До встречи с Инкой больше двух часов. Самое разумное - отдохнуть немного, прийти в себя после приступа… А что нужно от меня Инке, молоденькой, хорошенькой, ветреной Инке? Говорят, что она и наш директор… Сочиняют, конечно. И у нас в институте распускают сплетни. А Инка прямо создана быть объектом пересудов. Хорошенькая, легкомысленная или, определяя по-современному, сексуальная особа. Да, в Инке много этого самого секса. Вот и ходят о ней разные "сексуальные" сплетни, хотя никто ничего достоверно не знает. Не станешь ведь спрашивать директора: а правду говорят о вас с Инкой? У директора достаточно красивая жена и достаточно много работы, но одно время ходил слух, что работа с "нашим элементом" лишила его интереса к женщинам. Директора задело за живое, и, желая доказать обратное, он взялся покорить самую красивую женщину в институте. Уверяли, что успеха не имел, но это не так. Директор восстановил попранную было мужскую честь, а красивая сотрудница покинула институт. Сейчас она видный ученый. Появление Инки в должности директорского секретаря совпало с уходом той особы, и досужие да не в меру любознательные тотчас занялись хорошенькой Инкой.
Злоязычники, верно, и меня с Александровым и Пельменевым не обошли своим вниманием - мы тоже давно работаем с "нашим элементом". Обнаружили его, кстати, неожиданно. Сначала производились поиски совсем другой руды; кто-то случайно измерил содержание "стратегического элемента" и закричал - спасайтесь, братцы! Многие слабовольные сбежали, но мы - мы удовлетворились удвоенной нормой молока и стали ломать голову: в какой стороне вести разведку - в восточной, западной, южной или северной? Надеюсь, вы поняли - в том же самом районе, в тех же самых структурах мы искали совсем другую руду, о "нашем элементе" речи не было. А потом, когда ее обнаружили, наш милый директор сосредоточил главные силы на поисках, как мы говорим, "нашего элемента". Теперь, кроме геологов, им заняты ученые и инженеры в самых разных областях науки. Для исследовательских работ, связанных с "нашим элементом", создан целый институт, в собственной гостинице которого я и пребываю, коротая время до встречи с Инкой-секретаршей.
- Не могу я больше сидеть без дела! Разве это работа - сиди и отвечай на звонки! - без обиняков начала Инка. - Мне двадцать лет - думаете, маленькая? Пожалуйста, устройте меня на работу в вашу геологическую партию! Найдется ведь работа и по моим силам?
- Ты рассуждаешь совсем как положительный герой. Люди в Москве стараются остаться, а ты рвешься в тайгу. А потом надоест - и назад в столицу.
- Представьте себя на минутку секретарем дяди Гриши - я слышала, вы называли его так…
- Не могу. С секретарской работой справился бы, конечно, но недостанет вашего очарования.
- Вам шутки, а мне будущее надо определять… - У Инки навернулись слезы. - Пожалуйста, устройте меня в геологическую партию кем угодно.
- Послушай, Инка, у меня и в Москве достаточно друзей, давай попытаемся тут.
- Я там хочу работать, в вашей экспедиции, с товарищем Александровым, с Пельменевым. Нигде больше не смогу работать, не будет мне покоя.
- Не выдержишь! Красиво, прекрасно, но условия слишком суровые, тяжелые, дикая природа. Ты хорошая девочка, хорошенькая…
- Знаю, знаю, что скажете. Я много думала и решила заочно учиться на геологоразведочном в Новосибирске.
- Вижу, подготовилась к разговору…
- Пожалуйста, умоляю вас, подыщите мне что-нибудь.
- Что ж, не стану уверять, что без вашей милости экспедиция не справится со своим заданием, но и для вас найдется работа, даже интересная, если не передумаете, конечно.
Прямо на лоб Инке упала крупная капля дождя. И тут же серый асфальт покрылся темными пятнышками. Пророкотал гром.
- Приятельница моя живет рядом. Ее нет в Москве, но я знаю, где спрятан ключ.
Не знаю, правильно ли я поступаю, но как быть, не стоять же в подъезде, пока будет лить дождь?
- Может, неудобно?
- Удобно! Мы оставим ей записку - поблагодарим за кров, ей будет приятно…
- Вы так уверены… наверное, часто здесь бываете?
Я сладко проспал здесь прошлую ночь, но понять это может одна лишь Наташа. Впрочем, кто знает, может, и она думает, что я…
- У нее пластинки есть и магнитофонные записи. Послушаем музыку.
- Далеко еще?
- Видишь, вот тот дом?
Пока я возился на кухне и готовил бутерброды, Инка включила магнитофон. Медленное танго. Вот, оказывается, в каком настроении была Наташа перед моим приездом. Хотя кто знает, чье душевное состояние выражала эта музыка? Кто последним включал магнитофон? Ревную? Да, это называется ревностью.
