Никита свернул в переулок.
А дождь, после громового раската, усилился.
III
Всякий раз, когда Никита приближался к дому Морозовых, им овладевали воспоминания хорошие и немножко грустные. Он и не пытался их заглушить. Они доставляли ему удовольствие.
Небольшой палисадничек с буйно разросшейся сиренью, за которой прятались два окна с голубыми наличниками и ставнями; скамейка возле палисадника; почерневшие от времени и украшенные по краям и в центре замысловатой резьбой ворота; дощатый забор, за которым в летнюю пору зеленел огород, - все до мелочей было знакомо и дорого Никите. Здесь до замужества жила Тоня, здесь дед Матвей заронил в нем любовь к родным местам, здесь Анна Андреевна заменила ему мать. И не было на свете роднее семьи для Никиты, чем семья Морозовых, не было в мире дороже дома, чем этот дом. Сирота Никита Бадейкин, хотя и жил в детдоме до самого окончания десятилетки, был у Морозовых своим, и двери их дома для него были всегда открыты. Никита дружил с Тоней. Со временем эта дружба у Никиты переросла в более серьезное чувство, о котором он никогда и никому не говорил.
Подгоняемый дождем, Никита добежал до ворот и остановился под крышей, чтобы перевести дух. Он поставил корзину на землю и, насколько это было возможно, привел себя в порядок. Взгляд его упал на подсолнух, который словно из любопытства просунул рыжую мокрую голову между досок забора и любовался тем, как на улице прыгают и танцуют пузырьки в лужах.
Никита вспомнил один случай многолетней давности. Было это еще в школе. Шли экзамены. Никита готовился к ним вместе с Тоней. Занимались они обычно в черемуховом садике, который находился в конце огорода. Там было всегда хорошо и никто не мешал. Однажды нагрянула гроза. Никита и Тоня спрятались под сараем. Когда мощно и торжественно прогремел первый раскат грома, когда, как из ведра, хлынул ливень, Тоня вдруг вспомнила, что в садике остался коврик и тетрадка. Она вопросительно взглянула на Никиту и неожиданно для него, тряхнув кудрями, ринулась в водяной вихрь. Была она в этот момент такая стремительная, отчаянная, что Никита даже вскрикнул от восторга и бросился следом за ней. Его сразу окатило холодной водой, даже дух занялся и стало очень весело. Никита бежал, крича что-то, и не заметил, как влетел на морковную грядку и изрядно ее истоптал.
Когда, возбужденные и промокшие до ниточки, они вернулись под сарай, их встретила там сердитым взглядом Анна Андреевна. Влетело им тогда обоим, но Никите больше: еще и за потоптанную грядку. Анна Андреевна слегка потаскала его за вихры.
После ее ухода Никита и Тоня переглянулись и безудержно рассмеялись. Впоследствии Никита часто вспоминал Тоню такой: в мокром платье, с блестящими от дождя волосами, с веселыми искорками в карих глазах, заразительно смеющейся. И чем больше отдалялось это событие, тем значительней и неповторимей оно было для Никиты, тем дороже, роднее становилась Тоня…
…Никита пригладил на голове мокрые волосы и открыл калитку. Оставив у сеней удочки, он взял корзину и вошел в кухню. Возле стола чистила картошку Тоня. Он не ожидал встретить ее здесь. Она посмотрела на него внимательно, будто не узнавая, и ласково улыбнулась.
- Откуда ты взялся в такую рань?
- С озера. Рыбу вам от деда Матвея принес.
- Мама! - крикнула Тоня. Никита заметил, что крышка подполья открыта: очевидно, там была Анна Андреевна. Никита поставил корзину на пол.
- Садись, - пригласила Тоня.
- Мне, собственно, идти надо.
- Куда же ты пойдешь? На дворе такой дождь. Пережди немного.
- Можно и переждать, - согласился Никита и, придвинув к двери стул, сел на него.
Из подполья показалась Анна Андреевна с крынкой молока в руках.
- Здравствуй, Никита. Рыбу, говоришь, принес? А славная, рыба-то?
- Окунишки.
- Тогда ладно, - она поставила на стол крынку.
"А Тоня похудела, - думал Никита, - бледная стала, синева под глазами, а глаза, что за чудные у Тони глаза! Большие, карие!" Он вздохнул.
