В книге "Жизнь Нины Камышиной" оживают перед нами черты трудного времени - первые годы после гражданской войны. Автор прослеживает становление характера юной Нины Камышиной, вышедшей из интеллигентной семьи, далекой от политики и всего, что происходило в стране.
Роман "По ту сторону рва" рассказывает о благородном труде врачей и о драматических судьбах больных.
Содержание:
Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва 1
Об авторе 1
По ту сторону рва 1
Часть первая 1
Часть вторая 14
Часть третья 28
Жизнь Нины Камышиной 43
Часть первая 43
Часть вторая 59
Часть третья 81
Примечания 108
Елена Коронатова
Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва
Об авторе
Елена Ивановна Коронатова родилась в 1911 году на Дальнем Востоке в городе Никольск-Уссурийском, в семье военнослужащего. А детство и юность ее прошли в старинном, очень своеобразном городе Томске.
Необыкновенная жизнь выпала людям этого поколения. Великая Октябрьская революция, гражданская война, разруха, восстановление страны, первые пятилетки, построение социализма, коллективизация, Великая Отечественная война с фашизмом и снова восстановление - вот сколько вошло в жизнь шестидесятилетних, вот в каких великих событиях привелось им участвовать. Такая биография, такой жизненный опыт для писателя - счастье. Ему есть о чем писать, есть о чем говорить, есть что любить и ненавидеть.
К таким писателям относится и Елена Ивановна Коронатова.
Всю жизнь она училась урывками, но, кроме средней школы с педагогическим уклоном, ей ничего не удалось окончить. Так уж сложилась судьба: маленькие дети, жизнь в глухомани, частые переезды, связанные с работой мужа, война - все это мешало учебе.
В 1929 г., получив право преподавать в начальной школе, Е. Коронатова поехала работать ликвидатором неграмотности в глухую деревеньку. Потом она учительствовала на приисках.
Ей довелось пожить на отрогах Ала-Тау и Саян, в степях и горах Хакасии, побывать на Алтае и в северных краях. Встречи с интересными людьми на дорогах Сибири и пробудили желание писать.
Бывало, на приисках, за сотни километров от железной дороги, когда бураны, вьюги и снежные обвалы обрывали связь с внешним миром - ее поддерживало только радио. Возможно, поэтому она и стала посылать свои первые рассказы на радио.
С 1942 года по 1954 год будущая писательница работала в газетах разных городов. Но корреспонденции, статьи и очерки не могли передать всех ее мыслей, чувств и впечатлений от жизни. И она становится профессиональным литератором. Ее принимают в члены Союза писателей. В Москве и Новосибирске выходят ее книги: "На берегу Черемушки", "Бабье лето", сборник рассказов "Синяя птица", романы "По ту сторону рва" и "Жизнь Нины Камышиной". Эти романы получили наиболее горячий отклик читателей. Ведь в них вошло многое из жизни самого автора, и поэтому вполне можно сказать, что они выстраданы им.
В книге "Жизнь Нины Камышиной" оживают перед нами черты трудного времени - первые годы после гражданской войны. Автор прослеживает становление характера юной Нины Камышиной, вышедшей из русской интеллигентной семьи, далекой от политики и от всего, что происходило в стране. Но любовь к родине, душевная чистота и сила приводят ее к делам большевиков, к служению народу.
Если этот роман - написанный строго и просто - повествует нам о далеких годах, то роман "По ту сторону рва" весь согрет дыханием современности, жгучими проблемами наших дней.
Рассказывая о благородном труде врачей и о драматических судьбах больных, Е. Коронатова страстно выступает против равнодушия, ремесленничества, за чуткость в отношениях друг к другу, за творчество в работе медиков. В этом романе она предстает перед читателями не только как ярко одаренный повествователь, но и как непримиримый боен с горячим сердцем.
