- Пруд? Какой пруд? - сонно пробормотал Шалит.
- Да наш же, наш пруд. Знаешь, что я задумал? Очистить его и развести в нем рыбу.
- Какую рыбу? Ты, видно, спросонья бормочешь? Приснилась тебе рыба - вот и болтаешь невесть что.
- Нет, нет, ты только послушай, браток, что я надумал! - Журбенко не поленился вскочить с кровати, схватил счеты, которые Шалит, как рачительный хозяин, всегда держал под рукой, и, щелкая косточками, снова пристал к Шалиту с расспросами: - Ну как ты думаешь, во что нам встанет очистить пруд, заполнить его водой и напустить мальков? А сколько доходу принесет нам рыба, когда она расплодится как следует?
Но и на этот раз Журбенко ничего не добился.
- Далась тебе эта рыба! - буркнул Шалит сердито и опять безмятежно захрапел.
Между тем за окнами забрезжил ранний свет. Сквозь уцелевшие стекла окон Журбенко видел, как в сером, предрассветном небе начали гаснуть фиолетово-зеленые звезды. Но петух еще не пропел, не заскрипел колодезный журавель, ни один звук не возвещал наступление нового дня.
- Делать нечего, - решил Журбенко, - раньше чем часа через два от Шалита толку не добьешься. Лягу и я, посплю немного.
Но долго не смыкал он бессонных, усталых глаз, ворочался с боку на бок, пока наконец не заснул, да так крепко, что не слышал, как Шалит поднялся, растопил печь и начал готовить завтрак. Так уже было у них заведено: кто встал первым, должен развести огонь, вскипятить воду и приготовить что-нибудь на скорую руку: суп или просто отварной картофель.
В обжитую Шалитом и Журбенко комнатенку каждое утро набивалось немало народу. Один приходил с просьбой отпустить его на зиму в город - поработать там до весны, чтобы продержаться с семьей; другому нужна помощь; а чаще всего люди приходили потолковать о тех или иных неполадках в работе.
Вот и сейчас, не успел еще Шалит приготовить завтрак, а Журбенко проснуться, как в комнату ввалился запыхавшийся и возбужденный Мотл Коткис. Темные глаза Мотла лихорадочно сверкали, как будто он успел хватить с утра пораньше рюмку-другую доброго вина.
Обросшее густой черной щетиной, огрубевшее на ветру лицо его расплылось в радостной улыбке, лучиками собравшей вокруг глаз множество мелких морщин.
- Ну, Нохим, дорогой мой, - забросал он Шалита бисером ласковых слов, - чай кипятишь? Кипяти, кипяти, мы его теперь с медом будем пить, слышишь ли, Нохим, с медом!
- Как, неужто пчелы уже взяли взяток! - воскликнул Шалит, да так громко, что чуть было не разбудил Журбенко, но тот, поворочавшись немного и не разобрав, в чем дело, тут же опять заснул, наверстывая, как видно, ночное недосыпание.
- Взяли, браток, взяли, изрядный взяток взяли! - Коткис схватил Шалита за руку, будто норовя его обнять на радостях. - Немало месяцев было нам горько на душе. Хватит! Пригубим хоть малость сладенького!
- Нет, мы не можем себе позволить даже попробовать этого меду. Пока хлебом вдосталь не наедаемся, - резко возразил Шалит.
Но Коткис пропустил его слова мимо ушей и, поставив на стол горшочек меду, бросился будить Журбенко:
- Да вставай же, давай попробуем меду, хоть немного, да попробуем.
- Нет, - вмешался Шалит, по-хозяйски прикинув на глаз, сколько меду в горшке. - Тут не меньше килограмма будет, а если продать этот мед, можно купить гвоздей, они нам до зарезу нужны.
- Эх, Нохим, меда ты не хочешь отведать, водки в рот не берешь - для чего же, спрашивается, ты живешь на белом свете? - стал подшучивать над Шали-том Коткис.
- Ложкой меда я сыт не буду, - сурово оборвал его Шалит. - Если дать меду мне и Журбенко, - значит, надо дать всем, а для всех не хватит. Так что об этом и говорить не будем. Пока весь доход от продажи меда вложим в хозяйство, а когда его будет много - тогда и поговорим о раздаче.