- Как он там, Матвеюшка-то? Ничего не наказывал? - спросила Анна Андреевна.
- Нет, - покачал головой Никита и, вспомнив, как его принял дед, добавил: - Отшельник-отшельником.
- Совсем обирючился, - согласилась старушка.
Тоня тыльной стороной ладони провела по лбу и спросила Никиту:
- Все рыбачишь?
- Балуюсь.
- В отпуске?
- В отпуске. У нас некоторые учителя в Крым уехали отдохнуть, а я не поехал. Путевки не досталось, да и на озере лучше отдохну.
- А ты все такой же непоседа, - улыбнулась Тоня. - Не женился еще?
- Невеста еще не выросла, - попробовал отшутиться Никита, чувствуя, что краснеет.
Тоня уловила его смущение, улыбнулась уголками губ.
- Что же, по душе не выберешь?
- Подрастет - женюсь. Торопиться некуда.
- Ой ли? - покачала головой Тоня. - Прождешь - опоздаешь!
- Хватит тебе смеяться над парнем, - вступилась за Никиту Анна Андреевна.
В это время хлопнула калитка.
Вошел Петр Ладейщиков в плаще, в кожаной фуражке.
- А, Никита! Здорово! - Петр наскоро обтер о половичок сапоги, стряхнул с фуражки воду и прошел вперед, сел возле стола, за которым Тоня чистила картошку. Тоня насупилась, прикусила нижнюю губу.
- Что, Никита, - раскидывая в стороны полы плаща, усмехнулся Ладейщиков. - Рыбку удишь в мутной водичке? Правильно. Лови, лови, авось поймаешь.
- Ты, видать, сегодня уже приложился, - недовольно сказала Анна Андреевна.
- То не в счет! Налейте стопочку, Никита выпьет за здоровье моей жены. Я - за его здоровье. И порядок.
- Перестань болтать глупости! - резко оборвала его Тоня. - Как тебе не совестно!
- Видел? - подмигнул Ладейщиков Никите. - Сплеча рубит. Кстати, Никита, как правильно писать "не совестно": врозь или слитно?
Тоня всердцах бросила нож на стол и скрылась в горнице.
- Вот те на! - удивленно произнес Ладейщиков.
- Возьму полено да поленом так отвожу, так отвожу, - сердито сказала Анна Андреевна, - чтобы ты смекал, где омут, а где край.
- Нет в этом доме демократии! - покачал головой Ладейщиков.
Никита хотел сказать Ладейщикову что-нибудь резкое и обидное, но сдержался и, попрощавшись с Анной Андреевной, вышел из комнаты.
В горнице заплакал маленький Славик.
IV
Когда ушел Бадейкин, Тоня появилась на кухне ее Славиком на руках. Петр поманил сына к себе. Мальчик улыбнулся, но еще крепче прижался к матери. Тоня хмуро спросила Петра:
- Ты зачем пришел?
- Странно! - ответил Петр, стараясь превратить разговор в шутку. - Пришел к тебе, к сыну. Куда же мне еще идти?
- Я тебя не звала и делать тебе здесь нечего. Уходи!
- Тоня!
- Уходи!
- Уж помирились бы, что ли, - вмешалась Анна Андреевна.
Тоня бросила на нее гневный взгляд:
- Не твое дело, мама!
- Мне что? Нехорошо вот только получается.
Тоня круто, повернулась и ушла в горницу. Петр поерзал на стуле и тоже поплелся в горницу. Его упрямство вывело Тоню из терпения.
- Сию же минуту чтобы тебя здесь не было! - еле сдерживая себя, проговорила она. - Или уйду я, слышишь?
- Ну, зачем же так, Тоня?
- Уходи! Не могу смотреть на тебя после вчерашнего.
Петр понял, что его упрямство может довести их до новой крупной ссоры. И он вышел в кухню.
Тоня посадила Славика на ковер, набросала ему игрушек и, неостывшая еще от гнева, стала у окна. За окном тихо шелестела сирень, падал мелкий дождик. Тоня слышала, как о чем-то бубнит в кухне Петр, слышала тихий голос матери и никак не могла понять, о чем у них идет разговор. Ее душили слезы, и она сдерживалась только потому, что Петр еще не ушел. И когда Тоня скорее почувствовала, чем услышала, что муж ушел, она легла на диван и дала волю слезам. Скоро плач перешел в рыдания.