- Так вы замолвите за меня слово? Попросите Александрова и Пельменева? Вам они не откажут, - снова начала Инка, опуская руки мне на плечи.
Мы танцуем.
- На любую работу согласна, хоть на физическую, даже лучше будет.
- У тебя белые тонкие пальцы, Инка!
- Думаете, я белоручка? - Инка остановилась на минутку. - Когда надо и когда хочу - все делаю. Стиральную машину чинила, покрышку меняла.
Инка обвила меня руками, и мы продолжали танцевать.
- Покрышку меняла?! - Мне не верилось.
- Честное слово. У "Волги".
- Молодец!
- Увидите, я и в тайге заслужу похвалу, я умею работать, - сказала Инка, кладя голову мне на грудь.
Я погладил ее по волосам. Инка вскинула на меня глаза. Наши взгляды встретились.
Я продолжал танцевать.
Дождь за окном все лил.
- Осточертело быть секретаршей. Каждый день одно и то же, одно и то же, а годы уходят.
Я промолчал. Инка остановилась.
- Знаешь, - Инка перешла вдруг на "ты", - все, что болтают про меня и дядю Гришу, ложь. Выдумки все.
- Знаю, - сказал я спокойно. Отошел от Инки, выглянул из окна.
Инка стала возле, склонила голову мне на плечо.
- Может, сочтешь меня глупой, не поверишь, но я - счастлива…
И, заметив мое удивление, пояснила:
- Впервые встречаюсь с таким, как ты.
- С каким таким?
- Порядочным, верным, преданным.
Я смешался. Инка заметила мою растерянность.
- Будто не понимаешь. Ты любишь Наташу, любишь так сильно, что другие для тебя не существуют. Это - счастье.
Я привык держаться с Инкой фамильярно, по-свойски, но приводить ее сюда, кажется, не следовало.
- Ты права… Откуда тебе известно ее имя?
- Нам все известно, - усмехнулась Инка.
Дождь утихал.
- Что, и тебе поручено следить за мной? Даниилу понадобились новые сведения о безропотном объекте эксперимента?
- Ответила б тебе, не будь так счастлива! Я счастлива, потому что убедилась - есть порядочные, чистые, верные своей любимой мужчины! Ты всегда будешь мне надеждой…
- Прости, Инка, не идеализируй меня, я вовсе не ангел.
- Молчи, - Инка прижала к моим губам длинные теплые пальцы. - Я пойду.. Прибрать тут?
- Нет, не надо.
Да, сам виноват, зачем привел ее сюда…
- Ты не ангел, Гурам, это точно, но ты первый из мужчин, кого я могу уважать, единственный пока, кому могу верить, доверять. И если ты понимаешь слово "счастье", как все простые смертные, поймешь, что значит для меня этот вечер. Честное слово - счастлива. Неловко говорить об этом, высокопарно получается, но искренне говорю. Правда, Гурам. До свидания.
Я остался один, испытывая горечь, грусть и чуть печальную радость. Нет, со мной осталась моя Наташа, которая весь вечер ангелом-хранителем стояла за спиной! Хотел было прибрать, но передумал, оставил все как есть, - две тарелки, два стакана…
Потом взял бумагу и крупными буквами написал:
"Наташа!
Завтра улетаю. Я свинья. Плохо придется мне без тебя.
Целую. Гурам".
В аэропорту Домодедово было настоящее столпотворение - как говорят, собака хозяина не сумела бы найти. С утра из-за плохой погоды полеты были отменены, возобновились всего час назад, скопилась тьма народа. Самолеты, хоть и с опозданием, один за другим отправлялись в очередной рейс.
Весь день мотался я по магазинам, выполняя поручения товарищей. Вынув длиннющий список, я еще раз проверил, не упустил ли чего. Не достал кофемолку. Обрушит на мою голову громы и молнии супруга Пельменева! Не поверит, скажет: ни на что ты не способен, и заведется… Тверди сколько хочешь: "Нельзя достать!" Скажет: в Москве давно позабыли слова "нельзя достать!".
"Внимание! Объявляется посадка на самолет Москва - Багульник, вылетающий рейсом номер сто два. Выход через секцию…" - и так далее…
Сяду сейчас в исполинский мощный лайнер, и за пять часов перекинет он меня через просторы, на преодоление которых в не столь уж давние времена требовалось пять месяцев.
Самолет грозно взревел, устремился вперед, взмыл в небо.