- Правильно говорит Шалит, - поддержал парторга проснувшийся наконец Журбенко. - Сколько ты собрал меду?
- Да точно не знаю. Думаю, что с бочонок будет - килограммов двадцать. А уж от одного-то килограмма колхоз авось не обеднеет.
- Нет, обеднеет, - отозвался Шалит. - У нас каждая копейка на счету: гвозди не на что купить!
Журбенко быстро оделся и вышел на улицу. Коткис хотел прошмыгнуть за ним, оставив мед на столе, но не тут-то было.
- Забери его, слышишь, Мотл, сейчас же забери - и никаких разговоров! Пригодится зимою пчелам… - услышал он за спиной повелительный окрик Шалита.
Как-то раз Аншл Коцин, проезжая мимо колхоза "Надежда", остановил машину около виноградника. Молодые лозы, посаженные года два назад на трех гектарах перевала, уже расцвели и обещали дать первый урожай.
- А ведь постепенно здесь разрастется изрядный виноградник. Годика через два-три начнет плодоносить и молодой сад. Глядишь, "Надежда" и в самом деле вырвется вперед, чего доброго и нас заткнет за пояс.
Но Коцин старался не думать об этом: одна только мысль, что какой-нибудь колхоз, помимо "Маяка", может отличиться и занять видное место в районе, была для него словно нож острый.
Вот и теперь, глядя на сад колхоза "Надежда", он подумал: а как бы и в "Маяке" завести сад и виноградник, да такие, чтобы там росли редкостные сорта плодов и винограда и чтобы собирать ему, Коцину, небывалые урожаи, какие и не снились до него нигде и никому.
И, как всегда, мечтая о винограднике в своем колхозе, Аншл вспомнил о Шейндл.
- Неплохо бы переманить ее к нам, - рассуждал он. - Ведь еще до войны, помнится, она прошла курсы виноградарей, уже тогда считалась мастером своего дела и была участницей Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. А после войны разве не она восстановила в "Надежде" старый виноградник? Разве не она помогла поднять три гектара земли и посадить там молодые лозы?
Аншл жалел, что раньше не подумал об этом и не предложил Шейндл перейти в "Маяк" до того, как она связала свою судьбу с Шалитом; но в ту пору он еще насмехался над надеждинцами.
- У этих голодранцев, - говаривал он, - неплохой аппетит: еле-еле справляются с планом зерновых, а лезут туда, где им совсем уж не место; далеко летать хотят соколы, а крылья еще не выросли…
На Шейндл он уже давно зарился, но пока она жила с Шалитом, не решался к ней подступиться. Когда же узнал, что Шейндл опять живет одна, ему никак не удавалось выпытать у Шалита, что, собственно говоря, у них произошло.
"Сколько бедняжке еще здесь мучиться? - размышлял он далее. - Пропадет она в этом захудалом колхозе; не сладко ей приходится! Так в чем же дело? Что ее здесь удерживает, особенно теперь, когда она разошлась с Шалитом?"
С этими мыслями вошел Коцин в виноградник, бесшумно, как кот, подкрался к Шейндл и, широко раскинув руки, стремительно обнял ее.
- Ой! - всполошилась испуганная Шейндл, с трудом вырвавшись из объятий Аншла. Смущенная, но решительная, выпрямилась она перед ним: - Это что еще за шутки? Не поищешь ли другого места, куда девать свои длинные руки?
- А разве ты из стекла или глины? Боишься, что поломаю?
- Я не стеклянная и не глиняная и вообще не вещь, которую каждый встречный может хватать лапами, - резко ответила Шейндл дрогнувшим от обиды голосом.
Коцин, как видно, не ожидал такого отпора.
- Что зря кричишь? Могут подумать, что я тебя режу, - начал он успокаивать расходившуюся женщину.
- Ты, видать, не забыл своих старых повадок, - не унималась Шейндл. - И как тебе только не стыдно? Ты ведь председатель колхоза, отец, можно сказать, глава такой большой семьи, а ведешь себя, как последний босяк. Позор, да и только!
Коцину очень польстило, что Шейндл назвала его "отцом".
"Пускай она меня выругала, но зато имя-то какое дала - почетное, высокое. Шутка сказать - "отец"!" - подумал он.
