- Несите статью, обязательно прочту. Можете сегодня дать? У меня вроде свободный вечерок прорезается.
Терентьев покачал головой:
- Пока не статья, а черновик - надо уточнить вычисления, проверить эксперименты…
- Вот вы какой: до блеска хотите отшлифовать! Не возитесь, нужна ваша работа до зарезу - торопиться надо. Между прочим, многого жду от диссертации Черданцева. Промышленность требует таких работ, как манны небесной. Он просит содействия, нужно ему помочь - без официальщины, по-братски.
Шутака перехватили новые посетители, Щетинин значительно посмотрел на Терентьева. Тот раздраженно мотнул головой, отстраняясь от слишком понимающего взгляда.
- Теперь ты сам видишь, что все у него на "про", - сказал Щетинин. - Еще раз говорю - проныра и пролаза пробойной силы. Раньше тему свою протащил против всех, теперь Шутака уговаривает - тебя оседлать… Как хочешь, придется мне потолковать с Евгением Алексеевичем. Старик мне дорог, но наука - дороже.
Терентьев с усилием сдержал горечь. Сотрудничество с Черданцевым теперь немыслимо. Если Шутак будет настаивать и Жигалов с ним согласится, придется уходить из института. Лучше уйти, чем взвалить на себя это нежеланное сотрудничество! Конечно, Шутаку этого не объяснить, он и слушать но захочет, - что не относится к науке, для него не существует - таков старик. С Щетининым тоже нельзя откровенничать, этот мигом кинется бить стекла, разъясни ему, что произошло.
Терентьев сдержанно сказал:
- Ни с кем толковать не надо. Я уезжаю месяца на два - за это время много воды утечет.
Щетинин закончил:
- А главное - Аркаше придется искать другого руководителя. Не может же он сидеть два месяца без работы. Правильно обдумал!
Еще через некоторое время Терентьев сказал:
- Я пойду, Михаил. А если понадоблюсь, позвони.
- Идите, Борис Семеныч, - разрешил услыхавший его Жигалов. Он тяжело шевельнулся на боковине дивана. - У нас пойдут организационные дела, вам не интересно. Кстати, насчет закругления работы - пора, пора кончать ваши исследования.
Терентьев с раздражением обернулся. Жигалов уже несколько раз намекал, что надо закругляться. Он упрямо не хотел понимать, что Терентьев работал не над узкой темой, а развивал новую отрасль науки.
- Вы, очевидно, хотите сказать: пора кончать с кустарным началом и развернуть дело по-настоящему? Иного окончания я не мыслю. Думаю, и Евгений Алексеевич согласится со мной.
Жигалов не захотел спорить при Шутаке. Он промолчал, снисходительно кивнув головой.
Теперь оставалось самое трудное - проститься с Ларисой. На время отпуска Терентьева Ларису перемещали в соседнюю лабораторию. Терентьев не торопился, надо было обдумать, о чем говорить. В последнее время Лариса держалась как чужая, - молча выслушивала задания, молча выполняла. Услышав о его отъезде, она взглянула на него с негодованием, но ничего не спросила. Ее не интересовало, почему он в разгар работы взял отпуск. "Скажу до свидания, и поставим на этом точку! - решил он. - Вероятно, она уже не возвратится ко мне, она улыбнулась, когда услышала, что ее переводят".
В лаборатории самописцы и моторчики были остановлены, растворы спрятаны в шкаф, стенд чисто прибран. Терентьев вошел к себе, как в чужое помещение: так непривычны были и тишина и прибранность - комната вдруг стала очень просторной.
Лариса сидела у окна с книгой в руках. Терентьев сел напротив.
- Вот мы и расстаемся, Лариса. И очень надолго. Она повторила безучастно:
- Да, надолго.
- Надеюсь, вам будет интересно у наших соседей.
- И я надеюсь.