И. ЛАВРОВ
По ту сторону рва
Часть первая
Удивительно: прежде Ася не замечала стремительного бега времени. Мчались часы, дни, месяцы. Болезнь оборвала этот бег. Теперь и спешить некуда. Никто тебя не ждет. Ни муж, ни друзья, ни ученики. Можно часами лежать, ничего не делая. Решительно ничего. И никому не нужны твои руки, твои слова, твои мысли.
Никому!
Ты - больная.
Твой день начинается с градусника. Просыпаешься и знаешь - все будет, как вчера: уколы, завтрак, врачебный обход, раздача лекарств, обед, сон, потом ужин и снова сон. Вернее, бессонная ночь. И завтра так же, и послезавтра.
И еще, и еще…
И весь день одни и те же разговоры. О лекарствах, кавернах, температуре, мокроте, операциях.
У больных серые лица. Кажется даже, что они все на одно лицо. Некрасивые в своих грубых ночных сорочках и в застиранных, делающих фигуру бесформенной, халатах.
Здесь кашляют, стонут, жалуются и плачут. Часто плачут. По всякому поводу: писем долго нет, анализы плохие, кому-то отложили операцию. Одна заплакала, и словно по всем остальным пробежал электрический ток - и у них слезы на глазах.
По пустякам ссорились и потом плакали.
Ася не вмешивалась в разговоры. Такая слабость - трудно слово вымолвить. Лежала, прикрыв глаза, притворяясь, что дремлет.
Спать не могла, даже ночью. Боялась захлебнуться кровью.
Шесть ночей без сна вмещали год. Не год, а все двадцать четыре прожитых. И странно: ей виделись сны, несмотря на то, что она отчетливо различала переплеты оконных рам и тусклый отблеск фонаря на никелированной спинке кровати. А может быть, это были не сны, а смутные видения, обрывки воспоминаний. То ей чудилось: она - маленькая, беспомощная, насмерть испуганная девочка - лежит в холодной постели рядом с застывшим трупом матери. Ленинград… Блокада. Это было в раннем детстве, которое она всю жизнь тщетно старалась забыть. То мерещилось: нет палаты и больных, она в комнате студенческого общежития, их "педреспублики", а рядом - кровать Томки. Можно разбудить Томку и рассказать ей обо всем, что сшибло ее, Асю, с ног в один мартовский день.
В этот день женщина в белом халате равнодушным голосом сказала ей: "У вас в левом легком две каверночки".
Врач несколько раз повторила: "Одевайтесь", пока до нее дошел смысл слов.
- Вы блузку надели наизнанку, - шепнула ей медсестра.
Потом долгий, таивший что-то недосказанное, разговор с врачом.
На улице Ася сказала себе: "Чур, без паники!" Но паники и не было. Остановившись на перекрестке, она прочитала от первой до последней строки театральную афишу. Потом перебралась через поток машин на другую сторону улицы. Глубоко засунув руки в широкие рукава шубки, плотно сжав пальцами локти и чуть приподняв плечи, она медленно шла вдоль длинного забора, вглядываясь в лица прохожих, не видя их и слегка удивляясь собственному спокойствию.
Ее вынесло на центральный проспект. Увидев в витрине красные бусы (столько искала именно такие!), она вошла в магазин и купила их. Через неделю, обнаружив в сумочке бусы, недоумевала: "Откуда они?"
В те дни ее сознание было подчинено одному - скрыть все от мужа и свекрови. Сказать - значит сорвать у мужа премьеру. Гамлет! Какой артист не мечтает об этой роли.
И она молчала.
Когда однажды Агния Борисовна, участливо поглядывая на нее, сказала: "Не нравится мне, Асенька, твой кашель", - она сослалась на затянувшийся грипп. Чтобы не пугать свекровь, пробиралась в ванную и, открыв краны, "кашляла под аккомпанемент журчащих струй" - так она писала Томке в своих неотправленных письмах. (Ведь только дай знать этой "донкихотице" - она или забросает телеграммами, или, чего доброго, сама примчится).
Пугало, - а вдруг позвонят из диспансера и спросят, почему это она до сих пор не легла в больницу.
