Чумазое лицо Гали раскраснелось, глаза блестели. И вдруг она расхохоталась, - искренне, без всякой наигранности. У Веревкина мелькнула нелепая мысль: а что если сейчас вот сказать Гале, что и она ему тоже очень дорога? Взять да и сказать?.. Нет. Не такое сейчас время.
XX
Через две недели весь рогатый скот поднялся, начал щипать траву, а телята-отъемыши заиграли, словно и не были больны. Гонщики, доярки почистили похудевших коров. Карантин сняли. Гурты снова потянулись вперед на Сиротинск - городок на берегу Дона, где была переправа. От ящура погибло одиннадцать голов: правда, как всегда, от этой болезни значительно больше пострадал молодняк. Трупы сожгли, и за таборной стоянкой вырос невысокий скотомогильник, обнесенный валом.
В районе Ростова шли бои. "Червонному Херсонцу" переменили маршрут: гурты свернули в сталинградские степи. Октябрьским вечером колонна уперлась в неширокую степную речонку и решила стать на ночлег, чтобы уже с утра начать переправу: обессиленный болезнью и худокормицей скот теперь продвигался совсем медленно. Голо было вокруг, дико. Гонщики напоили скотину, взяли сена из двух придорожных стогов; поужинали пресным молоком, скудными остатками лепешек и начали укладываться.
Спать в арбе Осип Егорыч не любил. Он вынул из мешка свое кожаное меховое пальто (вот когда оно пригодилось!), надел его, привалился к стогу, словно к подушке, закрыл глаза. Ночью от грязи немилосердно чесалось тело, по лицу пробегали мыши, он ежился, ворочался. Под утро проснулся от знобящего холода: валил снег. Веревкин протер глаза и вскочил, - все вокруг было бело. Крупные мокрые хлопья покрыли закостеневшую землю, бурьяны, стога, табор. Веревкин сделал два шага и споткнулся о засыпанного и промерзшего телка. За возами сбились в кучу, тревожно храпели кони, и тут до слуха Осипа Егорыча явственно донесся глухой, низкий и протяжный вой, от которого у него невольно пробежали мурашки по телу: к табору подошли волки. Зоотехник поспешно достал из своей арбы ружье, подкрался к табуну: за сеткой падающего снега совсем близко ему почудились два красных огонька. Он выстрелил из обоих стволов.
Вой оборвался.
Этот выстрел пробудил табор. Гонщики и доярки стали подыматься, разминать закоченевшие члены. Взяв скребницы, пеньковые бичи и подойники, они разбредались по работам. Замычала скотина, прося пойла.
К утру снег перестал, и далеко на краю мглистого неба проступила желтая заря. Надо было трогаться в путь: а как переправляться через речку? Вместо деревянного моста из воды торчали одни стояны, в подсохшей куге не виднелось ни плота, ни баркаса, и неизвестно, сколько километров оставалось до ближнего хутора, где бы могли оказать помощь.
Директор с командирами подошли к берегу. Козуб прозяб и кутался в байковое одеяло (ни одна стеганка, ни один кожух не лезли на его могучие плечи). От неширокой речонки дыхнуло таким холодом, что все невольно поежились. Некоторое время стояли молча.
- Что же, надо начинать переправу, - решительно объявил Козуб. - Отыщем брод.
Веревкин хмуро сказал:
- Молодняк загубим. Перепростудится.
- Да, - сдержано подтвердил Кулибаба. - Телята, да и коровы промокнут, затем обмерзнут, и геморрагическая септицемия им обеспечена.
- Как же быть?
К берегу подходили совхозники. Горбылястый Иван Рева подытожил:
- Сзади мор жнет, спереди смерть ждет.
И не у одной доярки мелькнула мысль: забрались куда-то, в самую глушь степей, выбились из сил, а теперь по зиме - пропадем.
Галя Озаренко громко сказала:
- Я двух вчерашних подсосных телят сама перенесу. Вот только бы знать, где помельче.
Все поглядели на нее.
