- Такси ждешь? - осведомился он вполголоса. - Ставь бутылку пива - я тебе устрою. - И он побарабанил корявыми пальцами по вытершимся перекладинам костылей. - Так ты до вечера просидишь. Всего-то бутылка пива… Нам, инвалидам…
- Катись ты, инвалид…
Человек на костылях повернулся и, далеко выкидывая вперед ногу, поковылял в конец очереди. Там стояли трое в черных костюмах с венком. По их лицам и галстукам сразу можно было сказать, что они деревенские, что похороны начинаются вот-вот… И инвалид стоял уже в голове очереди. Подошла машина, инвалид сел рядом с шофером, люди с венком сзади. Машина тронулась, но вскоре остановилась - и человек с костылями вылез…
Очередь даже не особенно ругалась, только женщина с двумя детьми смотрела растерянно на рядом стоящих и твердила одно и то же: всюду так. Куда не повернись, всюду так…
Янис сел в нагретый автобус, пахнущий клубникой и бензином. Позже, когда набились женщины с корзинами и авоськами, запах клубники исчез, зато возникли уже виденные где-то лица, люди разговаривали о знакомых вещах, о мелочах, столь понятных и близких сердцу, и Янис со щемящим чувством осознал, что только теперь он приближается к дому. Съежившись, всем телом припав к окну, он вслушивался в говор, обрывки фраз, в смех… да, наконец-то он среди своих. Сколько раз он сам вот так возвращался из города, выпив с мужиками по бутылочке пивца… Много раз. И его голос в этом гаме был не из самых тихих. Казалось, полстолетия прошло с тех дней, с тех привычных и таких хороших дней, когда работа это была работа, а дом был не просто крышей над головой, и Ильза была еще той, прежней Ильзой… Янис попытался обнаружить в себе злость, попытался внушить себе, что Ильзы больше нет. Нет - и навсегда. Но Ильза приближалась с каждым километром. Вон там - за теми большими кленами… Там Ильза, и Янис мчится к ней, как во сне, когда шаги легкие и широкие, когда километр - шаг, когда до того, что за несколько километров, рукой подать…
На конечном пункте автобус описал дугу, с хрустом и шипом распахнулись все двери, и люди вывалили на асфальт. Мужчины, тихонько гудя, двинулись к магазину, женщины, словно муравьи, разбрелись по крохотным улочкам, и Янис мог бы себе пойти, если бы за спиной не послышался глуховатый, знакомый голос:
- Хорошеньким ты, однако, стал…
Янис сунул руки в карманы и, сделав вид, что ничего не слышит, закинул голову к затянутому дымкой солнцу.
- Не придуривайся, Янис. Уж коли здесь, так, значит, приехал.
Янис смял пустую пачку из-под "Элиты" и неохотно обернулся.
Кракштис не изменился - маленький, кругленький и тяжелый, как двухпудовая гиря. Голова без шеи, прямо на туловище, как у снежной бабы, глаза голубые, как у диктора на цветном телевизоре.
Поздоровавшись, они двинулись по самой середке асфальтированной улицы.
- Значит, два года прошли. - Сведя брови, Кракштис смотрел прямо вперед.
- Полтора…
- Ах, так… И теперь ты, считай, что - дома?
За оградами распускается жасмин. "Как только сирень отцветет, так и жасмин начинается, - подумал Янис. - Каждый год так".
- Если хочешь, могу тебе кое-что рассказать, - Кракштис делал полтора шага на один Янисов, поэтому говорил слегка отдуваясь.
- В другой раз, Кракштис. Как там капитан? - Янис уже знал, что на этом углу Кракштису сворачивать, поэтому остановился.
- Что? Капитан… Ничего, мерси. Заглядывай. Лучше даже сегодня приходи…
- Спасибо.
- Привет! - Кракштис свернул и исчез в кустах жасмина, как в пещере.
На другом углу над макушками липок торчала красная труба дома Яниса. Пальцы его нащупали в кармане спичечный коробок. Хотелось закурить. Очень хотелось постоять немного, здесь, под липками, и покурить… "Ничего, потом", - сказал он себе и большими шагами направился к зеленой калитке.