Ася вздрагивала от каждого звонка. Но из диспансера не звонили и не приходили.
Каждое утро она просыпалась с мыслью: "Только бы не сорваться. Только бы дотянуть до премьеры. Юрка ничего не должен знать". И все же раз чуть не сорвалась. Однажды, поздно вечером, читая Асе монолог "Быть или не быть"… муж внезапно резко оборвал себя и возмущенно крикнул: "Да ты не слушаешь!" Она не могла сдержать слез. Муж решил, что обидел: "Прости, сдали нервы". Спасало, что в доме все крутилось вокруг "датского принца", так было заведено свекровью. В самый канун премьеры подскочила температура. Агния Борисовна растревожилась. "Вот сыграет Юрочка Гамлета - я сама займусь твоим здоровьем. Покажу тебя Василию Сергеевичу. Он живо поднимет тебя на ноги".
Теперь, вспоминая по ночам эти злополучные дни, она не могла восстановить в памяти одного - самого главного - премьеры. Уму непостижимо, как она с высокой температурой могла высидеть до конца спектакля, как могла кому-то улыбаться и пожимать руки?!
Снова мерцал туманный фонарь… Белели кровати… Нет Томки, и некому рассказать о том, что случилось после премьеры.
А случилось вот что.
Дома, не раздеваясь, она прошла в комнату и прямо в шубке легла на тахту. Юрий встревожился.
- Мама, посмотри, ей же плохо! - крикнул он.
Асю уложили в постель. Она дрожала под двумя одеялами. Грелки не смогли унять этой лихорадочной дрожи.
Агния Борисовна заставила ее выпить горячего молока. Ася глотала молоко, зубы стучали о край чашки.
- Я испортила… твой праздник… так было хорошо…
- Успокойся, Юрочка, я теперь сама займусь Асиным здоровьем, можешь на меня положиться.
Ася с благодарностью взглянула на свекровь. Она сидела в кресле, в своей излюбленной позе, положив ногу на ногу, покачивая туфелькой, державшейся на пальцах, все еще красивая и статная для своих пятидесяти.
Все произошло внезапно. Ася кашлянула, и струя крови вырвалась у нее из горла. Алая струя заливала белую сорочку, одеяло. Трясущимися руками она комкала полотенце, прикладывая его к губам. Полотенце порозовело.
Она увидела отчаянное лицо мужа и ужас в глазах свекрови…
"Я умираю…"
Юрий куда-то убежал. Вернулся через несколько минут вместе с незнакомой девушкой. Ася заметила: волосы цвета бронзы.
- Вы не волнуйтесь, - сказала девушка, наклоняясь над Асей, - сейчас все пройдет, - и уже другим голосом, повелительным, Юрию:
- Стакан воды и соли. Ну, что вы, не понимаете?! Обыкновенной поваренной соли. Да поскорее! А вы - дайте полотенца. Нужно наложить жгут.
И опять ласково Асе:
- Успокойтесь, обыкновенное кровохарканье. Ничего страшного, - говоря это, она приподняла и посадила Асю, подтолкнув под спину подушки, мимоходом погладив ее по голове.
Агния Борисовна суетливо, натыкаясь на мебель, бросилась к шифоньеру шепча: "Боже мой, боже мой, какой ужас". Подавая девушке полотенце, шепотом спросила:
- Скажите, она… она… умирает?
Обостренный слух Аси уловил слова свекрови, и снова ее охватил страх. Всю ее пронзило такое отчаяние, что на мгновенье остановилось сердце. "Я умираю". И снова из горла хлынула кровь.
- Никто еще от этого не умирал. Чем ерунду-то болтать, лучше бы вызвали скорую помощь.
Свекровь покорно вышла.
Взяв у Юрия стакан воды, девушка положила в него соль и, размешав, сказала:
- Надо выпить. Вообще-то противно. Но соль останавливает кровохарканье.
- Вы врач? - спросила Ася шепотом, громко она боялась говорить.