Заплакал и Славик, потянулся к матери. Она не обращала на него внимания, и Славик заплакал еще громче. В горницу заглянула Анна Андреевна и проговорила:
- Какой баламут, какой баламут, прости господи!
Она взяла Славика на руки и унесла в кухню, утешая его.
Наплакавшись, Тоня задумалась. Она знала Петра со школьных времен. После десятилетки они поступили в разные институты. Уже окончив второй курс, приехав домой на каникулы, она встретилась с Петром в саду на танцевальной площадке, обрадовалась - все-таки школьный товарищ, одноклассник! Они провели вечер вместе, вспоминали друзей и товарищей, учителей, свои шалости. Как-теперь это было далеко! Им обоим было хорошо, воспоминания сблизили их. На следующий вечер встретились снова. Она удивилась, когда узнала, что Петр бросил институт.
А ведь он был очень способным. Трудно было сказать, по какому предмету он лучше успевал - все ему давались легко. И увлечений у него было много, самых разных. Он даже писал стихи в школьную стенную газету. Петру говорили: "Хорошие стихи! Работай серьезнее - может, поэтом будешь". Но к стихам Петр скоро потерял интерес. А тут Игорь Васильев, с которым он сидел за одной партой, столько чудес рассказал про математику, что Петр не выдержал и записался в математический кружок. Преподаватель математики нашел у Ладейщикова большие способности к этой точной и трудной науке. И, может быть, Петр действительно со временем стал бы хорошим математиком, но у него нехватило выдержки, усидчивости и на этот раз.
Как-то в школе открылась выставка технического творчества учащихся. Петр ревниво осмотрел выставку, несколько дней ходил задумчивым и, наконец, вступил в технический кружок. Он с жаром принялся конструировать какую-то машину. Но сконструировать машину не удалось, и Петр охладел к технике.
В школе прочно сложилось мнение, что у Ладейщикова разносторонние способности. Некоторые преподаватели журили его за то, что он так легко меняет свои увлечения, не берется прочно за одно дело. Другие оправдывали:
- Молодость! Сил много, а желаний и того больше. Хочется объять необъятное. Так и с Ладейщиковым. А юноша он, безусловно, даровитый.
Когда пришло время выбирать профессию, Петр заколебался. В какой идти институт? Наконец решился - в педагогический, на отделение русского языка и литературы.
А теперь оказывается, что институт он бросил.
- Понимаешь, - объяснял ей Петр, глядя в сторону, где за стволами деревьев поплескивало озеро, - мать пожалел. Старушка, никого у ней больше нет, а жить-то ведь надо, правда? А на что жить? Вот я и решил работать.
Тоня поверила. Работал Петр в ту пору в отделе культуры горисполкома. Однажды она была у него. В кабинет заходили люди, Петр вел с ними разговоры, шутил, дела решал быстро и, как ей казалось, правильно. Тогда она с уважением подумала, что эта уверенность и свобода в обращении с людьми, видимо, привилась Петру еще в школе - его избирали то в ученический комитет, то в комитет комсомола. Только сейчас Петр стал взрослее, интереснее.
Расстались они друзьями, переписывались. В следующие каникулы снова встретились. Те два летних месяца остались в памяти, как лучшие месяцы их жизни. Тоня встречалась с Петром каждый день. Неделю они провели на озере у деда Матвея.
Что за прекрасные были дни!
Тоня с малых лет любила озерные края. Они по-своему были чудесны во все времена года.
Весной, когда на первых проталинах закачаются на ветерке подснежники, когда почернеет и осядет пористый лед на озерах, а в голубых чистых просторах весеннего неба день-деньской светит солнышко, лес и далекие горы окутываются в синюю дымку и зовут к себе. И бродит-клокочет тогда в тебе молодость, и так хочется счастья, неизведанного и большого!
А летом зашелестят листвой белоствольные березы, елани в лесных чащах покроются разными травами и цветами, свежий ветер взволнует голубую гладь озера и пойдет гулять непоседа по долам и горам! А в небе плывут и плывут облака, белые, пухлые, быстрые. Куда они спешат, в какой край занесет их вольная волюшка!