Она не хотела поддерживать разговора. Терентьев понимал, что Лариса осталась в лаборатории не из желания проститься с ним - просто нельзя уходить до конца рабочего дня. Странные их отношения вконец запутались. Надо было встать и пожелать ей здоровья. Он сидел и глядел на нее, чувствуя, что не может уехать, не поговорив. Его сковывало, что Лариса хмурилась, ему казалось, что она встанет и уйдет, скажи он слово не о работе.
Она заговорила первая:
- Вы отлично повеселитесь на юге, Борис Семеныч! Рада за вас.
Он ответил:
- Думаю, и вам будет не скучно. Ваши новые друзья не дадут вам скучать.
Она вспыхнула, но сдержала гнев.
- Вы, конечно, имеете в виду Аркадия?
- Кого же еще, Ларочка?
Она смотрела на него так долго, что на глаза ее навернулись слезы от пристального взгляда.
- Вам бы не следовало так об Аркадии, Борис Семеныч…
- Почему, Лариса?
- Думаю, вы сами знаете почему… Ну, если хотите, я вам скажу. Потому, что вы поступили с ним непорядочно! И продолжаете поступать непорядочно! Ваш отъезд - что это такое?
- Вот как? - сказал Терентьев, сдерживаясь, чтоб не прорвалось раздражение. - Оказывается, мне и отдохнуть нельзя - непорядочно… А с какого времени я обязан согласовывать с ним каждый шаг? Не с того ли, как он вторгнулся в наши с вами отношения? Вот уж, точно, порядочность: у кого просишь помощи, отбивать…
- Отбивать! - крикнула Лариса. Она вскочила, швырнула книгу на стенд. - Да как вы смеете это - отбивать? - Испугавшись своего крика, она заговорила тише: - Отбить можно у тех, кто держится за друга, не отдает его, а вы? "Идите, идите, вас зовут!" Вот вы какой! Вы никого не любите, вам никто не дорог, вы способны легко распрощаться даже с тем, кому перед тем твердили…
Ее голос прервался, она заплакала и отвернулась.
Терентьев был ошеломлен неожиданным обвинением. Она заговорила еще горячей и гневней:
- Вы любите только себя, только себя - свои идеи, свою работу. К остальному вы равнодушны, хоть и уверяете… Нет, подождите, я не кончила! Вот за это вы держитесь, тут у вас не вырвешь из рук ни одной мысли, ни одного словечка помощи! Это уж ваше, только ваше, по-настоящему любимое, вы зубами будете грызть, кто покусится… Отдых! От чего вам нужно отдыхать? Не отдых, а трусливое бегство! Вы уезжаете, чтоб вас случайно не принудили консультировать Аркадия! И разве вы поинтересовались, как я, что со мною?.. Это все так мелко для вас, так ничтожно!
Она снова заплакала, вытирала глаза платком. Он грустно сказал после некоторого молчания:
- Будьте благоразумны, Ларочка! Я, может быть, и плохой человек, но не такой уж плохой, как вы изображаете. Да, мне не хотелось возиться с Черданцевым, и не только потому, что моя тема мне дороже, хотя и это тоже - я ведь столько лет размышлял о том, чем мы сейчас занимаемся с вами, я сжился со всем этим…
Она прервала его враждебно:
- Все это уже не имеет значения. Аркадий твердо стоит на своих ногах. В его исследованиях наступил перелом, еще одна-две недели, и тема будет закончена. Посторонняя помощь ему уже не нужна.
Он сказал очень осторожно:
- Ну что же, хорошо, если так.
Они еще помолчали с минуту. Лариса понемногу успокаивалась. Терентьев сказал:
- Вы в стольких винах меня обвинили… Мне хотелось бы оправдаться перед вами.
- Боюсь, вам не удастся, - возразила она сухо. - Не будем терять напрасно времени. Вам еще надо собраться к поезду.
