Таким коварным и злобным врагом нового строя и новой морали выступает Лев Кагардэ, сын сельского учителя, с детства начитавшийся эсеровских брошюрок, а в отроческие годы вместе с отцом помогавший мятежникам. Это у него скрывался Петр Сторожев, сбежав из-под ареста, а уходя, произнес наставительно подлые слова: "В открытую сейчас воевать нельзя". И Кагардэ принял этот совет: переехав в город, он получил достойного сообщника в провизоре местной аптеки Николае Опанасове, трусливом мерзавце, а вскоре нашел себе и "хозяина" - некоего Одноглазого. Этот бывший белогвардеец завербовал Льва в антисоветскую подпольную организацию. В шпионско-провокаторской биографии Кагардэ романист выделяет только его попытки политического и нравственного развращения тех молодых людей, которые были слабо защищены от тлетворных влияний. Казалось бы, агент иностранной разведки располагал достаточно благоприятными условиями для осуществления своих подлых намерений, но и тут его постигла неудача…
Она закономерна. Название, которое дал писатель роману, было точным, передавало внутренний смысл повествования. Рассказывая Лене Компанеец о своей беседе с секретарем Верхнереченской партийной организации Сергеем Ивановичем Сторожевым, Виктор Ховань подчеркивает: "…нет в мире ничего чисто случайного. Все закономерно, и закономерной была эта встреча, открывшая мои глаза, внутренние глаза, понимаешь?.. На очень многие вещи…" Юноша прав, приходя к убеждению искреннему и продуманному. Вместе с тем не только в его судьбе, в коренном изменении его представлений, устремлений дает себя знать могущество тех глубинных процессов, что определяют развитие общества, судьбы людей.
Закономерна прежде всего грандиозная перестройка основ социального бытия, начавшаяся 25 октября 1917 года, которая определила новое направление общественного развития и в Двориках, и во всех городах и селах необъятной России.
Закономерен был распад и полный разгром враждебных партии и народу группировок, пытавшихся воспрепятствовать осуществлению ленинских идей, социалистическому переустройству индустрии и сельского хозяйства.
Закономерен рост новой культуры, создание новых человеческих отношений, свободных от корысти и эгоизма.
Закономерен и переход на позиции нового строя молодых людей, изображенных в романе. Разными путями приходят они к истине, но в главном их судьбы сходны.
С особенной убедительностью обрисован в романе Виктор Ховань, наделенный неповторимой и яркой индивидуальностью, остротою восприятия жизни, глубокой эмоциональностью. Герой становится поэтом, ему суждено войти в ряды творцов новой культуры.
На верную дорогу выходят и товарищи Хованя. Умный и даровитый Коля Зорин первым среди них нашел свое призвание, и следовательно, и место в обществе. Лене Компанеец честность и прямодушие помогли ощутить отвращение к бесчеловечным разглагольствованиям Опанасова. А ее брат, пылкий Андрей, решил идти в Красную Армию, если враги Советской России попытаются нарушить ее рубежи.
Так, за шагом шаг, шло духовное созревание молодых верхнереченцев, незаметно для самих себя они поднимались по ступеням гражданского самосознания и, наконец, поняли, что решающий выбор ими уже сделан и непроходимая черта отделила их от Кагардэ и Опанасова. "Лидеры подонков", "организаторы отребья", что совсем недавно пытались тащить за собою веривших им ребят, находят позорный, заслуженный ими конец.
Поэтика "Вечернего звона" - "Одиночества" - "Закономерности характеризуется органичным сопряжением пластичности и обобщенности, фактической достоверности и творческого вымысла.
Изображая характеры и явления широкого эпического масштаба, Николай Вирта вместе с тем неизменно избирает местом действия своих романов Тамбов и Тамбовщину. Одна из глав "Вечернего звона" открывается глубоко автобиографическим признанием: "Тем же, кто провел в этом городе юность… тем, кто был молод там и оставался молодым, возвращаясь туда через многие годы, - как им не благословлять этот город, один из многих виденных и единственный из оставшихся в сердце?
…Потому что у каждого есть свой Тамбов".