- Что ж, - весело подмигнул Козуб, - видать, придется и в самом деле молодых послушать? Нагрузимся, как те ишаки, и помогайте, Миколаи-угодники, не замочить исподники.
Он отдал распоряжение искать брод. Веревкин пошел седлать буланого. К Гале, весело блестя глазами, подошел Олэкса Упеник в своей кожаной меховой куртке с шалевым воротником, розовый от утреннего холода.
- Что, Галечка, задумали покупаться?
- Придется, - засмеялась она.
- Самый сезон. Можно прилично закалиться - и прямо на тот свет.
- Вы вот лучше отыщите мне брод помельче.
- Сколько угодно.
И, не дожидаясь, когда разведка заседлает коней и начнет прощупывать дно, Упеник легко и уверенно, будто к себе в магазин, вступил в речку, шумя волной, побрел к противоположному берегу. Доярки испуганно и восхищенно вскрикнули, у Гали заблестели глаза. Она засмеялась и оглянулась вокруг, словно приглашая и других оценить молодечество Упеника. Мелкая рябь скрыла его до пояса, но Олэкса не замедлял шага, подняв руки и держа локти почти на уровне плеч, как это делают идущие по воде. Вот он уже миновал середину реки, вода стала спадать, показались голенища его подвернутых сапог. Немного не дойдя до противоположного берега, Упеник, - как это бывает с пловцами, которые хотят перед кем-то похвастать своей выносливостью и только дотрагиваются до берега рукой, - завернул обратно.
Когда он вышел, шурша потемневшими брюками и оставляя на берегу мокрые следы, его тесно обступили. Гале это напомнило Днепр, когда Олэкса вернулся от переправщика. Сейчас, показывая ей в улыбке свои белые ровные зубы, он весело сказал:
- Можете, Галечка, переносить своих подшефных организмов!
- Давайте вместе, - улыбнулась она.
- Э, нет, атанде. Мое дело было открыть трассу, а уж рейсы… это пускай вкалывают другие энтузиасты. Да и скажу вам, Галечка, по секрету: вода мокрая, ей-богу, не брешу. Надо переодеться.
И, смеясь, он пошел к своей фуре.
От возов на буланом подъехал Веревкин и тоже спустился в речку. К нему скоро присоединились Омелько Лобань и еще два верховых разведчика. Они начали шестами исследовать глубину и скоро обнаружили три ямы, возле которых и воткнули жердины.
Началась переправа.
Мелководная речонка запестрела скотом, огласилась звонкими голосами, аханьем влезших в ледяную воду доярок, коровьим мычанием. Гонщики, чабаны, даже ночные сторожа, прямо в сапогах и одежде, переносили брыкавшихся телков. Среди них, смеясь, брели Галя и Паня Мелешко. Скрипя колесами, на брод потянулись и упряжные волы. Одной из первых переехала речку арба Кулибабы: из фанерной будки оживленно выглядывал Горик с палкой в руке, воображая, что он ловит рыбу; сзади его придерживала Марина Георгиевна. Лицо ее выражало брезгливость и тревогу: видно, опасалась, как бы не залило арбу. Сбоку верхом ехал на коне ветеринар.
Почти следом на своих "торговских" в речку влетел переодетый в сухое Упеник. "Берегись, пехота!" - покрикивал он. Стоя во весь рост в фуре, Упеник одной рукой правил, другой размахивал кнутом. Кони обдали брызгами ближних доярок, одна шарахнулась и чуть не упала вместе с телком, и долго потом они с хохотом грозили вслед ему кулаками, а Олэкса оглядывался и смеялся.
На другом берегу Осип Егорыч послал ребятишек собирать овечьи кизяки, курай и велел разложить костры. К полудню мокрый снег начал таять, превратился в грязную ледяную кашу, отсыревшая "топка" едко дымила. Все же к слабым огонькам начали подгонять скот, чтобы он обсох, - грелись и сами совхозники: растирали ноги, отдыхали.
К Веревкину подошла Христя Невенченко и сообщила, что случилось лихо: пропала тетка Параска с коровой Лыской.
- Как это пропала?