- Да чем же я согрешил перед тобой? - сказал он самым добродушным тоном. - Ну, обнял тебя - так я же и в мыслях не имел чего-нибудь дурного. Мы же вместе выросли, ты мне как сестра.
С этими словами Коцин, уверенный, что тронул Шейндл вкрадчивой речью, подсел к опустившейся на скамью Шейндл. Но только собрался в том же тоне продолжить с ней разговор, как женщина, все еще раздосадованная, снова уколола его упреком:
- Говорить-то ты мастер, да вот делаешь - надо бы хуже, да некуда.
- А что я плохого сделал? Обидел кого-нибудь, обманул? Спроси у моих колхозников - что они тебе обо мне скажут?
- А зачем мне спрашивать? Слыхала, хвалят тебя - значит, заслужил, - уже спокойно ответила Шейндл. - Что ж, у себя в колхозе да на работе ты, быть может, и впрямь неплох, да вот руки свои держать на цепи не умеешь, а надо бы - уж очень они у тебя совкие!
- Ну, хватит, хватит ругаться. Ведь я же к тебе в гости пришел. Поди знай, что ты такая злюка, - видя, что Шейндл настроена миролюбиво, начал подшучивать Аншл.
На обожженном солнцем лице Шейндл расцвела смущенная улыбка.
- И совсем я не злюка, - сказала она, оправляя па себе синее в клеточку платье, которое плотно обтягивало ее невысокую стройную фигуру. Коцин еле удержался, чтобы не обнять ее снова, но, трусливо оглядевшись вокруг, сдержался.
- Все здесь создано твоими руками, - сказал он уважительно. - Была бы у нас такая расторопная и умелая виноградарка, да мы бы ее на руках носили. А тут? Кто тут замечает твою работу, твое уменье, твои успехи?
- А кто должен замечать? - покраснев и став от этого еще миловидней, ответила Шейндл. - Я работаю, и всё тут. Да и не одна я на винограднике: трудятся и другие.
- Что же ты себя не ценишь? - начал поучать ее Аншл. - Не будь ребенком. Мне тебя жаль…
- А чего меня жалеть? - перебила его Шейндл.
- Конечно, будь ты мне чужая, мне было бы все равно, губишь ты себя, надрываясь тут на работе, или нет. Но ведь я тебя знаю с давних пор. Да ты пойми - ты ведь человек, больше того - ты женщина, надо же в конце концов тебе устроить свою жизнь по-настоящему.
Шейндл никак не могла понять, зачем понадобилось Аншлу Коцину заводить с ней такой разговор, и смотрела на него, не скрывая своего недоумения.
- Ты, как видно, свыклась со своей долей, - помолчав немного, вновь начал свои подходы Коцин. - Но, прости за сравнение, и червяк, забравшись в корешок хрена, воображает, что нет ничего на свете слаще. Говорят, что ты опять одна осталась?
- Что такое? - вспыхнула Шейндл. - Откуда ты это взял?
- Слухом земля полнится. Поговаривают, что ты разошлась с Шалитом, - ответил Коцин и замолчал, как бы выжидая, как Шейндл отнесется к его словам.
- Кому какое до этого дело? - неохотно и уклончиво процедила Шейндл.
- Дела-то, конечно, никому до этого нет, - подхватил Коцин и в упор уставился на Шейндл. - Но правду тебе сказать я обязан. А правда в том, что Шалит не перестает думать о своей семье, а ты у него, что называется, седьмая спица в колеснице… На всем белом свете есть только один человек, который по-настоящему думает о тебе, - это я.
- Ты? - расхохоталась Шейндл. - Уж будто тебе не о ком думать, кроме меня?
- Ты что же - о моей жене говоришь, что ли? - досадливо махнув рукой, сказал Коцин. - Я до сих пор молчал о моих чувствах к тебе, не хотел расстраивать твою семейную жизнь с Шалитом, но сейчас, мне кажется, мы можем говорить начистоту.
- О чем? - с притворным недоумением отозвалась Шейндл.