Эпический художник нуждается в определенной точке приложения своих художественных замыслов. Можно сказать, что Тамбов был для Николая Вирты тем же, чем был Дальний Восток для Александра Фадеева или Саратов для Константина Федина.
Прототипы были для Николая Вирты точкой опоры, дававшей возможность соединить художественное исследование с реальным движением времени.
В этом отношении писатель продолжал традицию, отчетливо намеченную уже в первые годы существования советской литературы романами А. Серафимовича "Железный поток" и Д. Фурманова "Чапаев", "Мятеж". В этих книгах шла речь о реальных событиях времен гражданской войны и о реальных исторических личностях. Однако их авторы не ограничивались переложением документального материала, а создавали характеры яркие, самобытные, достойно представлявшие революционное время.
Во второй половине тридцатых годов, когда был напечатан роман "Одиночество", появились "Как закалялась сталь" Н. Островского, "Педагогическая поэма" А. Макаренко - книги, художественная сила которых определяется и достоверностью фактов, положенных в основу повествования, и ярко выраженным творческим началом, активным и страстным идейным осмыслением изображенного. Лучшие произведения Николая Вирты, таким образом, находились в русле весьма перспективной художественной тенденции.
В четвертом томе Собрания сочинений Николая Вирты помещены рассказы, очерки, мемуары, публицистика. Здесь читатель найдет произведения, посвященные Великой Отечественной войне. Наиболее примечательное из них - "Катастрофа", рассказывающая о разгроме гитлеровских полчищ под Сталинградом - кульминационном моменте, предопределившем исход всей войны.
"Мне довелось видеть фельдмаршала в день пленения и быть среди тех, кто в лютую февральскую ночь 1943 года сопровождал его на хутор Зворыгино, в штаб Донского фронта, которым командовал Рокоссовский…" Это Николай Вирта говорит о командующем шестой германской армией фон Паулюсе. Повествуя о событиях, очевидцем которых он был, писатель вновь удачно соединяет достоверность исторического исследования и образную силу художественного обобщения. Рядом с вымышленными диалогами - точные тексты приказов прославленного командарма Чуйкова, цифры, характеризующие сокрушительные потери нацистов на берегах Волги, сообщения о кровавых зверствах, совершенных фашистами; о зверствах, "перед которыми бледнеют все "подвиги" Тамерлана и прочих человекоубийц, потому что к ним снова готовятся там, где гнездятся и распространяют свою власть и влияние забывшие уроки истории реваншисты и иже с ними".
В годы войны Николай Вирта вел активную публицистическую работу. Его корреспонденции постоянно печатались на страницах газет "Правда", "Известия", "Красная звезда". В очерке "Час рассвета", написанном в дни победного завершения войны, тесно слиты воспоминания, раздумья, переживания писателя, суммированы и заново осмыслены его наблюдения военных лет. А видел он многое, был среди советских людей, сражавшихся на фронте и работавших в разных районах нашей страны. Вот и встают перед ним защитники Мурманска, отстоявшие Заполярье; рабочие и колхозники Узбекистана, которые давали стране хлопок и пшеницу, прокладывали новые каналы, принимали в свои семьи осиротевших детей, привезенных из западных областей Советского Союза; горцы Памира, отправлявшие на фронт металл, мясо, теплые вещи; женщины Тамбовщины, доблестно трудившиеся на колхозных полях Вспоминает писатель и защитников Сталинграда, и жителей Воронежа, восстановивших свой разрушенный город, и советских воинов, освободивших Прагу… А как итог всего - Красная площадь, наполненная людьми, пришедшими праздновать Победу. Вот как широко, многосторонне охвачен подвиг советского народа в емком повествовании, написанном с неподдельной взволнованностью. И за каждым фактом - впечатления очевидца, личное участие писателя в делах и заботах Родины.
В своем стремлении запечатлеть героические дела военных лет Николай Вирта обращался не только к собственным воспоминаниям, но и к документам, позволившим ему воспроизвести исторически значительные события. Тому пример такое произведение, как "Ваши радиограммы подтверждены боями", в основе которого записи бесед с Елизаветой Яковлевной Вологодской, отважно действовавшей за линией фронта, передававшей по радио нашему командованию важные сведения о расположении и передвижении вражеских войск.
