- Ну, сейчас еще рано судить. Сначала поисследуем вас. Вы ведь не лечились антибиотиками. А при свежих заболеваниях антибиотики очень помогают.
- Мне долго нужно здесь лежать?
- Самое меньшее четыре месяца.
- Четыре месяца! - ахнула Ася.
- Не меньше. Конечно, к больничной обстановке трудно привыкать…
Ася с внезапно вспыхнувшим ожесточением воскликнула:
- Разве можно привыкнуть к этим стенам? К этим отвратительным запахам?! Я не могу, не могу привыкнуть и не хочу. И потом… Привыкнуть смотреть на чужие страдания, - Ася неожиданно для себя расплакалась. - Я теперь такая рева стала, - проговорила она, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе.
- Ничего. Это временно. Вот подлечимся, и нервы окрепнут.
- Отпустите меня, пожалуйста, домой! Не все ли равно, где глотать таблетки. А уколы может сестра приходить и делать. Не все ли равно, где лежать.
- Нет, не все равно. Как правило, больные дома режима не соблюдают…
- Я стану соблюдать. Моя свекровь умеет за больными ухаживать. Отец моего мужа был врач. Она у него научилась всему. Когда я заболела, она так за мной ухаживала!
Разве ей будет здесь лучше? Разве это покой? Под утро, только уснешь, тебе градусник суют. Конечно, температуру надо измерять, но надо и с больным считаться. И вообще, чуть свет - начинается хождение: няня приходит убирать - топает, стучит дверью. Сначала тебе принесут еду, потом умываться, а то и совсем забудут. А еду, как правило, приносят лежачим после общего обеда.
- Я не о себе, - сказала Ася, - я о Пелагее Тихоновне и Екатерине Тарасовне. А эта сестра - Лариса Ананьевна! Как она обращается с больными! Ее же больные ненавидят. Не-навидят! А Элла Григорьевна! Ну, скажите, может так врач поступать?! Может? Врач сводит счеты с больными! Разве это не возмутительно?
Ася все говорила и говорила, хотя мягкая и незлобивая по натуре, в душе ужасалась: ну, чего же она накинулась на эту хорошую женщину, которая столько для всех добра делает.
- Я понимаю вас, но вы успокойтесь, - произнесла Анна Георгиевна.
"Господи, она еще меня успокаивает", - с раскаянием подумала Ася.
- Я с вами согласна: ужасно, что все это еще живет в наших больницах, - голос Анны Георгиевны стал чуть жестче, голубые глаза из-под широких бровей хмуро глянули мимо Аси. - Спасибо, что все высказали, вот так, прямо. Но в том, что больница не помогает, вы неправы. У нас ведь не одна Зоя Петрова. А Света Туманова, помните девушку, что на днях выписалась? Она практически уже здорова. Вам не следует думать о наших беспорядках. Предоставьте уж это нам. Сейчас у вас одна задача - встать на ноги.
- Доктор, а я когда-нибудь… смогу… снова работать в школе?
- Если вы будете и дальше так себя вести: отказываться от еды, плакать по ночам…
- Откуда вы знаете?
- У меня рентгеновские глаза.
- Но вы ничего не сказали…
- Видите ли… сейчас надо решить первоочередную задачу: встать на ноги. Будете болеть - в школу не вернетесь. Надо лечиться. Надо все этому подчинить. Кстати, не лежите все время без дела. Умеете рукодельничать?
- Да, да, нас в детском доме учили, - по-школьному ответила Ася.
- Что вы больше любите? Вязать? Ну и прекрасно, вяжите себе кофточку. Пойдите завтра в кино. Посмотрите "Карнавальную ночь". Кстати, перед отъездом мне звонил ваш муж. Очень беспокоился о вас, просил сделать все возможное. К его приезду вам надо хорошо выглядеть. Договорились?
- Договорились.
Вернувшись в палату, Ася встретилась глазами с Екатериной Тарасовной и молча улыбнулась ей.
Глава пятая
Первого апреля выдался ясный погожий день. За окнами, ударяясь о железный карниз, позванивала капель. Солнечные зайчики, ворвавшись в палату, прыгали по никелированным спинкам кроватей, ныряли в графин с водой.
