4
У них установилась забавная привычка: за десять минут до приема Красильников - если он был свободен - заходил к Вере Николаевне и в том шутливом тоне, который он усвоил по отношению к ней в ресторане, заводил какой-нибудь пустяковый разговор. Вера Николаевна уже при одном только виде опрятной, подтянутой фигуры Красильникова невольно настораживалась и, как она сама думала о себе, становилась ежиком.
- Ну вот, уважаемая Вера Николаевна, - переступая порог и весело улыбаясь, говорил Красильников, - оказывается, вы в городе знаменитый человек.
- Вы что же, обо мне сведения собираете?
- Как вы плохо обо мне думаете, - вздыхал Красильников и садился на стул для пациентов. - Просто о вас всюду говорят.
- Говорят, очевидно, о моем муже? - уточняла Вера Николаевна.
- Никак мне не хочется верить, что у вас есть муж, да еще такая знаменитость.
- Вадим Сергеевич, у вас не повышенное давление? Давайте проверим?
- Всегда мечтал быть знаменитым, но кто-нибудь опережал меня: космонавт, писатель, модный актер. Теперь вот ваш муж.
- Оставьте в покое моего мужа, - возмущалась Вера Николаевна.
- Извольте, - покорно соглашался Красильников. - Между прочим, Вера Николаевна, я ему совершенно не завидую…
- У меня начинается прием.
- Приняли бы вы меня, по личным вопросам? - Он смеялся.
- А вы женитесь, - советовала Вера Николаевна, - вот и обеспечите себе ежедневный прием по личным вопросам.
- Я подумаю, - соглашался Красильников…
Постепенно разговоры по утрам превратились в привычку, а там - Вера Николаевна и заметить не успела - в необходимость. Если Красильников по каким-то причинам не заходил, она весь день хандрила, бывала раздражительна и суха с больными, объясняя это себе переутомлением и влажным климатом. В такие дни Вера Николаевна почему-то неизменно вспоминала свой родной юг, подруг и знакомых, теплые ночи у моря и само море, таинственно живущее среди земли. Там, на юге, думала Вера Николаевна, совершенно иная жизнь, и поэтому там невозможны такие люди, как Красильников. Только на краю земли можно сохранить этот тип мужчины. Как это ни странно, Вера Николаевна еще ни разу не усомнилась в том, что Красильников пошловатый мужчина. Первое впечатление - сильное впечатление, а оно было именно таким. Но еще удивительнее то, что именно эта воображаемая Верой Николаевной пошловатость Красильникова более всего привлекала ее к нему.
- Знаете, Вера Николаевна, - говорил на следующий день Красильников, - я подумал и решил, что мне жениться рановато. Женщины любят сильных мужчин, а у меня едва душа в теле… Женщины любят знаменитостей, а я пока даже в своем околотке мало известен. Женщины любят…
- Хватит, - перебила Вера Николаевна. - Я знаю женщину, которая полюбит вас и таким… бедненьким.
- Кто она?! - вскочил Красильников, - Где она?
- Рядом, - Вера Николаевна улыбнулась, - через кабинет от меня.
- У-у-у, - Красильников сел, - не люблю окулистов. Когда они заглядывают в глаза, мне всегда кажется, что они там видят больше, чем я хочу. А домашний окулист- это хуже инспектора ГАИ перед подвыпившим водителем. Вера Николаевна, на что вы меня толкаете?
- Кто ваши родители, Вадим Сергеевич? Старые интеллигенты?
- Мои?! - он искренне удивился. - Ну что вы. Увы, Вера Николаевна, в нашей семье я интеллигент в первом поколении.
Через два дня случайно Вера Николаевна узнала, что Красильников дважды заходил к Тоне. Прощался с нею и заходил к так не нравящимся ему окулистам. Вначале она удивилась, и только. Но когда Тоня, пунцовея круглыми щеками ("здоровье краше всех румян"), с испуганным восторгом передала содержание их разговоров, которые носили чересчур смелый, даже рискованный характер, Вера Николаевна возмутилась.
"Вот он где, голубчик, карты раскрыл, - с тихим злорадством думала Вера Николаевна, - интеллигент в первом поколении. Конечно, он не женится на ней, но почему бы не побаловаться с милой пустышкой? Очень даже охотно. Итак, уважаемый Вадим Сергеевич, вас не хватило и на месяц. Далеко пойдете".
В таком духе она размышляла долго, весь день, тщательно заготавливая фразы, которыми хотела положить конец затянувшимся визитам Красильникова, но все получилось иначе…
- Вообразите, Вера Николаевна, - по своему обыкновению, с порога заговорил Красильников, - я решительно взялся ухаживать за Тонечкой. После наших академических бесед я просто наслаждаюсь тихим и уютным разговором о последних событиях в городе и даже рискую выражать свою точку зрения на современную семью.