Богатый опыт военных впечатлений послужил материалом для художественного обобщения в рассказах писателя. Действие рассказа "На проезжей дороге" ограничено четырьмя стенами колхозной избы, но на этой тесной площадке встречаются люди, прежде незнакомые, а теперь ставшие соседями, попутчиками, соратниками, готовыми помочь друг другу словом и делом. Здесь и воины, и труженики тыла, все они с удивительной легкостью достигают взаимопонимания. Повествуя об увиденном, писатель не скрывает своей нежности "к этой семье, где радости и беды разделяются без лицемерия, где живет сила, исцеляющая раны, обновляющая душу, неиссякаемая и непобедимая". Рассказчик признается, что он отсюда "уехал, чтобы никогда сюда не возвратиться, и всегда возвращаться с сердцем". И правда - написанные им страницы, дышащие благодарностью и любовью, - это и есть подлинное возвращение - память художника. Так вновь и вновь обращался писатель к воспоминаниям военных лет. Тема памяти о войне становится организующим началом в композиции многих рассказов. В рассказе "Вечерние тени" только что вернувшийся из армии Мартын, в поисках друзей случайно встретившись в покинутом ими доме с милой, приветливой Варей, прежде ему незнакомой, проникается чувством взаимопонимания, вспоминая с нею о погибших…
В рассказе "Обходчик" война настигает героя, бывшего сапера Антона Ильича, десятилетия спустя, когда к нему возвращается память, утраченная после контузии, и он узнает место, где была когда-то убита любимая им санитарка Люда. Еще один след огненного времени!
Словно подчеркивая связь, существующую меж различными темами, воплощенными в его творчестве, Николай Вирта сделал героем своего рассказа "Старый Андриян" заслуженного отставного солдата, знакомого читателям по роману "Вечерний звон". Андриян Федотыч, бывший свояк Сторожевых, - олицетворенная история Двориков. Он дожил до той поры, когда его село уже залечивало раны, нанесенные войной. Тут-то и родилось в уме старого крестьянина-солдата желание восстановить яблоневый сад, загубленный за несколько лет перед тем морозом. Добрался он до Мичуринска и привез оттуда саженцы. Фабула, как видим, проста, незатейлива, но есть в ней нечто аллегорическое, близкое к притче - жанру, получившему заметное распространение в прозе наших дней. Древний старик, живший еще в дореволюционной деревне, участвует в трудовых заботах нынешнего колхозного села.
Сопоставление двух эпох пронизывает и рассказ "Воодушевленный Егор". Изображая юношу, выросшего в послевоенные годы, влюбленного в природу, в книги, мечтающего поступить в "зоотехнический", Николай Вирта вспоминает о тех далеких временах, когда он сам был сельским пастухом.
Так в творчестве писателя, постоянно тяготевшего к изображению крупных характеров и событий исторической важности, к драматическим конфликтам и сложным, многоступенчатым сюжетам, временами звучат лирические ноты, высказываются признания, касающиеся его собственной судьбы.
Исповедальное и эпическое начала соединены в сложном по жанровой структуре произведении "Как это было и как это есть". Здесь представлены детские впечатления писателя, рассказы о селе Большая Лазовка, том самом, которое в романах стало Двориками, здесь же - сегодняшний день Тамбовщины, жизнь колхозников и тружеников города.
Николай Вирта со страстью писал и о глубинных переменах, преображавших нашу Родину в начале века, и о великих испытаниях военной поры, к которым уже был и сам причастен. Книги его освещают и истолковывают ход истории, деяния и думы ее творцов. Образы, созданные писателем, принадлежат не только настоящему, но и будущему.
И. Гринберг
Вечерний звон
Роман
Часть первая
Глава первая
1
Никто не знает, с кого повелись Дворики; никто не помнит первых здешних земледельцев.
Ни в церковной летописи, ни в памятных записях близлежащих усадеб, ни в уездном и губернском архивах не найти ничего, что пролило бы хоть слабый луч света на историю села.
Расположенное вдали от столбовых дорог, оно в течение веков ничем среди прочих сел достославной Тамбовской губернии не выделялось, искусными кружевницами или добрыми кузнецами не славилось, разгульных ярмарок тут не бывало, престольные праздники справлялись без особой гульбы.