Раньше Янис в дверь не стучал. Смешно стучать в собственную дверь… Теперь остановился и подумал. "Надо постучать", - сказал он себе. Пока Ильза подойдет, пока откроет дверь, он еще сможет что-то придумать, подыскать нужные слова, самые важные, те слова, с которых надо начать и которые именно сейчас пропали вместе с мыслями.
Янис постучал. В доме, как в чреве огромного животного, бурчала музыка. Мелодия знакомая, только какое это имеет сейчас значение - знакомая или незнакомая? Янис постучал еще раз, но никто не отзывался, никто не шел открывать, и Янис шагнул через порог. В коридоре его охватила знакомая мелодия и запах жареной картошки. Знакомая и привычная вереница обуви под вешалкой, Ильза не разрешает лезть в комнаты в обуви… Дорожка к большой комнате с приоткрытой дверью… Янис прошел по ней к двери и смущенно остановился.
Ильза стояла посреди комнаты. От окна на нее падал широкий сноп света. Играли краски, играли ее волосы. Вся комната была залита игрой Ильзы. Цветистый нарядный костюм, какие носят в Нице, излучал удивительное сияние, и Янис чуть не зажмурился. Никогда он не видал Ильзу такую - красивая, стройная, гордая, с тихой улыбкой на приоткрытых губах. Неужели это та же Ильза, которая стояла в суде и смотрела на Яниса, как на незнакомого, будто никогда в жизни его не видала?.. Теперь глаза ее смотрели куда-то далеко и в них было ожидание близкой радости. Глаза были теплые, дыхание жаркое, наверняка жаркое, и Янис понял, что он пришел не вовремя, что сияние это не для него, и в груди так защемило, так стало больно!.. Янис сунул дрожащие пальцы в карманы. И он ушел бы. Он уже повернулся, чтобы уйти, но в этот момент смолкла музыка, и Ильза почувствовала чей-то взгляд. Повернувшись к двери, она хотела воскликнуть что-то веселое. Еще миг на лице ее трепетало ощущение близкого веселья, и вот все угасло. Цвета платья, улыбка на ее губах и в глазах, даже сноп солнечных лучей.
Если бы Янис мог в этот миг стронуться, он бы ушел. Тогда бы он, наверное, не увидел Тобиаса, а тут увидел. Только сейчас. Стоя на коленях, Тобиас своими женскими белыми пальцами возился со шнурками ее черных туфель. Помимо шнурков, там еще пуговки, а Тобиас явно не очень-то разбирается в этом деле. Он сопел и путался - и тут его насторожила установившаяся тишина. Он поднял голову и увидел Яниса.
- Здравствуй… - изумление и растерянность были так велики, что он поздоровался первый и даже повторил: - Здравствуй, Янис…
Ильза отдернула ногу в старомодной туфле и отошла в сторону. И Тобиас остался на полу посреди комнаты - один.
- Ну здравствуй, Ильза! - Янис выждал, покамест Тобиас встанет, покамест отойдет к прочному дивану у окна и сядет.
- Вот и я… Решил взглянуть, как вы тут вдвоем живете…
- Нас трое, Янис. - Ильза сняла расшитый бисером венец и заправила волосы за уши. Лицо ее вдруг заострилось и стало моложе. Почти такая же, как тогда, когда они познакомились. Но это было давно.
- Трое, говоришь? Я ведь только на минуточку, - Янис сделал вид, что ничего не понял. Где-то в подсознании затлел уголек надежды насчет третьего, но Ильза решила сказать все в самом начале. Чтобы не гадать и не надеяться ни на какие чудеса.
- У нас с Тобиасом сын.
- С Тобиасом…
Тобиас достал сигареты и закурил, глядя сквозь дым на Яниса.
- Да, - сказал он, - вчера Оскару годик исполнился…
Янис все еще смотрел на Ильзу, отчетливо понимая, что все эти годы они прожили как чужие, потому что Ильза - Тобиасова Ильза - совсем иная. Знакомая, виденная где-то, но не Янисова Ильза. Потом, повесив голову, Янис стал прикидывать. Прикидывал он долго, и когда вновь посмотрел на Ильзу, во взгляде его была такая растерянность, что Тобиасу стало даже его жаль.
- Тогда… ведь тогда выходит, Ильза…
- Да. - И для Ильзы этот разговор был нелегким, но она хотела быть сильной, и поэтому никаких препирательств здесь не должно было быть.
