь.
Он остановился, и весь отряд на одно мгновенье подался назад.
Площадь была озарена бледным, задымленным светом, со всех сторон, со всех прилегающих улиц, из-за каждого угла смутными тенями неслись, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, цепи солдат, красногвардейцев, матросов.
Окна Зимнего были освещены; в этом свете у баррикад были видны броневики, облепленные темной массой людей.
Без одного слова команды, без возгласов и пения, отряд продвинулся под аркой и вышел на открытое место.
Шахов бежал, забывая нагибаться, и заметил это, только когда сзади раздался крик: "Нагнись!"
И снова напряженное и звонкое сознание, которое как будто было не в нем, а где-то отдельно, отметило, что давеча днем солдаты шутили над тем, что красногвардейцы во время перебежек никогда не наклоняют голову.
"Бежит и пулю ртом ловит!" - припомнил Шахов и остановился.
Он стоял у Александровской колонны. Пулеметы юнкерских баррикад стреляли. Рабочий, стоявший рядом с Шаховым, был убит, едва только он выглянул из-за пьедестала колонны; Шахов машинально наклонился над ним, заглянул в лицо.
И вдруг он снова почувствовал голод, сдавивший ему грудь и звонкой пустотой отдавшийся в голове. Неожиданно для себя он выбежал из-за колонны и поднял руку с винтовкой.
- Бегом! - закричал он с бешенством, полуобернувшись к красногвардейцам и указывая на дворец винтовкой.
А дальше все покатилось, сдвинулось, - он на бегу оборотился и увидел, что из-за колонны разом выбежала темная масса людей и под разодранный треск пулемета побежала через площадь ко дворцу.
Короткими вспышками сознания, точного до болезненности, Шахов отметил высокого матроса, стоящего перед баррикадой и размахивающего ручной гранатой, и труп солдата, на которого он едва не наступил, подбегая к баррикаде.
Еще мгновение, и матрос с гранатой и труп остались позади - перед Шаховым были высокие штабеля дров.
Он тотчас же, не останавливаясь, начал молча взбираться по скользким, вымокшим бревнам.
Два или три раза он поскользнулся, упал и снова поднялся, стараясь не выпустить из рук винтовку. И повсюду вокруг него были такие же, как он, молчаливые люди, которые взбирались вверх по скользким бревнам, падали и снова поднимались, так же, как он, крепко держа в руках винтовки.
И вдруг грохот орудий сразу упал, и, заглушая сухую ружейную трескотню, поднялся длительный, бешеный крик.
Черная сплошная масса людей обогнала Шахова, разбрасывая бревна, перекатываясь через штабеля.
Несколько гранат одна за другой разорвались впереди него; он стоял на баррикаде и, не целясь, стрелял из винтовки.
Яркий свет лился из окон дворца, двое солдат у главного входа возились с пулеметом, высокий полный офицер, без фуражки, бежал к баррикаде, размахивая рукой с револьвером.
Но все это было там, у самого входа; здесь рядом с Шаховым вразброд щелкали ружейные выстрелы, и черные, забрызганные грязью люди прыгали, бесновались, кричали и, размахивая винтовками, непрерывным потоком бежали от баррикады к дворцу.
Шахов прыгнул вниз и вместе с другими красногвардейцами, перебравшимися через баррикаду, бросился к подъезду.
Здесь, на лестнице второго этажа, солдаты теснили юнкеров, стрелявших сверху.
Когда Шахов вмешался в толпу - сопротивление было уже сломлено.
Стрельба сразу прекратилась, только несколько раз еще щелкнули одиночные ружейные выстрелы.
Чей-то звучный голос закричал сверху: "Прекратите стрельбу! Мы сдаемся!" - и в ту же минуту Шахов, как мяч, был вброшен в одну из комнат второго этажа.
Повсюду на полу разбросаны были обоймы, патроны. В углу, сжатые толпою, теснились юнкера - невысокий лохматый матрос ругал их, грозил кулаками, яростно стучал об пол винтовкой. В стороне солдаты прикладами разбивали огромные упаковочные ящики и тащили из них ковры, занавеси, белье, фарфор, статуэтки.
Высокий человек в солдатской гимнастерке с жестким, энергичным лицом и лихорадочными глазами грозил им револьвером и кричал что-то хриплым, почти беззвучным голосом.
Шахов остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше, и чувствуя, что нужно идти куда-то, что кому-то нужна эта сила, которая заставляла его бежать наперерез пулеметам…
- Где ваши министры? - кричал матрос юнкерам. - Сбежали? Сбежали? Говорите, сукины дети, корниловцы!..
"Вот оно что… Временное правительство, - вдруг вспомнил Шахов. - Вот куда…"
Он выбежал на лестницу; по лестнице вверх и вниз непрерывной цепью шли солдаты.
И вдруг среди беспорядочной толпы началось какое-то движение: снизу отхлынули назад, сверху подались вперед - толпа шпалерами расступилась вдоль перил.
Невысокого роста человек в очках и фетровой шляпе, сброшенной на затылок, торопливо шел, почти бежал по этому живому коридору.
Давешний солдат с лихорадочными глазами выбежал навстречу ему и, протолкавшись сквозь толпу, окликнул его по имени.
- Временное правительство?
- Во втором этаже, через три комнаты от Малахитового зала… Там еще…
- Что?
- Там еще юнкера… Не сдаются.
Они скрылись в толпе. Шахов бросился вслед за ними.
Небольшая колонна юнкеров - последняя гвардия Временного правительства - неподвижно стояла в караульной комнате у дверей, за которыми тринадцать министров с упорством, достойным лучшего применения, все еще играли свою пьесу, не замечая, что занавес уже давно опустился. Вся колонна держала винтовки на изготовку и ни одним словом не отвечала на бешеные крики, которыми толпа, втиснувшаяся вслед за человеком в очках в караульную комнату, встретила это последнее препятствие.
И вдруг все смолкло. Человек в очках поднял руку.
- Товарищи! Не нужно крови! Сопротивление бесполезно. Положите оружие! Временное правительство здесь?
Один из юнкеров за спиною своих товарищей открыл дверь в кабинет и вытянулся на пороге во фронт.
- Как прикажет Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство!
Он молча, взяв руку под козырек, выслушал ответ и, повернувшись, прошел сквозь колонну.
Человек в очках, подняв голову, смотрел ему в лицо, сощурив глаза, схватившись за рукоятку револьвера.
- Временное правительство просило сообщить, что оно уступает силе и сдается!