Утром принесли телеграмму от Юрия. "Умоляю, лечись. Мои дела успешны. Аншлаги. Принимают превосходно. Подробности письмом. Поправляйся. Обнимаю, горячо целую. Юрий".
- Хорошие вести? - спросила Екатерина Тарасовна.
Счастливо улыбаясь, Ася кивнула и, спрятав телеграмму под подушку, принялась за вязанье, время от времени вытаскивая телеграмму и перечитывая ее.
- Ася, подойдите к окошку, к вам пришли.
Окна палаты выходят во двор. У сарая громоздятся бочки и ящики. Никого.
- Ясно, - первое апреля, - зловещим шепотом произнесла Шурочка.
- Да разве я такое позволила бы! - искренне возмутилась Зойка. - Вот, ей-богу! - Зойка неожиданно перекрестилась.
- А правда, идут! - воскликнула Шурочка.
Ее десятиклассники! Вот уж не ожидала!
…Она пришла к ним в начале первой четверти. Они не срывали уроков, учились хорошо, и все же ей никогда не было так трудно, она никогда так не упрекала себя в собственной бездарности, как в этом внешне благополучном классе. Даже с Масленниковым она сумела добиться контакта. А с ними? У нее никогда не было в этом уверенности.
Лева Ренкевич! Поединок с ним начался чуть ли не с первого урока, когда она услышала: "Опять эти каноны".
В другой раз он заявил: "Я не верю Павке Корчагину. В седьмом классе он мне был близок. А сейчас нахожу, что это выдуманный герой. Во всяком случае, в наше время таких не бывает".
Она рассказала о писателе Николае Бирюкове. Лева пожал плечами:
"Но это же интеллигент. А я говорю о работягах".
На следующий урок она принесла книгу очерков.
"Герои этой книжки не выдуманные, - сказала она, - а поступали они так же, как поступил бы Павка Корчагин в наши дни".
Почти всегда на уроках ее грызло глухое недовольство собой.
Однажды Женя Романов, друг Левы, во многом подражавший ему, даже в манере говорить, признался, что он не читал Блока и, "откровенно говоря, не видит в этом необходимости".
- Как же вам не стыдно не знать Блока! - воскликнула Ася.
- А почему вы считаете, что в наш век не знать Блока стыдно, а не знать Эйнштейна не стыдно? - очень спокойно спросил Лева.
Она видела улыбки: иронические, доброжелательные и с усилием проговорила, чувствуя, что краснеет:
- Пожалуй, вы правы… Да, вы правы.
Что-то изменилось во взгляде Левы, в нем уже была не ирония, а удивление.
Внезапно в классе стало слышно, как за окном проскрежетал трамвай, потом гулко хлопнула входная дверь…
И вот они стояли здесь, у окон больницы. Что-то кричали, махали руками, но от волнения Ася не могла разобрать слов. Улыбаясь, она кивала им.
Люся Шарова вытащила из портфеля мел и своим крупным каллиграфическим почерком написала на заборе: "Поправляйтесь! Мы вас ждем!" и, помедлив, приписала: "У Виноградова по истории пять".
Самая рассудительная и сдержанная девочка в классе Нина Деева взяла у нее из рук мел. На заборе появилась еще одна надпись: "Мы вас очень любим".
Ася заставила себя улыбнуться и помахала им рукой.
А они что-то кричали - разве разберешь с третьего этажа, да еще когда в окно врывается грохот улицы!
Молчал один Лева. Он стоял чуть в стороне, засунув руки в карманы куртки. Нескладный, худой, с длинной тонкой шеей, ушастый и с необыкновенно яркими синими глазами на горбоносом подвижном лице. Потом он резко повернулся и пошел к воротам ссутулясь, засунув руки глубоко в карманы. Ему кричали вслед: "Левка, Левка, куда ты?"
Он не оглянулся.
Ребята еще немного покричали и ушли.
Ася почувствовала, что у нее пересохло в горле. Залпом выпила стакан воды, села на кровать и только тут заметила, что все в палате смотрят на нее.
- Видать, любят вас ученики-то, - сказала тетя И юр а.
Зойка всплеснула руками.