Девушка кивнула. Быстро набросав несколько слов, девушка подала бумагу Юрию. Он прочел и отвернулся. Плечи его вздрагивали.
По серому лицу Аси поползли слезы. Она попыталась что-то сказать - и не смогла.
Рыжеволосая врачиха обернулась к Юрию:
- Слушайте, вы! Перестаньте! Вы же мужчина! Как не стыдно! Вызовете вы, наконец, скорую помощь?!
Юрий поднялся и торопливо, отворачивая лицо, вышел.
Все смешалось: куда-то звонили, кого-то ждали. Ася видела перепутанное лицо свекрови и несчастные глаза мужа. Только молоденькая врачиха была невозмутима. Вскипятив шприц, она сделала Асе укол, ввела камфору.
Приехал врач скорой помощи - высокая, худая женщина с громким, пронзительным голосом. Асе дали кислород. Кровохарканье остановилось.
Врач с недовольной миной долго выслушивала Асю.
- В каком диспансере больная состоит на учете? - спросила она.
Юрий растерянно пожал плечами.
- О, боже! - вздохнула Агния Борисовна.
Своим громким, пронзительным голосом врач сказала:
- Немедленно продезинфицировать квартиру. Все члены семьи больной обязаны провериться в диспансере. Был контакт.
"Инфекция, провериться… Контакт… Что же это такое? - подумала Ася. - Ах, да, я бациллоноситель. Теперь он все знает. Ничего не надо скрывать, не надо объяснять…"
- Юра, Юрочка…
Он услышал и наклонился над ней.
- Асенька, моя миленькая, - он громко глотнул воздух.
Врач выглянула в переднюю и скомандовала:
- Принесите носилки.
Ее увезли в больницу.
…Кровохарканье остановили на шестой день, сделав переливание крови.
Сделала его врач Анна Георгиевна, женщина лет сорока.
Из разговоров больных, да и по собственным первым ощущениям, Ася почувствовала, как много значит в этих стенах врач. От него зависит избавление от физических страданий: от кашля, кажется, рвущего на куски все у тебя внутри, от липкого, изнурительного пота, от которого тело становится вялым и непослушным. Анна Георгиевна не походила на врача из диспансера, равнодушно сообщившего о "двух каверночках", и на врача с пронзительным голосом из "скорой помощи".
Появляясь в палате, она как бы вносила с собой в эти унылые стены кусочек той, настоящей жизни. Всем своим видом: ярко-голубыми, широко поставленными глазами, свежей кожей, улыбкой, - она словно утверждала, что есть на свете здоровые и веселые люди. По тому, как прояснялись лица больных и в палате возникало легкое оживление при появлении Анны Георгиевны, Ася понимала - и другие испытывали то же, что и она.
Поздно вечером Анна Георгиевна зашла в палату и, взяв Асину руку в свою, посчитала пульс.
- Непременно нужно уснуть. Сестричка вам даст таблетку.
- А не повторится? После переливания не бывает?
- Нет. Теперь ничего не повторится. Все в порядке. Звонил муж. Я ему сказала, что вам лучше. Просил вас не волноваться. Приходили из школы. Такая маленькая женщина. Фамилия…
- Панкратова? Александра Ивановна!
- Да, да. Сейчас в городе грипп. Думаю, что через неделю карантин снимут и вам разрешат свидание. Ну, спокойной ночи. - Анна Георгиевна улыбнулась и, погладив Асю по щеке, попросила: - Вы уж мне помогайте - волноваться вам не надо.
В мягкой улыбке голубоглазой женщины Асе почудилось очень давнее, милое, как сон в далеком детстве.
Когда врач вышла, чей-то голос сказал:
- Это, я понимаю, доктор! Не то, что другие. Знают себе одно: дышите - не дышите.
"Если что случится… так она ведь здесь. Но она же сказала - больше не будет" - это было последнее, о чем подумала Ася засыпая.
И удивилась, открыв глаза только утром. Над ней стояла палатная сестра Варенька.
