Торговля в воскресный день шла бойко. Рядились покупатели, били по рукам. Гнусавили продавцы квасом. По лавчонкам со скобяным товаром ходили крестьяне, унизанные связками баранок. Ссорились торговки, нагловатые и бойкие. Млели в клетках откормленные гусыни с красными бусинками глаз… Базар жил своей обычной жизнью - стонал, кричал, плакал, ухал…
Мария Петровна, купив саратовский калач, прошлась по рядам. Приценивалась, рядилась с торговками. Ударили часы на бирже. На толкуне появилась публика, столь непривычная для рынка. Студенты в зеленых тужурках с блестящими пуговицами. Рабочие в суконных пиджаках. Праздничные. Принаряженные. Фельдшерицы с кружевными зонтиками. Интеллигенты в дымчатых очках. Засновали затасканные шпики в шляпах с опущенными полями, "трехрублевые", как презрительно называли их рабочие.
Кажется необычных посетителей заметил и городовой. Начал озираться по сторонам, нетерпеливо сжимая свисток, болтавшийся на толстом шнуре. Девушки собирались группами, переговаривались. Рабочие окружили старьевщика, разложившего на холстине свой небогатый товар. На базаре промелькнул Воеводин, свежий, подтянутый, будто и не знал бессонной ночи. Неприметно кивнул Марии Петровне, заторопился к лоткам. Кинул пятак слепому, нырнул в толпу. Вновь его заметила Мария Петровна в рядах, в которых кустари обычно продавали поделки из дерева: расписные матрешки, деревянные грибы, бочонки, палки, трости. Воеводин, наклонившись к продавцу, выхватил из груды разложенного товара тросточку, смешно помахал и отложил. Покопался в зонтиках и также отложил. Заинтересовавшись, она подошла поближе.
- Нет, служивый… Покажи мне палку, которой бы от цепных собак можно отбиваться, - послышался его хрипловатый голос.
- Поувесистей?! - с готовностью переспросил инвалид из отставных солдат.
- Конечно!
- Попробуй вот эту!
- Легковата! - Воеводин подбросил палку. - Живу у черта на рогах - у Агафоновского поселка… Возвращаюсь с завода ночью. Темь. Грязь… А собак тьмуща… Злые, как торговки на рынке…
- Эва! Эва! Не задевай, господин хороший! - шутливо надвинулась на Воеводина грудастая молодуха, пристукнув по корытцу валиком для белья.
- Бабы - завсегда злее собак! - пробурчал инвалид.
- Ах, не приметил! - Воеводин, лукаво посмеиваясь, вновь принялся перебирать палки. - Нашел!
Он довольно ощупывал палку, суковатую, увесистую, настоящую дубину. Этими палками заинтересовалась не только Мария Петровна, но и рабочие. Перебросившись с ним короткими словами, молодежь окружила продавца. Начали разбирать палки, не торгуясь. Даже барышни покупали тросточки. Продавец растерялся от такого спроса на товар.
- Слава богу! Отродясь эдакой торговли не припомню! - Инвалид перекрестился, уговаривал: - Добирайте, господа, тросточки… Легонькие, будто перышки…
От тросточек большинство покупателей отказывалось, а палки расходились с небывалой быстротой. Опять отзвонили часы на бирже. Двенадцать. Мария Петровна перешла в зеленной ряд. Глаза ее настороженно и пытливо оглядывали толпу, разраставшуюся на Верхнем толкуне. Еще немного, и начнется… Пора! Высокий молодой человек пронзительно свистнул. Сигнала ждали все. Молодого человека окружили студенты, рабочие, интеллигенты. Кто-то из-за пазухи достал красное полотнище, водрузил на древко. Над толпой затрепетало знамя. Красное знамя в Саратове! Одно… Другое… Третье… Ветер расправил знамена, весело перекатывал красный шелк, отливавший на солнце тяжелым блеском. На груди у демонстрантов вспыхнули красные банты. Яркое солнце и блеск знамен… У Марии Петровны захватывало дыхание.
- Долой самодержавие! Да здравствует социализм! - прокричали из толпы демонстрантов.
Воеводин, смеющийся, счастливый, выхватил из кармана пачку прокламаций и веером бросил их вверх. Ветер подхватил, поиграл, медленно белыми голубями уложил на площадь. Листовки расхватывали, припрятывали.