- И как учителя терпят! У меня золовка учительница Так верите, плачет от своих ученичков. Доведись до меня, я бы им головы поотрывала. Их ни лаской, ни строгостью не прошибешь. То ли дело мои коровушки. Что смеетесь?! Животное, оно ласку понимает.
- Зойка правду сказала, - Пелагея Тихоновна приподнялась, лежа она говорить не могла, задыхалась. - Животное благороднее человека… Собаку приблудную покормишь… Она ни за что тебя не укусит…. Человека сколько ни корми… придет время спасать свою шкуру… он так тебя укусит - до самой смерти не забудешь!
Никто не проронил ни слова. Пелагея Тихоновна с вызовом спросила:
- Разве я неправду говорю?
- Правду, - вздохнула Рита.
- В самую точку, - подтвердила Зойка. - Ей-богу, какую животину ни возьми - она добрее человека.
- И курица? - спросила Ася.
Все засмеялись.
- Загибаешь ты, Зоенька, - проговорила Екатерина Тарасовна. - Когда с тобой беда случилась, кто тебе на выручку пришел? Твоя Красавка или Буренка? Нет же. Вылечил-то тебя человек. Кусаются подонки, а добро творят люди.
У Пелагеи Тихоновны в глазах появился лихорадочный блеск.
- Уж кто-кто, а вы, наверное, на всяких гадов нагляделись. Сколько их через суд-то прошло.
- Нагляделась, вот поэтому-то и могу утверждать, что хороших людей все же больше, чем подлецов.
- А страшно, Екатерина Тарасовна, быть судьей? - спросила Зойка.
- Страшно, Зоенька, на войне. Трудно, - сказала Екатерина Тарасовна.
- Ася Владимировна, правда, что вы в детском доме воспитывались? - Шурочка даже приоткрыла свой круглый рот.
- Правда.
- А потом?
- Как тебе не совестно, - одернула Шурочку Зойка. - Ко всем со своей анкетой привязываешься.
- Я же ничего плохого не говорю, - Шурочка часто заморгала подкрашенными ресницами, - я же не хотела, никого не обидела.
- Не волнуйтесь, Шурочка, - успокоила ее Ася, - потом меня нашла мамина тетка…
Ася вспомнила худое, желтое лицо в седых букольках и печальные, видимо, когда-то красивые глаза. Вспомнила альбомы с выцветшими от времени фотографиями, длинные ажурные перчатки без пальцев, бронзовый старинный подсвечник, какие-то нелепые на Асин взгляд вещи, и сама тетка казалась какой-то нелепой. То она принималась вязать никому не нужные корзиночки, уверяя, что, продав их, они смогут избавиться от "финансовых затруднений". Корзиночек, конечно, никто не покупал. То вдруг тетка начинала переводить Пушкина на эсперанто. "Это будет настоящая сенсация", - убеждала она Асю. Однажды, в день рождения, тетка подарила ей китайскую вазу, истратив на покупку всю свою пенсию, а у Аси не было ботинок. И все-таки Ася ее любила.
От воспоминаний Асю отвлекла Екатерина Тарасовна.
- Идите ко мне в гости, - позвала она.
Все ушли. Пелагея Тихоновна дремала. Ася, захватив вязанье, устроилась на кровати Екатерины Тарасовны.
- Ася, я все стараюсь понять, какого цвета у вас глаза.
- Зеленые.
- Вы иногда похожи на итальянского мальчика.
- Вот уж не знала. Вероятно, из-за носа. Юрка говорит, что мой нос попал ко мне случайно.
- Вас, я вижу, разволновал приход ребят.
Глядя в глаза Екатерины Тарасовны, она спросила:
- Как, по-вашему, они пришли… Ну, из… жалости?
- Ася, я ведь сегодня уже говорила: страдать могут животные, а сострадать только люди.
- Я не хочу сострадания.
- Простите, девочка, но вы глупости говорите. Считайте, что вы тогда зря на своих уроках проповедовали гуманизм.
- Это другое.
- То самое. Вы недовольны, что они приходили?
- Что вы! Но я не хочу, понимаете, чтобы меня жалели. Я… я боюсь… Ведь, может быть, я никогда больше не вернусь в школу.