Янис стоял, прислонясь к косяку, и смотрел на обоих. Он действительно не мог понять, что это такое, отчего сердце грохает, как копер, загоняющий сваи, отчего светлая комната становится все сумрачнее и сумрачнее… Тогда, когда Тобиас, как угорь, вильнул к двери, тогда была ярость, кинувшая его на Тобиаса. Тогда была ярость. Может быть, еще и обида обманутого мужа, и еще что-то… Тобиас перелетел через стол, сломал стул, ударился об радиатор и сам как-то сломался - челюсть отвалилась, глаза закатились. Чистый мертвец. И никакой жалости в Янисе не было. На суде ему сказали, что Тобиаса он мог… что лишь чистая случайность… повезло… но там у него злости уже не было, тогда ему было все равно, что будет с Янисом Церпом. В мозгу его словно волчок крутился вокруг одного и того же слова - повезло… Кому же это повезло? Опять Тобиасу - Ильза досталась ему, побит, и то удачно… тогда он не думал убивать Тобиаса. Тогда он вообще ни о чем не думал, и хорошо, что он не знал тогда, что Ильза зачала ребенка от Тобиаса… От Тобиаса… От того самого Тобиаса, который сидит сейчас на его, Янисовом, диване и мусолит сигаретку. Хоть бы от кого другого, а то от Тобиаса…
Копер работал неистово, и Янис поднял голову.
- Скажи ему, чтобы вышел на минутку.
Ильза взяла стул, прошла в самый темный угол и села. Тобиас подошел к ней и бережно положил ладонь на ее светлые волосы. Рука его дрожала, уж какое там от него теперь успокоение! И все равно, это рука Тобиаса на таком знакомом затылке Ильзы… Ильза прикрыла глаза, потом взглянула на Тобиаса и улыбнулась. Глаза ее как будто сказали: "Ступай, милый, и не беспокойся. Я сильная, не беспокойся…" И Тобиас прошмыгнул мимо Яниса, вышел в коридор, и вскоре за ним захлопнулась дверь.
За окном на клубничных грядках сновали скворцы. Ильза сложила руки на коленях, и на красной юбке они были такие белые-белые.
Гул в груди немного утих, и дышать стало легче.
- Присаживайся, Янис.
А Янис смотрел на Ильзу и пытался понять, почему глаза у нее такие безразличные. Неужели и раньше были они такие же, да только он, ослепленный любовью, не замечал? Нет, не может этого быть! А Ильза сидит себе, подобрав под стул ноги в белых чулках, в старомодных туфлях с черными шнурками и на пуговках…
И Янис сказал первое, что ему пришло на ум:
- Я никогда не видал тебя в народном костюме.
- Я сейчас в хоре пою. Вместе с Тобиасом. Сегодня у нас генеральная репетиция.
"Генеральная репетиция… Пока я был там, они петь ходили. По вечерам и по воскресеньям…"
- И красивые у вас песни?
- Красивые и разные, - и Ильза бросила быстрый взгляд на часы.
- М-да. Когда человек поет, он о чем-то и думает. Обо мне когда-нибудь думала?
- Да в общем-то нет.
Ребенком надо быть, чтобы не понять, что разговор этот Ильзе уже надоел. Сидит она только потому, что ждет главного, ради чего Янис сюда явился. А Янис как назло все про эти песни.
- Вас там, певцов, много… Если каждый начнет думать да вспоминать - все пение насмарку…
Ильза вскочила.
- Давай кончим это, Янис. Тебя пение никогда не интересовало. Разве что под хмельком на судне или в забегаловке…
Янис продолжал стоять, подпирая косяк. В комнату не решался входить - его "мундир строителя" не очень гармонировал с ярким нарядом Ильзы. Так и стоял. То, что он еще хотел спросить у Ильзы, никак не облекалось в слова, а спросить надо, иначе не было смысла приходить.
- Ильза, - наконец решился он, - почему ты мне не сказала? Про Тобиаса и все остальное? Неужто судье и всем старухам, которые в зале сидели, легче было рассказать?
- Да, - ответила Ильза и принялась ходить по комнате. - Я хотела тебе обо всем сказать. Давно уже. Но ты всегда был такой… упрямый ребенок. Ты бы никогда не понял.
- Но ведь ты же была моя жена! Как бы я мог это понять?