- Бунт, православные! Бунт… - истерично закричал шпик из "трехрублевых". - Студенты лавки громят…
Базар шарахнулся. Качнулся. Толстая торговка опрокинула горшки. Густая сметана поползла по затоптанной пыли. Покатилась с лотков картошка. Закудахтали куры. Заметалась гусыня, роняя белый пух. Послышался крик. Топот бегущих. Но суматоха длилась недолго. Демонстранты стояли спокойно, и на базаре установилась выжидательная тишина. Черной птицей поплыло вверх полотнище. Траурное знамя в память казненного Степана Балмашева. Три красных и одно черное… Перекрывая базарный гул, взмыла над толпой широко и раздольно песня:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Процессия колыхнулась и, расцвеченная знаменами, направилась к Театральной площади. На тротуары вывалил народ, с жадным любопытством глядевший на шествие. При виде черного знамени снимали фуражки, шляпы. Крестились. Степан Балмашев был хорошо знаком саратовцам. Казнь его потрясла многих. Демонстранты обогнули городской театр с шатровой крышей. У подъезда застыли чугунные фонари с закопченными стеклами.
За процессией на некотором расстоянии следовала Мария Петровна. Сердце ее ликовало. Впервые сонные купеческие улицы волжского города огласились революционными песнями, заполыхали красными знаменами. А она не имела права принять участия в этом празднике, не имела права рисковать. Таково решение комитета. Должна, вернее, обязана уцелеть на случай возможных арестов и провалов. На ней - транспортировка "Искры" по Поволжью, связи, явки, нужно сохранить и преемственность в партийном комитете. И если бы не долгие годы работы в подполье, привычка подавлять свои чувства и желания, то вряд ли она смогла бы остаться зрителем в этот день!
Демонстранты шли быстро. Все дальше оставался городской театр с овальными окнами в глубоких нишах. Вот уже свернули на Александровскую улицу, застроенную высокими каменными домами. Опять замелькали крикливые вывески купеческих лавок, наводнявших город. Процессия протекала посередине мостовой. Балконы домов облеплены, будто ласточкины гнезда. Воеводин высоко держал красное знамя. Мария Петровна заметила, как один из рабочих выхватил у него знамя, передал другому. Да, конечно, знамя нести одному не следовало. Опять у знамени Воеводин… Нет, он только придерживал край…
- Слышали… Слышали… Студенты разграбили магазины… Задумали убить министра! - Чиновник в клетчатом костюме наклонился к своему спутнику, испуганно вращал круглыми глазами.
- Тсс! Царя!.. - Купчина снял цилиндр, обтер платком лоб.
- Да-да! И царя! - простонал чиновник и заморгал белесыми ресницами. - Опять социалисты надумали вернуть крепостное право! Нас всех - в рабство!
Кружась, неподалеку от чиновника упала листовка. Чиновник поморщился, быстро огляделся по сторонам и, не приметив городового, воровато подхватил ее. Мария Петровна, невольная свидетельница этой сцены, подтолкнув чиновника корзиной, прошла вперед.
Вдоль Александровской улицы у закрытых ворот стояли дворники с начищенными бляхами, городовые в штатских, не по росту подобранных костюмах. Громыхая железными колесами по булыжнику Александровской, проехал ломовик. Здоровенный верзила озверело нахлестывал лошадь кнутом, словно не замечая демонстрантов. К удивлению Марии Петровны, ломовик врезался в процессию, расстроил ее ряды. Началось замешательство, но демонстранты продолжали свой путь.
Гостиница "Россия", к которой подходила процессия, с надутыми ветром парусиновыми занавесями напоминала корабль. Теперь демонстрантам оставалось пройти гостиницу и повернуть на Немецкую, главную улицу города. А там и Соборная площадь, где должна состояться манифестация.
Мария Петровна увидела, как от гостиницы "Россия" отделилась кучка обывателей. Рослые. Чем-то знакомые, они двинулись навстречу красному знамени. Процессия остановилась. Кто эти люди? Запоздавшие демонстранты? Нет, погромщики… Конечно, погромщики… Теперь Мария Петровна поняла, кого напоминали эти молодцы - московских охотнорядцев…
Приказчик в коричневой чуйке вскочил на тумбу, взмахнул пудовым кулачищем. Крикнул глухо, зло:
- Бей смутьянов! Православные, круши!
Послышался свист, грязная ругань, и погромщики врезались в процессию. Воеводин выступил вперед, но его повалили на мостовую. Красномордый приказчик, выломав балясину из ограды, размахнулся. Воеводин увернулся, поднялся и кинулся с палкой, купленной на базаре. Наконец-то пригодилась! Замелькали кулаки, дубины, булыжники. Толпа шарахнулась. Закричала. Демонстранты сгрудились у знамен, стараясь уберечь их от наседавших городовых. Отбивались ожесточенно, упорно. Знамя, ближайшее к Марии Петровне, взметнулось пламенем и исчезло. Кто-то из демонстрантов спрятал его на груди. Демонстранты окружили черное полотнище, которое то взлетало вверх, то припадало к земле. Мария Петровна успела прочитать слова: "Балмашев казнен. Вечная память герою"… Траурным облаком шелестело знамя, которое городовые вырывали у невысокого человека, вцепившегося в него двумя руками. Подлетел приказчик, воровски ударил знаменосца со спины. Невысокий человек, избитый, окровавленный, падал, поднимался. На черное полотнище капала кровь.