- Ну, как? - спросила она, с улыбкой глядя на Асю. Когда Варенька улыбалась, ее и без того немного раскосые карие глаза превращались в узенькие щелочки, а чуть вздернутый нос забавно морщился.
- Все в порядке, - сказала Ася, не замечая, что повторила слова Анны Георгиевны, и радуясь, что все прекратилось, и в то же время, еще не решаясь окончательно поверить в избавление от самого страшного.
Варенька, сунув ей под мышку градусник, вышла. Ася вытащила из сумочки зеркальце. Тоненькие морщинки у рта, серая кожа. Губы запеклись. Под глазами синяки…
Ася поспешно спрятала зеркало в сумочку.
- Ничего, были бы кости, а мясо будет, - проговорила женщина, койка которой стояла рядом с Асиной. - Меня сюда привезли в чем душа держалась. Сорок восемь кило. Бараний вес. А сейчас без малого шестьдесят семь. Каверна-то у меня была с детскую головку.
Ася недоверчиво взглянула на женщину. У нее желтое, одутловатое лицо, под глазами гармошка из морщин. Из-под белой косынки свисает полуседая прядь. В палате ее называют тетей Нюрой.
- Я же тут пятнадцатый месяц. Сколько раз выписывать собирались. А куда я? Спасибо Анне Георгиевне, это она за меня хлопочет. Дай бог ей здоровья.
"Неужели пятнадцатый? - снова удивилась Ася. - А если мне столько лежать? Ни за что!"
- А как же! Хоть кого спросите. Я же хроник! - в ее тоне прозвучала гордость.
"Ну и ну! - подумала Ася. - Как же можно этим хвастаться! Вот бедняга!"
Тетя Нюра принялась было рассказывать про свою болезнь, но ее перебила круглолицая молодая женщина.
- А ну, товарищи хроники, прибирайте в тумбочках. Сегодня же профессорский обход. Старшая с нас три шкуры спустит. Тетя Нюра, у вас, поди, пятнадцатый месяц простокваша киснет?
- Ты уж, Зойка, скажешь, - обиделась та, - вчера еще доели. - Тетя Нюра явно не понимала шуток. Наклонившись к Асе, она зашептала:
- У Зойки этих кавернов три было. Пол-легкого вырезали. Оздоровела вчистую. Скоро выпишут.
Ася с интересом разглядывала Зойку. Ее белесые брови и ресницы, светлые глаза, поблескивающие как стеклышки, нос пуговкой, сдавленный выпуклыми, крепкими щеками. "На больную она не похожа", - решила про себя Ася.
- Чего ей, - продолжала тетя Нюра, - детей у нее нет. Муж самостоятельный. Письма чуть ли не каждый день получает. Деньги посылает. Сам приезжал. Да и характер у нее легкий. Ей профессор про операцию сказал, а она возьми, да и ляпни: "За недорезанных больше дают". Конешным делом, кому охота болеть. Но ежели дети… - тетя Нюра не договорила. Вздохнув, опустила голову.
- У вас дети?
- Четверо. Кабы не они… Муж запрошлый год в аварию попал, ну и насмерть. Одна с детьми осталась. Ну, и с того заболела.
"Ей хуже, гораздо хуже, чем мне", - мелькнуло вдруг в голове Аси.
- А ребята с кем? - спросила она.
- В детдом устроили. Дай бог здоровья нашему председателю. Старшей двенадцать, а малые по четвертому годочку. Они у меня близнята. Вы не глядите, что я старая. Мне с Октябрьской тридцать седьмой пошел. Ой, чтой-то я заговорилась. В тумбочке надо прибрать. Все профессором пугают, а он не то что в тумбочки, а и на больных-то не глядит.
Зойка вошла в роль: она подходила к кроватям, заглядывала под них, совала свой нос-пуговку в тумбочки и, кому-то подражая, строго бросала: "Полнейшая антисанитария", "Не тумбочка, а кондитерский склад", "Вы кого лечите фтивазидом - себя или тумбочку?"