- Вот видишь… Теперь ты сам видишь, что ничего бы ты не понял. - Ильза все ходила по комнате, и ее красная юбка плескалась и переливалась.
Яниса охватило странное чувство - до этого дня народное платье для него означало праздник. А теперь? А повесит ли Ильза его сегодня в шкаф, если разговор этот кончится?.. Но Ильза все ходит по комнате, юбка плещется, и с каждым ее шагом по комнате Янису все понятнее, что для Ильзы это платье не праздник. Что Ильза изменилась, а может быть, иной никогда и не была. Как будто с каждым шагом Ильза отдаляется от него. И в сердце его закрадывалось безразличие, холодное-холодное…
- На развод я хотела подать осенью. Никто же не думал, что тебя выпустят раньше… - Ильза подошла ближе и посмотрела такими глазами, будто ей на полчаса надо сбегать в магазин.
Янис молчал.
- Осенью Тобиас получает квартиру. - Ильза нашарила за отворотом рукава крохотный платочек и прикоснулась им ко лбу, хотя на нем не было ни капельки пота, ни случайной соринки…
Янис молчал.
- Твоя одежда в шкафу. Все в целости.
Янис вынул руки из карманов и вытер вспотевшие ладони.
Ильза уже знала, что сейчас из него напрасно вытягивать слова. Она подошла к шкафу, отыскала его сберегательную книжку и вернулась.
- Вот. Бери, там у тебя уже хорошие проценты накопились…
Вот-вот, казалось, Янис ударит ее, такой был у него вид. Но нет. Потер кулаком нос, взял книжку и сунул в карман.
- А что, он, - и Янис кивнул на дверь, - прокормить-то тебя может? И этого… Оскара вашего?
Спасибо. - Ильза испуганно спрятала руки за спину.
- Ну, так до осени… - начал Янис.
- А одежда? Я не хочу, чтобы ты каждый день сюда приходил… Возьми, что тебе надо, чтобы…
- Я не приду, - перебил ее Янис. - Осенью, когда станет холоднее… Когда приду с лова, когда вы уже переберетесь, тогда… - Янис прошел по дорожке цвета морской воды к двери. Тобиас сидел на ступеньках и курил.
- Я не хочу, чтобы твоя одежда висела у меня перед глазами, - крикнула за спиной Ильза. - Если не заберешь, я отошлю все Кристапу. Слышишь! Кристапу перешлю!
"Кристу… - подумал Янис, похрустывая гравием. - Кристу тоже не лучше".
У калитки Янис остановился.
- Это ты мальчишку Оскаром назвать решил?
Тобиас смотрел на зеленые вишенки и молчал.
- А, где тебе… А с хором ты смотри! Я слышал, что скоро туда только порядочных людей будут брать…
Улочка тихая, вся в летней зелени. Только кое-где мелькнет маковым цветом фигура. Певицы идут. И при виде этих ярких фигур Янис с грустной радостью сознает, что все же народные костюмы для него - праздник. А те двое там, в его доме, они как будто растаяли в ярком свете дня. "Ничего, - решил про себя Янис. - Придет и праздник, если среди жасминовых кустов движутся на спевку маки".
Долгого разговора с председателем в конторе рыболовецкого колхоза на следующий день не было.
При виде Яниса Зирнис встал со своего председательского кресла и, вытянув руку, пошел к Янису.
- Это ты с Кракштисом вчера в его саду орал? Песни пели хорошие, ничего не скажешь, только громковато… Садись и рассказывай!
Янис сел, но рассказ что-то не клеился. Попели они вчера всласть, кто бы подумал, что у Кракштиса такая глотка!.. И слова… слова любой песни знает. Жена Кракштиса пришла со спевки и руками развела.
"Тебе бы, дурак, плакать надо, - уставилась она на Яниса, будто и не замечая своего старика. - Ильза, такая баба, а тебя бросила… По виду и не скажешь, что у тебя не в порядке что… Как жить-то теперь будешь?"
Ха! И они затянули новую песню. Ха!..
А теперь вот Янис смотрел на Зирниса, прокашливался, но слова все что-то застревали в глотке.
- Ну, кадры у меня подобрались, - Зирнис подсел к Янису. - И чего было так орать?! Работу пришел просить или аванс?