Мария Петровна до боли сжала кулаки. Отвернулась, не в силах глядеть на начавшееся избиение. Но везде одно и то же. Городовой тащил за рукав девушку. Шляпа ее с весенними цветами валялась на мостовой, длинные косы били по плечам. Девушка царапалась и громко кричала. Из толпы на помощь бросился мастеровой, ударив палкой городового. Тот качнулся и отпустил девушку. Мастеровой, подбадриваемый криками, размахнулся и начал тузить городового. Девушка, обессиленная, лежала на тротуаре. Мария Петровна видела ее разгоряченное лицо, ужас в глазах. Девушку подхватили, укрыли в парадном.
Из дома Санина, неподалеку от гостиницы "Россия", вывалилась орава пьяных городовых. И опять замелькали кулаки; дубинки. Рабочие сплотились теснее, отбивались палками, выхваченными из недостроенного забора гостиницы. Дрались отчаянно, зло. Знамен уже нет. Одни укрыли, другие стали добычей охранки.
- Рас-хо-дись! - доносился крик до Марии Петровны. - Рас-хо-дись!
Только расходиться-то невозможно. Демонстранты в плотном кольце городовых, погромщиков, пьяных приказчиков. Прогрохотав, на Театральную площадь проехала артиллерия. Из дворов показались солдаты, припрятанные там заботливыми властями. По Немецкой улице гарцевали конные жандармы. Хорунжий с осоловелыми глазами поднял лошадь, направил в толпу, запрудившую тротуары. Между домами заметались крики отчаяния. Полиция, взявшись за руки, цепью наступала на горожан, прижимала к домам.
Марию Петровну вместе с другими зрителями теснили к парадному входу гостиницы "Россия". Зазвенели зеркальные стекла, трещали двери. Толпа опрокинула швейцара и потащила Марию Петровну на второй этаж. Промелькнули разрисованные стены, золоченые рамы картин… Толпа выплеснула ее на балкон, опоясывавший гостиницу вдоль второго этажа.
Мария Петровна жадно вдыхала воздух. В сутолоке она потеряла платок. Остановилась, потрясенная. Сверху побоище, разыгравшееся на улице, выглядело еще страшнее. Били правого, били виноватого. Городовые нападали на демонстрантов, а в воздухе падали листовки и гремела песня. Толстый купец, владелец бакалейной лавки, выхватил у мастерового листовку. Приподнял двумя пальцами, словно змею:
- Городовой! Городовой! Вот она - пакость!
Пьяный городовой тупо уставился на купчину. Неожиданно шагнул и широко размахнулся. Купчина попятился, выставив вперед руки и прикрыв глаза. Поскользнулся, упал. Городовой топтал его ногами, зло ругался:
- Сицилист проклятый! Всех перевешаю!
В толпе хохотали. Свистели мастеровые, желчно кричали:
- Получай, толстосум! Не фискаль!
Городовой рванул купчину за пальто и поволок к воротам дома Рыбкина. Туда заталкивали всех, заподозренных в участии в демонстрации.
На Александровской улице потасовка не затихала. Рабочие пустили в ход палки, купленные на базаре, городовые - шашки. Серебряная рукоять шашки обрушилась на человека в сером пальто, Мария Петровна увидела, как зашатался человек, взмахнув полами пальто, с трудом сохраняя равновесие, но устоял. Расправил плечи, чуть пригнул голову, шагнул вперед и выдернул шашку у городового. Вот он обнажил шашку, взмахнул, расплескивая блестящие широкие полосы. Полицейские отступили. К человеку в сером пальто пристроились демонстранты и пошли на прорыв.
Теперь уже конные жандармы очищали улицу от толпы, за ними стеной городовые. Людей заталкивали в парадные, у дверей вырастали дворники.
Александровская улица стала пустеть. У тополей с клейкими листами валялись шляпы, трости, зонтики, утратившие хозяев. Тяжело печатая шаг, промаршировал полк. Послышалась резкая команда, и солдаты заняли улицу.
Арестованных волокли к двору Рыбкина, укрытому старыми вязами. В глубине его у двухэтажного особняка торчала телега с поднятыми вверх оглоблями. У телеги - первые арестованные.
Тоненькая девушка в светлом платье перевязывала голову рабочему.