- Вы знаете восточную пословицу: деньги потерял - ничего не потерял, здоровье потерял - половину потерял, веру потерял - все потерял.
- А вы знаете, ну, тех, что возвращались в школу?
- Знаю, спросите у Анны Георгиевны. Вам трудно было с этим классом?
- Да. Трудно и интересно. Когда я училась, мы были другие. Ну, почему?
- Веяние времени. У каждого поколения своя "детская болезнь". Правда, во многом виноваты родители. Сколько раз мне приходилось убеждаться, к каким ужасным последствиям приводит пресловутая родительская жалость. Мама и папа расшибаются в лепешку, чтобы создать детям с малых лет "изящную жизнь", а после рвут на себе волосы: "Откуда он такой тунеядец, мы же с матерью - труженики". А зачем парню трудиться, если с детства ему дается все без малейших усилий. Один знакомый профессор так разговаривает с сыном: "Тебе нужен фотоаппарат - поезжай летом в колхоз, заработаешь деньги - покупай". - Помолчав, Екатерина Тарасовна спросила: - Ася, почему вы пошли в педагогический?
- Этот же вопрос мне задала завуч, когда я начала работать в школе. Видите ли, в детском доме я всегда возилась с малышами. Там это принято. В пятом классе у нас преподавала литературу Лидия Алексеевна. Чудесный человек. Она была тоже эвакуирована. И нас, трех девочек, на октябрьские праздники позвала к себе. Я пришла первый раз к кому-то домой. Понимаете, домой! Не знаю, может быть, тогда-то у меня в подсознании родилось, я ведь была еще мала, что учитель никогда не бывает одинок.
Ася замолчала.
За окном что-то хрустнуло - ударилась об оконный карниз подтаявшая ледяная сосулька.
Глава шестая
Сняли карантин. Можно хоть ненадолго покидать опостылевшие стены, можно гулять по скверу, встречаться с родными, друзьями. Но погода, как назло, испортилась: шли дожди со снегом, на улицах бесновались ветры, снежная кутерьма билась в окна.
Асю навещали каждый день. Приходили учителя из новой школы, с которыми она еще не успела сдружиться. Асю посещения эти и радовали и утомляли. Она изо всех сил старалась казаться веселой.
Ученикам приходить Анна Георгиевна категорически не разрешила под предлогом, что детям запрещается бывать в инфекционной больнице. Однако Ася догадывалась об истинной причине. После ухода ребят она волновалась, плакала, а вечером лежала с температурой.
Свекровь еще не появлялась. Асина болезнь уложила и ее в постель, она писала: "Как только мое сердце позволит, я приду к тебе, я целыми днями думаю о тебе"… Каждый день вкусную снедь приносила Гавриловна, их приходящая работница.
Ася ловила себя на том, что ни с кем из знакомых она так легко себя не чувствовала, как с Александрой Ивановной. Главное, она ничего не выспрашивает, разговаривает с ней, как со здоровой.
Только Риту никто не навещал. Она и писем подолгу не получала. Дома у нее осталась старуха-мать и трехлетний сын. У матери больные ноги, она еле передвигается по комнате, а мальчика Рита никак не могла устроить в детский сад. Рита постоянно огорчалась: "Сидит, бедненький, без воздуха". И когда Зойка вошла с письмом в поднятой руке и сказала:
- А ну, Рита, пляши, тебе письмо! - Рита побледнела и с испугом смотрела на конверт.
- Пляши, пляши! - кричала Зойка.
- Не надо, Зоя, - сказала Екатерина Тарасовна. - Отдайте письмо.
Рита прочитала его и с трясущимися губами заявила: она должна ехать домой.
- А лечение? - спросила Люда.
Какое уж там лечение. Соседка, что помогала матери, уехала. Теперь и за хлебом некому сходить. Что думает завком? А кто его знает? Два письма им отправила - не ответили. По больничному до сих пор не получила. С завода приходили домой, велели передать - пора на работу выходить.
- Что же мне делать? - Рита оглядела всех.
- А если вы свалитесь, кто за вами будет ухаживать?
Тетя Нюра всхлипнула в подушку.
- Кем вы работаете? - спросила Риту Екатерина Тарасовна.
- Бухгалтером.