- А я почем знаю. Вчера стали мы ужинать, тетки нет. Подумали: иль у директора, а то в девятый пошла в гости к сродственникам. Только глядим: и не ночевала, после с гуртов передают - и там не видали. Заразом и Лысчи не досчитались. Порешили доложить вам.
Отпустив доярку, Веревкин разыскал директора и передал ему этот разговор. Что могло случиться с теткой Параской? Неужели решила вернуться домой, в Херсонщину, и погнала с собой лучшую в стаде корову? Или отбилась и ее задрали волки? Но можно ли заблудиться среди бела дня, когда по шляху тянется огромная колонна? Уж не бандиты ли какие-нибудь напали на нее?
- Надо организовать поиски, - приказал директор.
И Веревкин вызвался поехать сам.
Вскоре он и Маруда поскакали обратно по дороге к хутору, на котором стояли прошлую ночь. Табор скрылся позади за изволоком. Вокруг, куда ни глянешь, лежала бурая голая степь в белых заплатах нерастаявшего снега. Остался позади и сухой приречный ерик, заросший по дну железными кустами дикого терна. Рано смерклось. Затянутое тучами небо будто касалось дальнего кургана. Глухо цокали копыта, комьями летела мокрая грязь. За плечами зоотехника и бригадира подпрыгивали ружья, взятые на случай встречи с волками.
Проехали уже половину вчерашнего пути. Оба молчали. За все время ни одна живая душа не попалась навстречу, некого было порасспросить, да и едва ли казаки могли в такую пору находиться в степи. Только в сумеречном небе медленно кружили два сытых беркута: хищники всегда сопровождают переселяющихся на юг птиц и очень много бьют их в пути. Стемнело, трудно стало различать дорогу.
- Часа, почитай, три бежим, - сказал Маруда.
- Ничего. Доедем до хутора, а уж там… Может, она заболела?
- Все может статься. Да теперь недалеко.
Начался долгий спуск в глухую, яристую балочку, с почерневшим голубцом над одинокой осевшей могилкой. Не сделали всадники и ста метров, как со дна, из темноты, раздалось мычание коровы и тревожный голос окликнул:
- Кто такие?
- Тетка Параска? - громко спросил Маруда.
- Чи это не бригадир?
- Жива, сорока? А мы уж думали, одно перо найдем.
Веревкин нажал кнопку электрического фонарика.
В голубоватом луче света он увидел измученное, опавшее лицо тетки Параски. В руках доярка держала маленького сосунка с белой залысинкой, а из-за ее плеча выглядывали комолые рога, блестящи" выпуклый глаз на квадратной морде.
- Лыска отелилась? - почти в голос воскликнули и зоотехник и бригадир.
- Бычишка, - радостно и устало улыбнулась тетка Параска.
- Ну-у? Значит, нашего полку прибыло, - подмигнул Маруда.
- Что корова? Может идти? - спросил Веревкин.
- Добредет.
- Так это ты, тетка, из-за нее прогул сделала?
- А из-за кого же, - подтвердила тетка Параска. - Из-за Лыски, все из-за нее, матушки. Еще вчера с вечера гляжу: ревет да ревет нутром. И все отбивается от стада, все в сторону жмется. "Ну, думаю, как бы не опросталась моя ясочка до привалу". Прямо будто на картах раскинула. Только почистила я фляги, гляжу - нету моей Лыски. Я ну искать: туда, сюда. А она отвернула в самую степь, в бурьяны, и уже переминается. Что тут поделаешь? Стала я принимать. Только схватки у нее затянулись, табор тем часом вперед ушел. К ночи лишь отелилась моя ударница. Я уж скорей бычишку на руки, да назад в хутор: как бы, думаю, волки в степу не задрали. А нынче жду вас, пожду, - нету. Не оставаться ж в чужих людях? Вот и тронулась помаленьку, да заморилась. Бычишка чисто все руки оттянул. Километров, поди, двенадцать со вчерашнего дня его таскаю. А поглядите, какой мастистый да лысенький!
И доброе измученное лицо ее вновь осветилось улыбкой.