- Почему же?! Почему же началось избиение?! - доносился снизу ее звонкий голос. - Мы шли мирно, мы же не начинали драки?!
Мария Петровна стояла на балконе, выходившем во двор Рыбкина, следила за разыгравшейся трагедией.
- Мы вышли против них, а они начали избиение! Все вполне естественно! - пророкотал высокий мужчина, пытаясь пристегнуть оторванный рукав пальто булавкой. - Да-с, на войне как на войне!
- Но мы шли с мирными целями… Мы не нападали. Когда городовой ударил Петра, я бросилась объяснять… - защищалась девушка. - Думала, происходит досадное недоразумение.
- Наивно, весьма наивно! Но каковы рабочие! Сколько силы! - восхищался высокий мужчина, недоуменно поворачивая пенсне, пострадавшее в свалке. - Разбили, черти! Придется пользоваться как моноклем…
В калитке, открывавшейся как мышеловка, показался Воеводин. Очевидно, он сильно сопротивлялся. Но вот его подбросили, и он, широко раскинув руки, пролетел от самой калитки до телеги, у которой находились арестованные. Упасть ему не дали, подхватили товарищи.
- Чертушка! Чертушка! - тормошил его все тот же высокий мужчина. - Да становись же на ноги!
Воеводин поднялся, ощупал голову, выплюнул выбитый зуб. Почесал правый глаз с огромным кровоподтеком. Поежился. К нему заторопилась тоненькая девушка. Мокрым платком начала обтирать лицо.
- Братцы! Что на улицах! Народ надвигается от Липок… Такая же толпа и с Немецкой. Закрыть улицы солдаты не могут, хотя подвезли артиллерию. Полиция стоит в три ряда, а народ напирает. В солдат летят моченые яблоки, тухлые яйца, а уж сколько слов хороших… - Воеводин запнулся, по казал глазами на женщин.
Арестованные рассмеялись, требовали подробностей:
- Что же все-таки происходит?! Досказывай! Воеводин выпил воды из ведра, переданного из особняка студентами. Сидя на земле и блаженно щурясь от солнца, прерывисто дышал, но говорил:
- На Немецкую приехал губернатор в сопровождении полицеймейстера. Остановил пролетку и вошел в толпу, собравшуюся около ресторана. Длинный, тощий. Поднял руку в белой перчатке, попросил разойтись. Полицеймейстер не дышал, забежав вперед, раздвигал толпу. Конечно, толпа раздвигалась. Слушали сладкие слова молча, а потом опять смыкались стеной, как ни просил губернатор, - закончил Довольный Воеводин, жадно затягиваясь папироской. - Вот какие дела…
- Был на улице, а к губернатору не просунулся! - пошутил кто-то из арестованных.
Во дворе загрохотали. Воеводин, размазывая по широкоскулому лицу сочившуюся кровь, недоуменно пожал плечами:
- Почему не просунулся?! Меня тащили волоком, когда ко двору Рыбкина подъехал его высокопревосходительство…
Последние слова Воеводина покрылись хохотом. Рабочие от удовольствия даже присели. Хохотал и Воеводин. Глаза с хитрецой горели на смуглом лице.
- Что ж губернатор?! Понял, что за птицу поймали, - простонал от смеха студент, пытаясь пришить оторванную полу шинели.
Губернатор молчал, буравил меня глазами. А полицеймейстер, подлец, смеялся. Потом подозвал шпика с козлиной бородой, моего приятеля. Сколько раз поджидал его около дома, все о темной ночке мечтал… Да не удалось его проучить… Так этот козел что-то шепнул губернатору, тот махнул рукой. Меня подхватили и по воздуху перебросили к вам!
И опять во дворе хохот. Мария Петровна с балкона потеплевшими глазами смотрела на своих товарищей. Через официанта переслала арестованным корзину с провизией. Предложила чаевые, но тот чаевые не взял, более того, обиделся. Конечно, народ сочувствовал демонстрантам.
- Сволочи - фараоны! Зазнались! Поквитаемся! - не успокаивался Воеводин.
Как хорошо быть вместе с друзьями… Арест, неволя, суд, тюрьма - все не страшно, когда рядом друг! А она - в стороне! Жадными глазами впитывала происходящее. Главное - запомнить, переслать материалы в "Искру" к Ленину, тогда саратовская демонстрация, избиение арестованных станут фактом общероссийского значения.
- Держись, братва, не унывать! Нас еще по городу поведут в тюрьму! Новая демонстрация может получиться! - поддерживал друзей Воеводин.
Марии Петровне показалось, что он так громко кричал специально для нее. Она перегнулась через перила, лицо просветлело.