- Ну, прежде всего о твоем переезде в наш колхоз, - несколько неуверенно начал Коцин. - Ты сама понимаешь, что, хоть вы и разошлись, из-за Шалита мне неудобно ездить к тебе. Переезжай, будешь у нас работать, на моих глазах. Посадим виноградник, сначала небольшой, но не такой, как здесь, а образцовый. Самые лучшие, самые редкостные сорта винограда будут у нас, и ты, мастер этого дела, будешь снимать такие урожаи, что люди станут отовсюду съезжаться, чтобы учиться у тебя. Ты станешь знаменитостью - по всему Союзу узнают про нашу Шейндл…
- Прямо как в сказке, - сказала Шейндл, чтобы скрыть свое смущение, и отвернулась. Потом, после недолгого раздумья, она отрицательно качнула головой: - Нет, никуда я отсюда не уеду - не могу: здесь каждый кустик, каждое деревцо, каждая лоза мною посажены, и когда я вижу, как они наливаются соками и растут, мне кажется, что и я с каждым часом набираюсь сил вместе с моими питомцами. А когда виноград созреет, когда люди наготовят вина и будут пить его в дни праздников или на свадьбах, я буду знать, что и я вложила свою долю труда, чтобы люди узнали радость. Л приносить людям радость - да разве есть на свете что-либо более дорогое?
Коцин ни разу до сих пор не видел Шейндл в таком приподнятом настроении, и ему захотелось сказать ей что-либо возвышенное, чтобы не ударить лицом в грязь, да, как назло, ничего такого не приходило на ум. А между тем начали подходить женщины, прикрывавшие на зиму виноградные лозы на соседних участках, и Коцин заторопился, чтобы до их прихода добиться от Шейндл согласия.
- Ну, так что ты мне скажешь? - нетерпеливо спросил он.
- О чем? Я ведь тебе дала понять, что не могу.
- А ты подумай. Может быть, мы с тобой проедемся куда-нибудь, - предложил Коцин, не теряя надежды уломать несговорчивую женщину.
- Куда ехать-то? Да и нельзя - сейчас лозы прикрыть надо, дело не терпит.
- Без тебя прикроют. А куда поехать? Мало ли куда, найдем место, - настаивал Коцин.
- Разве что в район - у меня там дело есть, и я бы поехала, пожалуй, да раньше надо взять разрешение.
- Ну, хорошо, хорошо, - отозвался Коцин.
Они перебросились еще несколькими словами и разошлись.
- Хорошо… хорошо… - повторила несколько раз озадаченная Шейндл, глядя вслед Коцину.
Слух о том, что Шейндл ездила с Коциным в район, дошел и до Шалита. Возможно, что он не придал бы этому значения: мало ли что - Шейндл как будто собиралась к врачу, и Коцин мог случайно прихватить ее по дороге. Но то, что Коцин дважды приезжал к ней на виноградник, внушало Шалиту серьезные опасения.
"А что, если он и впрямь переманит Шейндл к себе? - беспокоился он. - Да нет, не может быть - никуда она отсюда не уедет".
И все же ревнивое чувство не давало ему покоя: как-никак она стала ему, Шалиту, женой, он связал с ней свою жизнь. Они же не поссорились, он ее ничем не обидел - больше того, Шалит был уверен, что не сегодня-завтра Шейндл к нему вернется. И вдруг… Кто бы мог ожидать? Надо поговорить с Шейндл напрямик и не откладывая в долгий ящик.
Шалит пошел на виноградник с твердым намерением все выяснить, но. как назло, ему все не удавалось остаться с Шейндл наедине: женщины будто сговорились не оставлять их одних пи на минуту.
Шалит уже совсем было собрался уходить, но тут увидел, что к винограднику подъезжает "газик" Коцина. Аншл вышел из машины и зашагал ему навстречу. Издали он не узнал Шалита и, очутившись с ним лицом к лицу, немного растерялся.
- Ты что-то стал у нас частым гостем, - со скрытой злобой глядя в упор на Коцина, не без ехидства сказал Шалит.
- Да видишь ли, в чем дело: задумали и мы у себя в колхозе насадить виноградник - вот и езжу к вам, хочу присмотреться, перенять, как говорится, ваш опыт, - стал оправдываться Коцин.
- Ой, Аншл, мне что-то кажется, что ты не о винограднике думаешь, а о виноградарке, - не вытерпев, оборвал его Шалит.