Веревкин и Маруда переглянулись.
- Вот что, Прасковья Семеновна, - сказал зоотехник, слезая с буланого, - садись на моего мерина, а телочка передай Маруде. Давай, давай, разговаривать потом будем. И не беспокойся обо мне, дойду, не маленький. Я вот с Лыской давно не видался.
Он спрятал в усах улыбку и удержал за колено Маруду, хотевшего было отдать ему своего коня: куда идти хромому в такую распутицу!
Маленькая группа двинулась по дороге к табору.
XXI
Многое еще пришлось перенести гуртам "Червонного Херсонца". От истощения сил, худокормицы пало еще несколько десятков голов скота. Насиделись без хлеба и херсонцы. И вот всего этого, видимо, и не выдержал Кулибаба: ночью, когда переходили железную дорогу, он вместе с семьей, забрав все свое имущество, тайком сел в товарный поезд.
К одиннадцатому ноября до зерносовхоза "Задонский", где херсонцы должны были провести все время эвакуации, оставался один перегон. Люди умылись, почистились, мужчины побрились, некоторые надели выходные костюмы.
- Чтобы, - как за всех пояснил Маруда, - казаки из "Задонского" имели о своей братской Украине не кривое мнение. Чай, не с пустыми руками пришли…
Последние километры "Червонный Херсонец" выступал в полном порядке. Впереди Омелько Лобань вез неразвернутое, малиновое в золоте, знамя наркомата. За ним везли ящик с документами и деньгами, ехали командиры: директор, Веревкин, главный бухгалтер, младший зоотехник и Галя Озаренко, временно заменяющая ветеринарного врача. Все были верхами, один Козуб трясся в тачанке: у него на любом коне волочились ноги.
На некотором отдалении за ними следовали гурты.
Синий ноябрьский день выдался на редкость теплым и тихим: казалось, после холодов, короткого снегопада, вновь вернулось лето. Степь густо и молодо зеленела: щетинилась озимь. Когда проезжали неглубокий овражек, поросший редким полуголым дубняком, с черными опавшими желудями, Веревкин увидел зайца-листопадника, совсем еще серого, даже лапки и брюшко у него не побелели, - наверно, последнего помета. Почти из-под самых копыт буланого мерина в ржавую полегшую траву выпрыгнула лягушка. Вернувшееся тепло, красный погожий день всех обманул: в солнечном воздухе даже вились безобидные комары-толкунчики, летали мухи. Прощальная дремотная тишина обволакивала поля.
У херсонцев разговор в этот день был особенно оживленным: хорошо ли примут задонцы, каково-то сложится новая жизнь? Все знали, что скоро наступит расставанье: кто останется работать, а кто уйдет в армию, и каждый гадал, что его ожидает.
- Мое дело темное, - беседовал Козуб со своими командирами. - В тресте, может, назначат меня директором этого же "Задонского", если теперешний подходит под призыв, либо дадут новый совхоз. В Москву на Коллегию с отчетом об эвакуации едва ли придется ехать: наверно, и так утвердят. Скота мы потеряли всего восемь процентов, зато богато прибавилось молодняка: ведь на август - октябрь падает самый большой отел… Вот и выходит мне сразу же - в упряжку: гнать фронту побольше мяса, пшеницы, масла и других продуктов. А вы, хлопцы, на худой конец, останетесь здесь с Осипом Егорычем. Ему бронь по его специальности обеспечена.
Веревкин усмехнулся и отрицательно качнул головой.
- Что? Сомневаешься, не дадут?
- Я не про то. Мы уже решили с Лобанем: оба в армию. Он в кавалерию, а я хочу в бронетанковые. Такая "бронь" для меня удобней. В тылу и женщины справятся.
Он кивнул на Галю, что ехала рядом с ним на рыжей кобылке. Галя разрумянилась, держалась с обычной горделивостью, много и громко смеялась. Она была в стеганом ватнике, обтрепавшиеся лыжные брюки застегнула поверх сапог.
- А вам очень хочется на фронт? - тихо спросила она Веревкина.