Томительно-однообразное, тянулось село вдоль пыльной дороги на полторы версты, и глазу путешественника не на чем было остановиться…
Избы, сложенные из самана, были так похожи одна на другую, будто их строил один человек, лишенный фантазии. Саман быстро разрушался, стены оседали или их выпирало, и многие избушки держались на подпорках; соломенные крыши прорастали зеленоватым мохом. К весне и такие крыши бывали в редкость - солома с них шла на топку, а в худые годы на корм скотине, и жерди, составлявшие клетку крыш, тоскливо торчали под белесым весенним небом. Плетни, поставленные в стародавние времена, сгнили, покосились или завалились. И куда бы ни упал взгляд, всюду ветхость, бедность, грусть…
И природа под стать селу: равнины с речушкой, высыхающей в начале лета, чахлые ивы вдоль берегов, а вокруг поля, по которым гуляют зимние вьюги, летние пыльные вихри и осенние мутные туманы. Ни тенистых дубрав, ни рощ, ни тихих прозрачных озер; лишь изредка набредешь на болото с мутной водой - от нее даже скотина отворачивается.
Близкие к селу земли давно отощали. Бейся над ними, не бейся - никакого толку! С голоду, может, не помрешь, но и вдоволь сыт никогда не будешь. Дальние земли побогаче, пожирней, да недаром зовутся "дальними" - тяжела туда езда по бездорожью, через дикие буераки. Ни сенокосов, ни хорошего выгона, ни водопоев…
Скучные места. Беспредельные дали!
В течение долгих времен в селе и в округе не было отмечено каких-либо бросающихся в глаза перемен. Неизменными оставались внешний облик окрестных мест, уклад жизни, обычаи. Но вера в лучшее будущее и в скорый конец юдоли нищеты и горя не переставала согревать здешних людей.
2
Как повелось исстари, село делилось на два "конца" - Дурачий и Нахаловку. В Дурачьем конце бедность была извечной, и люди как бы отдались в ее полную власть. Безысходная нужда породила робость, подчас похожую на тупость, отчего, вероятно, и родилось название этой вечно унижаемой и оскорбляемой части села.
На другом конце главной улицы, в Нахаловке, жили те, у кого сундуки были набиты разным добром, кто к обедне и в жару и в холод ходил в калошах, у кого во дворе стояли сытые лошади, удойные коровы и овцы без числа. Нахаловка презирала жителей Дурачьего конца, а те платили нахаловцам откровенной ненавистью.
Между этими полюсами, на Большом порядке, обитало прочее население Двориков, колеблемое жизненными ветрами из стороны в сторону.
…Каждую зиму, в веселые масленичные дни, мужики ходили друг на друга стенкой.
В этих жестоких драках на льду, освященных временем, сытые сынки нахаловских кулаков обычно избивали задорных обитателей Дурачьего конца, и ярость бедняков, питаемая поражениями, росла и укреплялась.
Бушевала в селе междоусобица, часто набат и зарево будили народ. Кто поджег? За что поджег? Пойди разберись!.. Трещали плетни, люди выламывали колья, где-то возникала драка, появлялись ножи и топоры, лилась кровь.
Тщетно попы грозили баламутчикам карами божьими - ничего не могло примирить врагов.
Да и как их примирить! "Нахалы" захватили лучшие земли, им принадлежали водопойные колодцы и полевые болота, удобные для выкладки самана, на сходках сила была в их руках. "Нахалы" ходили в волостных старшинах и в сельских старостах.
…Но что же, однако, привело сюда первых поселенцев? Чем прельстило их это печальное однообразие? Кто были эти люди?
Быть может, какие-нибудь души, обуянные мечтой о вольных и теплых краях, шли с севера, заблудились, остались на зиму, поставили здесь первые дворы, а от них и пошли Дворики; быть может, ими были ратники, отставшие в походе от войска, или беглые рабы хоронились от воевод в этих неисхоженных, неизъезженных местах… Бог весть!
И никто не знает, с кого повелись Дворики, да и не узнать того никогда!..