Как всегда, он опередил ее, опередил своей искренностью и безвинным помаргиванием за стеклами полуроговых очков. Но ее почему-то задело, если не сказать больше, "академическое" определение их бесед. Что он хотел сказать? Она не знала, но вдруг почувствовала, что именно этими словами он сделал какой-то новый шаг в их отношениях, и на этот шаг надо отвечать.
- Значит, - Вера Николаевна решила говорить прямо, - если я правильно поняла, вас наши встречи уже не устраивают? Разговоры на отвлеченные темы, кабинетный официоз - не для вас. Гораздо больше вас привлекает нестрогий интим в полутемной комнате? Или ресторан, а потом полутемная комната и диван с думочками… Вы что предпочитаете?
- Я? - он странно посмотрел на Веру Николаевну, слабо усмехнулся и раздельно ответил: - Интим и диван с думочками…
Неожиданная вспышка раздражения прошла, и Вера Николаевна с ужасом подумала: "Что я ему наговорила? Зачем? Господи, всегда презирала медицинские откровения, свободный разговор на "любые темы", а сама? Что же это такое?"
- Вера Николаевна, - Красильников поднялся, и никогда еще она не видела его столь серьезным, - в это воскресенье я улетаю на два месяца в Москву.
- Зачем вы мне об этом сообщаете? - тихо спросила она.
- Если у меня возникнет желание продолжить наши, - он подчеркнул "наши" и едва выговорил следующее слово, - беседы, можно мне вам написать?
- Конечно, - она попыталась и не смогла ответить шутливо, она просто почувствовала, что шутка сейчас - фальшь, бесцветная и зыбкая фальшь. И вот эту невозможность шутить опять же создал он и опять сделал новый шаг в их отношениях. Какой?! "Он вытворяет со мною все, что хочет, - растерянно думала Вера Николаевна. - Вздумается ему, и я начинаю паясничать, ему не до шуток - и мне, видишь ли, тоже возбраняется смеяться. Однако это уже слишком. В кого я превратилась? И главное - на каком основании?" Так думала она, а рядом, почти синхронно, работала совершенно иная мысль: "Он уезжает. В воскресенье он уезжает на два месяца. И что же, мне радоваться этому или горевать? А почему, собственно, я должна делать то или другое? Каким это таким образом отъезд Красильникова может влиять на Веру Николаевну Палашникову? Но он - уезжает. И скатертью дорожка…"
5
Уже через неделю после отъезда Красильникова Вера Николаевна поняла, что их свидания по утрам были куда серьезнее, чем она предполагала даже в самых тревожных мыслях своих. Утром она входила в кабинет, приводила в порядок стол, садилась в кресло и ловила себя на том, что ждет Красильникова. Ждет - и все тут. Знает, что он в Москве, знает, что ждать - глупо, и - ждет. Или представляет, как он с порога улыбается ей и что-нибудь шутливо говорит, быстрым движением поправляя очки… И в этот момент в кабинет влетала Тоня.
- Верочка, ты одна? Ужасно скучно. Я не знаю, куда себя девать, - тараторила Тоня. - Вчера ходила в кино, ужасно. А публика: кто храпит, кто матом выражается…
Вера Николаевна ждала письмо. Как-то тихо, исподволь она решила: если будет письмо, значит, так тому и быть. Чему именно - она не уточняла, не хотела уточнять, наперед зная, что готова на все. Эта готовность была в ее внутреннем состоянии, а не в мыслях и тем более не в словах. Теперь она забыла скучать и уже не думала о настоящей жизни. Ожидание, память и предчувствие вполне удовлетворяли ее.
Но писем не было. И она вспомнила его последнюю фразу: "Если у меня возникнет желание продолжить наши беседы…" Значит, не возникло? Но его отношение к ней уже ничего не меняло - она любила Красильникова.
"Вот так, девочка, - грустно иронизировала Вера Николаевна, - любовь в тридцать лет. Бальзаковский возраст. Оч-чень мило. А что же с Константином Ивановичем? Ошибка? Он старше на двенадцать лет? Но куда же ты, милая, раньше смотрела? Ничего не понимала? Позволь, для этого высшего образования не надо. Достаточно слышать свое сердце. Не услышала? Ах, бедное существо… Хорошо, любовь. Как ты ее представляешь? Развод или в любовницы к Вадиму Сергеевичу?"
И пришло письмо. Короткое и откровенное. Вера Николаевна ушла в парк и долго слушала разговор молодых листьев. Вспоминала строчки из письма, ощущая гулкие, напряженные удары сердца, и решительно не хотела думать о будущем. Слишком долго жила она будущей жизнью, чтобы теперь торопить настоящую. Мимо нее проходили молодые парочки - она им не завидовала. Вера Николаевна хорошо знала, как долог путь к настоящему чувству, как сложно в пути не растерять веру в него. И здесь, в парке, она решила все рассказать Палашникову, Она не хотела обмана, потому что любовь, думала Вера Николаевна, начавшаяся с обмана, не может и не должна принести счастье…
- Палашников, - твердо сказала Вера Николаевна вечером, - я, кажется, влюбилась.