- Виноградарка ваша - молодец: гляди, как делами заворачивает! - начал Коцин расхваливать Шейндл, подливая масла в огонь назревавшей ссоры. - Какой виноградник отгрохала - не виноградник, а целое состояние!
- А тебе завидно? Глаза тебе, что ли, мозолит наш виноградник? - повысил голос Шалит.
- Не понимаю, Нохим, почему ты злишься? Не иначе, как встал сегодня с левой ноги, - опасливо посмотрел на Шалита Коцин.
- А, зубы мне заговорить хочешь! - еще больше распалился тот. - Знакомые штучки!
Ни разу Коцин не видел Шалита таким злым и возбужденным. Учтивость и немного приторную улыбку будто ветром сдуло с лица Аншла, оно стало холодным и жестким, взгляд - настороженным.
- Нохим, что ты, Нохим? - заговорил он как только мог спокойно, но на всякий случай отодвинулся от Шалита, словно опасаясь, что тот на него набросится. "Да разве было в наших разговорах с Шейндл что-либо такое, что она не могла бы сказать Шалиту? - мысленно успокаивал он себя. - Ведь между нами ничего, собственно, не произошло".
И действительно, сколько ни пытался Коцин войти в доверие к Шейндл, она и слушать его не хотела. Напрасно он старался внуйшть ей, что с женой сошелся в свое время совершенно случайно, что она ему давно опротивела, что Шейндл станет ему настоящей женой, что он будет ее лелеять и холить, каждую пылинку с нее сдувать. Шейндл слушала его вполуха, все время думая о своем, и этим сильно-таки выводила Аншла из себя. Да и в район она ездила только по своим делам, и Коцину, хоть он и не терял надежды сломить ее упорство, стало ясно, что с Шалитом она связана прочными узами.
- Не понимаю, Нохим, что ты так кипятишься, - зная, что он ничем, в конце концов, не провинился перед Шалитом, заговорил Коцин обиженным тоном. - Видно, кто-то оговорил меня… Хотят, как видно, нас поссорить… А я, право же, ни в чем не чувствую себя виноватым перед тобой…
Тут он вдруг замолчал, оборвал разговор чуть ли не на полуслове: рядом с ними очутилась Шейндл - то ли она слышала их разговор и хотела вмешаться, то ли подошла к ним случайно, - но ее появление остановило начинавшуюся ссору, и все трое заговорили о винограднике.
Жители, хотя и реже, чем в первые месяцы, всё еще целыми семьями возвращались в поселок из эвакуации. Были среди приезжих и люди из других краев, и люди разных национальностей. Их забросили сюда бури военных лет.
Шалит, Журбенко и все старожилы поселка встречали приезжающих с идущим от щедрого сердца гостеприимством. Правление колхоза отдало новоселам пустовавшие дома загубленных фашистами семей, помогло отремонтировать эти дома - выделило на первое время продовольствие. И как только новоселы освоились немного, их распределили по разным бригадам.
На полученный из района кредит колхоз приобрел молодых коров, телок и несколько свиноматок, которые вот-вот должны были опороситься. Журбенко особенно радовался тому, что среди купленного колхозом скота было несколько телок немецкой породы. Любуясь ими, он не переставал с увлечением твердить Шалиту:
- Не пройдет и года, и наши телки станут коровами, да еще какими коровами - всем на удивление! У нас тут скоро будет настоящая молочная ферма: ты еще увидишь, какие стада будут пастись на наших пастбищах! Трудно будет поверить, что совсем недавно у нас была одна-единственная корова!
Как-то раз осенью надеждинцы прочли на первой полосе районной газеты "Ленинский путь" набранную крупным шрифтом статью: "Новые успехи колхоза "Маяк".
- Скажи пожалуйста, какими делами заворачивает этот Коцин, - сказал Журбенко, указывая на статью, - высоко поднялся, ничего не скажешь, орел, да и только!
- Не орел, а жук, - с досадой возразил Шалит. - Ведь и жук в полете шумит, да еще как, почище орла, пожалуй.
Со дня их столкновения на винограднике отношения между Коциным и Шалитом продолжали оставаться холодными. Шалит избегал встреч с Коциным, даже слушать о нем не хотел. И все же доискаться до истинных причин успехов соседа он был не прочь.