Он с некоторым удивлением взглянул ей в глаза.
- Хочется? Не то слово. Надо. Я должен идти туда, где сейчас всего нужнее. Как же иначе я смогу смотреть в глаза людям?
- А мне, - вздохнула Галя, - теперь работать да работать. Откуда взять ветврача на место Кулибабы? Придется взяться за учебники.
От головного гурта на своем игреневом дончаке подскакал Олэкса Упеник. Одет он был с подчеркнутой щеголеватостью. С Веревкиным еле поздоровался.
- Скоро и конец пути, - весело заглянув в Галино лицо, начал Упеник. - Всем уж надоела эта "степь да степь кругом, путь далек лежит". Пора шабашить.
- Пора, - засмеялась и. Галя, тряхнув волосами. - Три с лишним месяца идем, полторы тысячи километров сделали, в пятую область вступили.
- Скоро, может, придется расстаться, - продолжал Упеник и поглядел значительно. - Вот достигнем "Задонского", и наша комиссия будет кончена. Женщины и разные инвалиды останутся в совхозе, а мы… на фронт. Бутылочку с горючим в руки - и хочешь, в танк бросай, хочешь, от комарей мажься.
- А может, вас еще в тылу оставят?
- Это уж от будущего директора зависит. Если не будет слушать поклепы разных паразитов, будто я нагрел руки на снабжении гуртов… ну, да мы и на фронте не растеряемся! Опытные снабженцы в интендантстве тоже нужны. Знаете, Галечка, всякое дело - это… патрон. Надо не бояться его разрядить - и порох у вас в ручке. А в общем, у меня сейчас не об этом забота. Можно вас на два слова в сторонку?
Галя тут же повернула кобылу с дороги. Упеник положил ей руку на колено, вызывающе посмотрел на Веревкина. Когда они отстали, девушка спросила:
- Какой же, Олэкса, вы хотите сообщить мне секрет?
- Совсем напротив. Я желаю, чтобы наш общий с вами секрет открылся всем… всему совхозу.
- Наш общий? - сказала Галя протяжно и с удивлением.
- А вы не догадываетесь?
- Нет, - она слегка покраснела и стала расправлять гриву у кобылки.
- Так и ничуть? - Упеник старался поймать ее взгляд. Он ехал так близко, что ногой касался Галиной ноги. - А по-моему, вам должно быть ясно кое-что еще с Рудавиц. Да и тут, в дороге.
Его глаза почему-то опять напомнили Гале глаза рыси. Кровь прилила к ее вискам.
- В общем сокращаюсь: надоело мне быть идейным холостяком. Экономическое положение мое обеспечено: имею сберкнижку на четыре тысячи монет. Женюсь.
Легкая улыбка тронула губы девушки, но слушала она с удовольствием. Спросила с каким-то вызовом:
- На ком?
- На вас. Вы мне глубоко нравитесь, ну и… в чем дело? Как писали в прошлых романах: предлагаю вам сердце.
Холодный солнечный ветерок обдувал лицо девушки. Она спокойно посмотрела на Упеника и негромко, как бы взвешивая слова, ответила:
- Да, вы мне нравитесь, Олэкса. Я… питаю слабость ко всему красивому. Но принять ваше предложение я не могу.
Он чуть побледнел.
- Вопрос: почему?
- Мне сперва надо окончить институт. Потом… потом есть и другие личные обстоятельства.
- Значит, получаю чистую? - усмехнулся Упеник. Он с минуту ехал молча, стараясь сохранить небрежный вид. - Понимаем. Хотите поймать ответственного, чтобы всем вас снабжал? Некрасив, староват, да червонцами богат? Что ж, ладно. Как это поется в песне: "Мы найдем себе другую раскрасавицу-жену"…
Он резко осадил коня. Жеребец попятился, заплясал на месте, - и тогда черты Олэксы исказились, он хлестнул дончака по храпу, поднял на дыбы и бешеным наметом поскакал назад, к головному гурту. Ошметок подкопытной грязи взлетел и ударил Галю по спине.