Константин Иванович, читавший за столом газеты, машинально перевернул полосу, потом выключил лампу и положил руки перед собой. Он долго молчал. Молчала и Вера Николаевна, зачем-то упрямо рассматривая его грузные плечи и коротко стриженный затылок. Она боялась ответа.
- Кажется, - глухо, не оборачиваясь, проговорил Палашников, - или влюбилась?
Вера Николаевна, заранее настроенная воинственно, вначале возмутилась этой канцелярской формальности, но тут же поняла, какое большое значение может быть для Константина Ивановича, да и для нее самой, в этом слове "кажется". Кажется - неопределенная форма, которая еще позволяет на что-то надеяться, дает отсрочку, и только теперь, в эти секунды, Вера Николаевна до конца поняла, какой разговор она затеяла. Стало страшно. "А вдруг мне и в самом деле только кажется? - испуганно подумала она, - а завтра все пройдет - и что тогда? Что тогда?! Вновь тишина огромных комнат, вновь осточертевший круг, но которому она будет перемещаться, сонно и тупо опустив голову, а в центре этого круга - точка времени, которая с каждым новым кругом становится все более призрачной и эфемерной, как шагреневая кожа у Бальзака. Но ведь течение времени не изменится, будет ли она с Палашниковым или без него, точка неизменно существует в пространстве, положив предел всему земному, и какая разница - с кем она встретит этот предел. Значит, дело не во времени и даже не в тишине огромных комнат? В чем же тогда? В чем?! Ужасно глупо было затевать этот разговор, не переговорив с самой собой. Что же ответить? Вот сейчас, от одного-единственного ее слова, будет зависеть все. Что ответить? Оставить сомнительное "кажется", и тогда останется корабль, на котором она в любое время сможет вернуться в свой заколдованный круг. Что ему сказать? Он ждет, он умеет ждать. Раньше мне казалось, что он специально сидит за столом и ждет, когда я усну. Утром я просыпалась- он уже опять сидел за столом. Так и скажу: влюбилась".
- Кажется, влюбилась, - Вера Николаевна закрыла глаза и откачнулась на спинку дивана. Оказывается, все это время она сидела в столь напряженной позе, что у нее заболела спина. - Кажется, Палашников, - тихо и равнодушно повторила она.
6
Дня три-четыре в отношениях Веры Николаевны и Палашникова чувствовалась напряженная натянутость, и, не сговариваясь, они старались встречаться как можно реже. Константин Иванович кочевал с одного совещания на другое, присутствовал на всех ученых советах и заседаниях, с необычайной для него твердостью отстаивал свою линию, горячась и с пылом обрушиваясь на оппонентов. Домой Константин Иванович приходил поздно, возбужденный спорами, и в такие минуты он нравился Вере Николаевне. Она пыталась представить его в молодости, когда он еще не был знаменит, не имел званий и степеней, и видела этакого безобидного, но упрямого увальня, которому надо помогать и внимательно следить за чистотой его носовых платков. Увы, когда они встретились, Константин Иванович уже не нуждался ни в том, ни в другом. Его привычки, симпатии и антипатии к тому времени окончательно сложились, кодекс домашнего быта был определен, и Вере Николаевне ничего не оставалось, как только приспособиться к его неписаным правилам и молча согласиться с его симпатиями и антипатиями. А так хотелось самостоятельности, она просто мечтала хоть раз предостеречь его от чего-нибудь, поправить, пусть в самом незначительном пустяке. В первые годы супружества Вера Николаевна с завидной смелостью бросилась в погоню за славой Константина Ивановича. Она не хотела быть просто женой знаменитости, она инстинктивно чувствовала, что для нее это будет слишком тяжелая и непосильная ноша, а потому стремилась к самостоятельности, отвоевывая свою маленькую независимость в семье, обществе, среди близких и знакомых. Однако не только догнать, но даже сколько-нибудь приблизиться к известности Палашникова так и не смогла. Слишком велика была дистанция, а она выдохлась уже на первых километрах. Пришлось свыкаться с тем, что всюду, куда бы она ни приходила, вежливо и даже с оттенком уважения говорили: "А это Вера Николаевна, супруга Константина Ивановича Палашникова". Или: "Константин Иванович Палашников с супругой" и так далее. Но уважение-то было не к ней, а к мужу, и вежливость - благодаря ему. Это ее раздражало. Но более всего негодовала и раздражалась Вера Николаевна на своей работе, когда, прежде чем назвать ее, опять-таки называли мужа, награждая ее тем оттенком уважения, которое заслужил он. Тем самым ни в грош не ставились се собственные заслуги, знания, опыт, стремление делать свою работу честно и хорошо. И она устала, а когда Вера Николаевна устала - появился Вадим Сергеевич Красильников…