- Ларочка, не надо так!.. Поверьте, если я не обо всем расспрашиваю, так не потому, что меня не тревожит… Ваши отношения с Аркадием…
- Вас все же интересуют мои отношения с Аркадием? - спросила она с вызовом. - Что же вас интересует в них? Дружим ли мы? Да, дружим! Может, вас волнует, есть ли у нас близость? Могу и на это ответить. Близости у нас нет, но она будет. После защиты диссертации мы распишемся, это решено!
Она знала, что делает ему больно. Она глядела ему в глаза. В ее лице было что-то мстительное и злорадное. Он думал о том, что, в сущности, вовсе не знает эту то вспыльчивую, то задумчивую, всегда неровную женщину. Все-таки почему она так страстно хочет его унизить? Он не делал ей зла, видит бог, не собирается делать, не следовало бы так с ним разговаривать! Терентьев почувствовал себя постаревшим и усталым. Он растерянно улыбался своим мыслям, с болью чувствовал на лице эту нелепую, застывшую улыбку, но не мог ее согнать. Он взял брошенную ею на стенд книгу и снова положил.
- Надо уходить. Пишите мне. Сейчас, конечно, такие признания ни к чему, вы, возможно, и не поверите мне, но я вам друг, я по-прежнему ваш друг, Ларочка!
Она опять отвернулась, склонила голову. Он ласково провел рукой по ее волосам. Она схватила его руку, прижалась к ней щекой, прошептала:
- Я напишу, Борис Семеныч! И не сердитесь, что хотела вас обидеть… Я знаю, вы хороший, я всегда помню, что вы хороший!
18
В письмах она была откровенней - сообщала о прогулках и о работе, делилась чувствами и заботами. Она словно забыла об их последнем разговоре. Она беседовала с Терентьевым, как со старым, добрым другом. Все концентрировалось вокруг Аркадия, через каждые три строчки она возвращалась к нему. Его внимание и время поглощала теперь подготовка к защите диссертации. "Хлопот с ней ужас как много, - писала Лариса. - Шутак торопит, а Жигалов упирается, чтоб соблюсти какие-то глупые формы, - вот вредный!" "Я уверена что защита пройдет блестяще!" - ликовала она в другом письме. "Эксперименты закончены, диаграммы и графики вычерчены".
Перед концом отпуска пришли письмо и от Щетинина. "В институте смятение, - извещал он. - Шутак по-прежнему в восторге от Черданцева. С диссертацией его я не знакомился, она нарасхват, особенно и не хочется, если признаться. Он все так же несимпатичен мне, хотя успех голову ему не вскружил - кланяется первый и предупредительней, чем прежде. Времени он, конечно, не теряет даром - списался с каким-то заводом, оттуда прислали два метра бумаги с ахами и восклицательными дубинами: "Очень нужно!", "Замечательно!", "Настоящая помощь производству!", "Заждались!", "С нашей стороны любое содействие!" Аркашка знает, какие подобрать словечки. После этого и Жигалов обмяк. Он сообразил, что на. Аркашкиной стряпне можно погреть руки. Нет совещания, чтоб он не твердил о нашей помощи производству. Вот так, милый. Надеюсь, ты не задержишься. Надо, надо тебе присутствовать на защите". У Терентьева было на этот предмет свое мнение. Когда закончился его срок в санатории, он переехал в гостиницу "Абхазия" на городской бульвар, чтоб задержаться еще на несколько дней. В гостинице было людно и шумно, еще людней и шумней было на улицах, море с грохотом било в бетонные причалы, гудели теплоходы, визжали цепи подъемных крапов, веерные пальмы выкручивали над головами лакированные листья, кипарисы тонко пахли гуталином - все кругом было натискано людьми, растениями, светом, тенями, запахами и звуками. Терентьев чувствовал себя отлично: он по-настоящему отдыхал. Он возвращался с уверенностью, что опоздает на защиту.
Он приехал как раз вовремя. Утром его перехватил в вестибюле института Жигалов. Грузный директор взял Терентьева под руку, что означало большое доверие и честь, и ввел к себе в кабинет.