Миловидные стройные блондинки снабдили нас необходимой информацией и мятными конфетами. Поудобней расположившись в кресле, я залюбовался белым облачным морем за бортом самолета. Облака казались сверху очень плотными - хоть шагай по ним. А над белым морем безбрежная безоблачная синева. Все тучи и все горизонты остались на земле. Когда гляжу из иллюминатора самолета на ясное сияющее небо, то забываю обо всем неприятном, будто все беды остались на земле. И болезнь тоже. И, безмерно счастливый, здоровый, лечу прямо к радости. А радость обитает высоко-высоко в небе. Слетает временами к людям и тут же уносится назад в свою обитель. Добраться бы до ее жилья - разорил бы! И заставил бы ее переселиться на землю, жить среди простых смертных. Почему нельзя оставить где-нибудь свою болезнь? Как было бы здорово! Правда, одно такое место люди придумали - больницу с белыми палатами, просторными окнами, но ведь не любую болезнь оставишь там… Болезнь болезни рознь…
Удивительное вытворяет со мной моя болезнь, когда вспомнит, навалится. Астрономическое время останавливается. Останавливаются Земля и планеты. Зато с бешеной скоростью начинают крутиться бесчисленные невидимые колесики, закрепленные в мозгу и теле. Завертится одно, и следом закрутятся все остальные, будто сцеплены друг с другом зубчиками. Это колесики души! Физическое бытие не удлиняется ни на миг, но душа разветвляется, разрастается, простирается вширь, то есть старится. Потому-то и уверяют, видимо, некоторые, что им все двести лет! По-моему, это вполне вероятно. Душа немыслимо разрослась и состарилась, а тело - нет. И так мучительны, обостренны мои чувства, ощущения, все, что я испытываю! Такого напряжения всех сил хватило бы состарить десяток людей!
Девушки подали пассажирам обед.
Жареное мясо пробудило голод. Я с удовольствием поел, выпил кофе. Проглядел газеты и снова долго смотрел в бескрайнюю синеву, пока не уснул. Спал блаженным сном. Разбудила бортпроводница - попросила пристегнуть ремни: самолет шел на посадку. Не выношу, когда он снижается. Но вот шасси касаются бетонной дорожки, и сразу успокаиваюсь.
- Погода в Багульнике теплая, - объявляет бортпроводница. - Плюс восемнадцать. Помните, пользуясь самолетом, вы экономите время. Спасибо за внимание! Всего хорошего!
Ступил на землю - и сразу дохнуло родным воздухом! На душе потеплело.
Я прошел в зал. Дожидаясь, пока подвезут чемоданы, вспомнил вдруг, что не позвонил перед отъездом директору. Настроение испортилось. Что он подумает! Мальчишке непростительно такое.
Я попросил телефонистку соединить с Москвой. Девушка записала номер и тут же соединила. Телефон зазвонил прежде, чем я вошел в кабину. В трубке зазвучал голос супруги директора:
- Не могли бы позвонить позже? Он только что уснул.
- Сожалею, но не могу.
- Хорошо. Сейчас.
Она привыкла к тому, что будим его в неурочный час.
В трубке свистел ветер.
- Да, слушаю, - прозвучал сонный голос директора.
- Не сердитесь, дядя Гриша, из Багульника звоню.
- Знаешь, что я тебе скажу, Гурам… - Он долго и сердито отчитывал меня, а в заключение "порадовал": - В конце квартала ждите комиссию. Думаю, и я прилечу. Информируйте о делах по вторникам в девять утра по-московски, я у себя. Ну, всего…
- Всего хорошего.
- Счастливо. Привет ребятам!
От аэропорта до железнодорожного вокзала рукой подать, автобус в два счета подвез, а до отхода поезда оставалось еще часа два.
Вокзал в Багульнике большой, красивый, современной архитектуры, но ветка, по которой ходит мой поезд, - на отшибе, обойдена вниманием, и курсирует по ней один-единственный поезд местного значения. Я пока что-то мирюсь с этим фактом, но скоро… Скоро все изменится. Невдомек гражданам пассажирам, что она станет самой значительной, и, как знать, возможно, не только для великолепного вокзала Багульника!
На перроне дожидались поезда две очень привлекательные девушки. Рядом топтались солдаты, громко перешучиваясь. Взводного не было видно, и два сержанта браво заигрывали с девушками. Тут появился патруль. Офицер прошел мимо солдат и остановился возле сержантов. Те вытянулись в струнку. Офицер заставил их застегнуться на все пуговицы, вогнав в краску. Отойдя немного, хитро улыбнулся им на прощанье, а бедняги стояли как в воду опущенные.
Подали состав. Началась посадка.
Александров не любит, когда я прилетаю самолетом, и сам никогда не летает, но не трястись же несколько дней в поезде от Москвы до Багульника! Хватит того, что из Багульника до Голубихи тащишься поездом двенадцать часов, а потом еще газик вытряхнет душу, пока довезет до базы.