- Ну, вот что - торопиться вам нечего. Люда права - надо лечиться. А домашние дела мы уладим. Круглосуточный детский садик у вас есть?
- Есть. Только в него не попасть.
- А это мы посмотрим. Ася, у вас должен быть хороший почерк. Берите-ка бумагу. Сейчас мы напишем письмо турецкому султану.
Сочиняли письмо все.
Ася писала: "Мы не верим, что заводской комитет не имеет возможности устроить в детский сад ребенка тяжелобольной матери и присмотреть за престарелой женщиной".
Тетя Нюра сказала:
- Кабы не обиделись, может, пожалобнее попросить…
- Мы не просим, а требуем! - возмутилась Люда.
- Точно! - воскликнула Зойка. - А чего с ними фигли-мигли разводить. Сказать бы им попросту: паразиты, мол, и вся недолга!
- Нет уж, обойдемся без паразитов. Припишите-ка, Ася, вот еще что, - Екатерина Тарасовна подумала и продиктовала: "Надеемся, что завком поддержит Маргариту Васильевну Жукову, и нам не придется обращаться за помощью к общественности через областную газету".
- Вот это по-нашему! - восхитилась Зойка.
Ждали ответного письма, но не прошло и недели, как пожаловали Ритины сослуживцы. Привезли деньги по больничному, просили ни о чем не беспокоиться - сынишку устроили в детский сад, к матери приходят старшеклассники, помогают ей по хозяйству.
За послеобеденным чаем повеселевшая Рита (у нее голос даже стал громче) угощала тортом.
Настроение у всех было превосходное. Еще бы! Выходит, и мы - сила, и мы еще что-то значим. Вот и за Зойкой должны вечером приехать. Кто знает: пройдет месяц-другой, и вот так же усядутся все вокруг стола и будут тебе говорить всякие напутственные слова.
- Вот что, друзья, - сказала Екатерина Тарасовна. - Не худо бы нам такое событие отметить. Как вы думаете? Зою надо честь по чести проводить. - Она вытащила из тумбочки бутылку.
- Сухое вино. И не повредит. Что нам доктор скажет? - обратилась она к Люде.
- Не повредит, - воскликнула Люда, протягивая кружку.
Зойка - ей, как отъезжающей и самой здоровой, налили полную кружку - выпив, крякнула.
- Ой, девочки, - сказала она, прижимая руки к груди, - какие вы все хорошие! Я лучше людей, чем больные, не встречала. Вот ей-богу! По-моему, чахоточные самые правильные люди.
- Чепуху ты говоришь, - засмеялась Ася. - При чем тут чахоточные? Просто человек всегда и везде должен оставаться человеком.
Тетя Нюра, захмелев от общего радостного тепла, сказала:
- Вот, бабоньки, мне воспитательница каждое воскресенье про моих ребят пишет. Видать, по таким-то дням ей, сердечной, не до того. Славная женщина.
- Моего Петеньку в детсадике каждый день, наверное, на прогулку водят, - Рита мечтательно улыбнулась.
- Все бы ничего, - проговорила тетя Нюра, - только бы вот глазочком на детишек поглядеть.
- А вы о них не беспокойтесь, - горячо возразила Ася, - я ведь жила в детском доме. Знаю. Там очень хорошо к ребятам относятся.
- Я не о том. Ясное дело: они и одеты, и сыты. Все же материнскую ласку не заменят! Про другое я! - Тетя Нюра вздохнула. - Помру, и совсем мои ребята осиротеют.
- Ну, а такие мысли следует от себя гнать! - проговорила решительно Екатерина Тарасовна.
"Им хуже", - в который раз подумала Ася, а вслух сказала:
- Давайте так: кто заговорит про смерть или про болезнь - с того штраф.
- Сколько? - спросила Зойка.
- Рубль.
- А куда штрафные деньги?
- Пропьем! - Ася так лихо тряхнула головой, что из прически выпали шпильки, и ее волосы рассыпались по плечам.
Все засмеялись.
- А про что здесь говорить? - подавила вздох Рита.
- Про любовь! - неожиданно для себя предложила Ася, подкалывая волосы.
- Ася Владимировна! А ваш муж в вас с ходу влюбился?
- С ходу, - улыбнулась Ася.