- Очень рад, что вернулись, - сказал он, поставив на стол зеркальце и старательно наводя на лысину волосяной покров в один слой. - Сегодня ученый совет. Черданцев "остепеняется". Хотелось бы, чтоб вы хоть вчерне ознакомились с его опусом.
Терентьева всегда смешила забота Жигалова о сохранности "лысозащитной полосы". Он ответил, стараясь быть серьезным, - на всякий случай он отвернулся от директора:
- Боюсь, что уже не успею.
Жигалов вздохнул и убрал зеркальце в стол.
- Все так, не вы один. Младшие сотрудники набросились на диссертацию, как подростки на шпионский роман, а корифеи нос воротят.
Терентьев вежливо поинтересовался:
- Ну, и чем вы это объясняете?
Жигалов вздохнул еще шумнее:
- Как - чем? Не хотят ссориться с Евгением Алексеевичем. Он свое мнение обнародовал. Надо или оспорить, или безропотно присоединиться. Одно - страшновато, другое - неудобно. Не знать, о чем речь, всего удобней. По-вашему - не так?
- Не берусь судить, так или не так. Разрешите идти, Кирилл Петрович?
- Пожалуйста, идите. Как отдыхали, Борис Семеныч? Вид у вас вроде ничего. Вид туда и обратно, как говорят на юге.
- Отдыхал прекрасно. Купался, загорал и слушал радио.
Жигалов проводил Терентьева к двери.
- Да, еще одно - нарекания на вас… Пустячок, конечно, но знать надо. Академик что-то на вас ополчился. Недавно бушевал, что статью задерживаете, наплевательски относитесь к работе и прочее в том же духе. Я, разумеется, защищал, человек на отдыхе, надо же ему набрать сил - ничего слушать не хотел. Не знаю, кто его настроил против вас.
Терентьев пожал плечами. Все происходило, вероятно, как излагал Жигалов. Это ничего не меняло, Жигалов излагал неправильно. Факты были те же, смысл иной. Терентьев с нежностью подумал о Шутаке. Достанется ему от старика при встрече, ну и достанется! Тот просто понять не способен, как это человек в разгар работы удирает на южные пляжи. Можно представить себе, как он сердился, когда узнал, что Терентьев из Ленинграда, даже не заехав в институт, покатил в Сухуми.
- Я догадываюсь, кто настраивает академика против меня. Это, разумеется, Щетинин.
- Возможно, и Щетинин. Во всяком случае, я встревожился. Не люблю ссор и всякой такой групповщины. Если дойдет до ругани с академиком, я вас поддержу, можете на меня положиться.
Щетинин встретил Терентьева в коридоре. Они с размаху обнялись.
- Скотина! - весело оказал Терентьев. - Это ты устраиваешь мне пакости с Шутаком?
- Конечно, я! - заорал Щетинин. - Кто же еще? И еще не такую устрою, будь спокоен! Он тебе всыплет по первое число! Покажись, покажись! У тебя изумительный вид, расцвел, как девушка перед свадьбой.
- Скоро увяну при вашей дружеской помощи. Вы из меня выжмете жирок.
- Правильно, выжмем! В первый раз вижу, чтоб люди так безобразно толстели за два месяца.
- Как дела?
- Дела как дела - идут. Сомневаюсь, чтоб тебя интересовали наши дела. Ты всегда был возмутительно равнодушен к тому, что происходило за стенами твоей комнаты. Может, хочешь услышать, как Лариса?
- О Ларисе я знаю, она мне писала.
- Вряд ли она была с тобой откровенна. На Ларисе надо ставить крест, уводят замуж. Официальное загсовское благословение кражи произойдет, вероятно, на той неделе. Неожиданно, правда?
- Пока не очень. Говорю тебе, она писала. Где она сейчас?