О Голубихе вы вряд ли слыхали. Ничем еще не прославился этот конечный железнодорожный пункт с двумя путями для маневрового паровоза. В одноэтажном станционном здании Голубихи две небольшие комнаты, в одной размещается диспетчер с начальником станции, другая отведена кассе и пассажирам. Оттуда навстречу мне, а лучше сказать поезду, выбежал Юра Александров.
- Наконец-то! - радостно воскликнул он, словно не веря, что я вернулся живым-невредимым.
Он был в старомодном костюме, через плечо свисала полевая сумка, туго набитая картами и документами. Видавший виды берет в пятнах скрывал одну бровь и ухо, на другую половину лица падали длинные волосы.
- Не ждал тебя так скоро, думал, застрянешь в Москве, - говорил он, довольный моим возвращением, и душил в объятиях. - Признайся, хотел еще побыть в столице?! Что попишешь, такая у нас участь. Как там директор? Знаешь, ты в самый раз приехал, у Пельменева новые факты появились, настаивает вести разведку к северу. Твоего слова ждет. Ты ведь тоже склоняешься…
- Не только склоняюсь! Убежден в его правоте, структура сужается в северном направлении!
Не мог же сказать, что интуитивно убежден, что убеждение пришло ко мне внезапно, после приступа.
Шофер нашего газика, нашего "колхозника", молча уступил мне место за рулем. Александров ухмыльнулся. Давно и твердо установилось - днем машину в тайге вожу я, а как стемнеет, уступаю шоферу его законное место. Не люблю ездить ночью. А днем - днем сказочно чудесно в тайге. Особенно летом. Сколько я о ней читал, слышал и по фильмам представлял, но увидел своими глазами, и оказалась совсем иной!
В детстве Сибирь была для меня лишь местом ссылки декабристов, революционеров, всех, кто боролся против царского самодержавия. Потом Сибирь закрепилась в моем сознании как место заключения уголовников и других преступников. Я вообразить не мог, что в Сибири растут цветы! Окончив политехнический институт, поехал работать в тайгу и тогда-то увидел ее во всей красе. Тайга ни с чем не сравнима. Лето коротенькое, но отличается то необычным зноем, то необычными ливнями. Высоченные ели чуть не до самой верхушки не могут расплести-развести мохнатые лапы. Но больше всего поражает первозданная чистота - во всяком случае, в тех местах, где мы работаем. Под ногами сплошной хвойный ковер. Идешь, а земля пружинит, мышцы ног напряжены, и очень устаешь, правда, но это пока привыкнешь.
Зима в Сибири властвует долго, подавляет весну, пока может, вот почему поляны разом вспыхивают яркими цветами, а цветы - только вырвутся из почвы - бурно, неудержимо тянутся вверх.
В таежной глуби громоздятся курумы - так местные жители называют навороченные друг на друга еще в ледниковый период камни - морены. Каждая глыба в этих нагромождениях стоит, как оставил ее ледник, и от одного неверного шага каменная махина срывается с места и летит вниз, увлекая за собой лавину других. Курумы эти заросли багульником, кедровым стлаником, ломоносом, жимолостью, голубикой, боярышником, арктической ежевикой.
В южной части Сибири среди сосен и елей белеют стройные березы. После дождя смешанный лес сплошь в грибах - не знаешь, куда ступить. И каких только нет, особенно много сыроежек и груздей.
Когда наши ребята уходят в маршрут после дождя, берут с собой лишний рюкзак - для грибов.
Я вертел головой, словно впервые видел тайгу, соскучился и вполуха внимал Александрову.
- Не волнуйся, все на месте, каждый камешек, каждый цветочек, ничего не трогали, - усмехнулся он. - Могу порадовать! Новые приборы получили, пока тебя не было, - удобнее старых, а главное - легче и к "нашему элементу" весьма чувствительны, на самую малость реагируют.
- Надо ускорить темпы, добыть к приезду комиссии новые факты в пользу…
- Какая еще комиссия? Опять прикрыть хотят?
Тут я передал ему разговор с директором.
- Добудем руду! И Государственную премию отхватим, увидишь! - Александров убежденно прижал руку к груди.
Лагеря достигли к вечеру. Все были в сборе и с нетерпением ждали нас.
- Собирайте лагерь! - с ходу всполошил всех Александров, выскакивая из машины.
Тут же собрал людей и объяснил причин перехода на новое место.
Мужчин новость обрадовала, женщины заворчали, не любят они покидать насиженное место.
Когда Александров пожелал всем спокойной ночи, я роздал письма, сигареты, свертки с покупками и услыхал от Людмилы Пельменевой то самое, что предполагал, а вдобавок она еще снисходительно похлопала меня по плечу: никчемные вы, говорит, создания, мужчины.
Разбрелись и остальные. Лагерь притих, только из одной палатки лилась музыка, там всегда слушали "Маяк".