Янис вытащил из кармана темно-серой робы сберкнижку и швырнул ее на полированный стол. Зирнис лизнул палец и раскрыл голубенькие корочки.
- Да… Значит, работать хочешь… Еще бы с полгода мог кантоваться…
Янис налил из графина воды и поверх стакана глянул на председателя.
- Ну и как - алименты тебе платить не придется?
Янис пожал плечами: - Ильза говорит, что ребенок не мой. Она-то уж знает. Приходится верить.
- Приходится… - Зирнис встал и подошел к окну. - Вот и верил все время… Лопух! А ловко она нас провела. Всех… Ну, Янис, не может быть, чтобы ты ничего не заметил?..
- Я бы хотел в дальний рейс - на большом траулере… - Янис выпалил это одним духом, и ему стало легче.
- Погоди ты со своим траулером! Я тебя спрашиваю - неужто ничего не замечал?
Янис уже сотни раз ворошил это в уме… Вспоминал - после каждой такой ночи, когда он до беспамятства любил свою Ильзу, она спустя месяц-другой собиралась в Ригу к дипломированной акушерке. "Надоели мне эти вечные аборты, сил больше нет", - говорила она, и Янис беспомощно стоял, словно ребенок, заблудившийся в темном лесу… Но о Тобиасе… О Тобиасе Янис и не подозревал. Никогда, ни одну минуту… Но этого уже никому не расскажешь, вот Янис и молчал.
- А может, ты ей это… не подходил? Для женщины это большую роль играет. - Зирнис вздернул плечи и уперся в подоконник.
- Не строй из меня дурака, председатель! - рассмеялся Янис.
- Да уж теперь строить нечего… Только нам, мужикам, кажется, что мы такие умные… Я, конечно, как председатель… не смею такое говорить, но я бы на твоем месте…
- Ничего бы ты, Зирнис, не сделал, поверь мне…
Потом поговорили о дальних рейсах, о том, что траулеры будут только через месяц, что место там для Яниса найдется, но пока что…
- Пока что не могу тебе ничего обещать. Разве что на место Озола ночным сторожем в порту, - хитро наморщив нос и прищурившись, сказал выжидательно председатель.
- Ну-ну… Ночным сторожем… Это чтобы всем на смех… А знаешь - я согласен. Хоть бы и ночным сторожем.
Янис уже открыл дверь, когда председатель крикнул ему: - Эту арестантскую одежду скинь к чертям! Не позорь колхоз! И еще - тут тебя какая-то дамочка в штанцах искала…
Янис остановился и через плечо поглядел на председателя.
- Меня?
- Да. Подъехала в своей машине, сняла темные очки, покрутила бедрышками и встала перед окном. - Зирнис кивнул на открытое окно.
- Ну и что она… эта с бедрышками? - Паула, вроде бы, не должна быть. У Паулы машины нет.
- Спросила тебя, работаешь ли ты уже, больше ничего. Сказала, что еще приедет…
- К тебе?
Зирнис, не зная, что ответить, снял трубку.
Дзинтра явилась спустя неделю.
Траулеры только что вышли на ночной лов. В порту царило безмолвие. Солнце плескалось в море и все не решалось нырнуть. Все покрылось мягкими тенями и тишиной. Даже чаек не было ни на воде, ни в воздухе. Янис сидел на свае, болтая ногами и думая, какой воздух пустой, когда улетают птицы… Помимо этих раздумий, время от времени вспыхивали обрывки каких-то воспоминаний, без всякой связи и смысла, но тут же угасали… Такое небо - без птиц - вгоняет человека в тоску, думал Янис. И именно в этот момент рядом появилась Дзинтра. Тихо подошла, незаметно, а когда Янис увидел ее, то лишь смотрел и даже ни о чем не спросил. Так они и чернели на краю темной воды - два молчаливых человека… И тьма вокруг них скоро стала жаркой, все жарче и жарче, и у Яниса перехватило дыхание. Какой-то жгучий ток исходил от Дзинтры, так что лица их все сближались, пока в голове Яниса уже не было ни мыслей, ни рассудка. Он встал, привлек к себе гибкую фигуру Дзинтры и поцеловал ее, обжигаясь ее дыханием. Целовал ее, как безумный, словно долгие годы ждал этого. Дзинтра не сопротивлялась. Она не сказала ни слова, только волосы ее горько пахли; и это делало все еще более безумным.