- Вероятно, в вашей комнате. Она удрала из своей группы, как только разнесся слух, что ты в институте.
Лариса порывисто поднялась навстречу Терентьеву. Он долго не отпускал ее рук, с волнением всматривался в ее лицо. Лариса похудела и подурнела, совсем она не походила на девушек, расцветающих перед свадьбой. И встретила она его не так, как провожала: смотрела на него сияющими глазами, он мог лишь мечтать о такой встрече.
- Все вокруг толкуют о вашем замужестве, Ларочка, - сказал он, улыбаясь. - Когда вас можно будет поздравить официально?
Она ответила небрежно:
- О свадьбе - правда, а поздравлять не с чем. Девушкам надо выражать соболезнование, когда они выходят замуж. Они просто уступают настояниям женихов.
- Возможно, Ларочка, я девушкой не был, не знаю вашей психологии.
- Борис Семеныч, поговорим о другом, - попросила она. - Я больше не могу в новой группе, там очень скучно. Вы переведете меня к себе?
- А ваш Аркадий не будет возражать?
- Я его и спрашивать не стану!
- Вряд ли ему понравится такая самостоятельность.
- Ему придется примириться с моей самостоятельностью!..
Терентьев ходил по комнате, осматривал приборы, трогал штативы и термостаты, раскрывал шкафы. Он не думал раньше, что его так обрадует возвращение. В этой комнате он провел каких-нибудь полгода, но нигде не оставил такую большую частицу своей души, как здесь. Чувство это было неожиданно и приятно, он немного растрогался. Он сел за свой стол, включил и выключил лампу, потом снова обратился к Ларисе:
- Сегодня защита. Вам не страшно?
- Страшно, конечно, но я не показываю, чтоб не расстраивать его. Он волнуется.
- Перед защитой всегда волнуются, я то же когда-то испытал. Вы читали диссертацию?
- Полного текста не читала. Но мы говорили о каждом факте, часто спорили. Мне кажется, в работе Аркадия много нового и важного.
- Вы, конечно, будете на защите?
- Обязательно буду. Борис Семеныч, я знаю, что об этом неудобно, но от вас так много зависит…
- Понимаю, Ларочка, - перебил он. - Вы опасаетесь, что я по ошибке положу черный шар вместо белого? Успокойтесь, ошибок не будет. Я не могу спорить против оценки моей любимой ученицы - грустная была бы картина, правда?
- Не шутите, - сказала она благодарно. - Я ведь серьезно, а вы всегда шутите. Между прочим, Аркадий хочет поговорить с вами перед заседанием. А я пойду, я ведь бросила работу.
Когда Терентьев вышел из лаборатории, чтоб идти на заседание совета, в коридоре его перехватил Черданцев. Аспирант, очевидно, ожидал Терентьева, прохаживаясь около его двери. "Проще было постучаться и войти", - подумал Терентьев и, вежливо поклонившись, хотел пройти мимо. Черданцев поспешно остановил его:
- Борис Семеныч, одну минутку! Лариса не передавала, что мне надо с вами поговорить?
У Терентьева против воли поднялось старое недоброжелательство к Черданцеву. Тот опять выбирал окольные пути. Во всяком случае, теперь уж не следовало прибегать к посредничеству Ларисы. Терентьев со злостью поглядел на него. Черданцев был одет с особым тщанием, как всегда одеваются к защите, даже завился, подстриг усики, они были совсем маленькие. "Еще бы тебе бриллиантовую булавку в галстук!" - подумал Терентьев.
- Мне хочется вам сказать кое-что очень важное, - продолжал Черданцев. - Это относится к моей диссертации.
- По-моему, вам ничего не надо мне говорить, а мне выслушивать, - сухо ответил Терентьев. - Особенно перед защитой.
Он прошел, не оглядываясь. Побледневший, оскорбленный Черданцев смотрел ему вслед.
- Однако! - сказал он вслух и пожал плечами. - Даже выслушать не захотел, барин!