Осень наступает неслышно, по-лисьи. Ее дыхание почувствуешь как-то вдруг, неожиданно: по серебристой паутине, что, блеснув, пролетела мимо тебя, по шелесту берез, у которых среди темной зелени нет-нет и мелькнет желтый листок, как у человека на висках седина. Или где-нибудь в кустарниках, у какой-нибудь быстрой родниковой речушки вспыхнет багряным пламенем рябина, а в чащобе зашумит могучими крылами чуткий глухарь, вспугнутый с брусничника, - это значит, ты встретил осень красивую, коварную, недолгую.
А там, не успеешь и оглянуться, завоют предзимние холодные ветры, тоскливо завздыхают старые корабельные сосны, и вдруг, в одну ночь, как это часто бывает на Южном Урале, выпадет снег густой, пушистый. Он ляжет на сосны, укроет уставшую землю от стужи и буранов. И лес стоит тогда задумчивый, тихий, сказочный. Прыгнет белка с ветки на ветку - слышно, заяц пропетляет - следы останутся, ухнет выстрел охотника - громом раскатится по лесу. Хорошо! А то задует-запылит метелица, встревожит зимнюю тишину, закричит-заулюлюкает молодецки по всей лесной округе - только держись! Сила и удаль какая!
Нет, не знала Тоня на свете лучше края, чем ее родной уральский край. Еще девочкой она с отцом облазила горы, исходила ягодную глухомань.
Зимой она ходила на лыжах. Когда отца одолела проклятая болезнь, из-за которой он бросил заводскую работу и поселился на озере сторожем, Тоня частенько бывала у него на озере.
И в этот раз она, приехав на каникулы, потащила Петра к отцу.
То были чудесные вечера, родившие настоящую любовь у Тони!
Дед Матвей уходил спать, а они сидели вдвоем у костра, вели всякие разговоры или просто молчали. И молчание тогда казалось им значительным: думали они об одном и том же. Тоня изредка подбрасывала в костер валежнику, Петр ворошил головешки палочкой, и тысячи быстрых искорок устремлялись в густую синеву и моментально гасли. За шалашом чернела стена леса, туман стлался по озеру, пугливые отблески костра прыгали на дедовом шалаше.
Задумчивым было лицо у Петра. Тоня чувствовала себя необходимой Петру, необходимой всему миру и самой себе.
Днем они рыбачили, варили уху, спорили, смеялись, шли в лес за цветами или земляникой. И в лесу Петр впервые поцеловал ее. Она и до сих пор помнит запах его теплых губ - они пахли тогда лесной земляникой…
Потом появился Бадейкин. Он нарушил их одиночество. Не виделись они три года. Был Никита все таким же: худощавым, непоседливым и, пожалуй, по-ребячьи наивным. Никита обрадовался встрече с Тоней, но с Петром поздоровался сухо, поглядел на него исподлобья и даже не спросил ни о чем. Тоня невольно сравнила Никиту с Петром, и это сравнение было не в пользу Бадейкина. Раньше она дружила с Никитой и - смешно вспомнить - однажды они даже поклялись друг другу в вечной дружбе.
Петр замкнулся, заскучал. Никита не замечал его, будто Ладейщикова здесь вовсе и не было, разговаривал только с Тоней. В конце концов и Тоня прониклась неприязнью к Бадейкину, и на другой день Петр и Тоня покинули гостеприимный берег озера.
Когда Тоня уезжала в институт, она поняла, что любит Петра. И судьба ее решилась. Окончив институт, Тоня попросила назначение в родной город, на механический завод, и вышла за Петра замуж. Вскоре его назначили директором городского кинотеатра.
Первое время жили дружно. Петр относился к Тоне предупредительно, ласково, а какая женщина не ценит ласки? Приходя с работы, Тоня забирала от матери Славика, приводила в порядок свои нехитрые домашние дела и с нетерпением поджидала Петра. Потом они ужинали, обменивались новостями, играли со Славиком, а уложив его спать, занимались каждый своим делом. Петр обыкновенно читал. Она иногда приносила из цеха чертежи, которые требовалось просмотреть срочно, и просиживала над ними. А чаще они читали с Петром какую-нибудь интересную книгу.
Однажды Тоня засиделась над чертежом до полуночи.
Недавно мастер Семен Кириллович Кочнев сказал ей:
- Ломаю я над одним голову, а придумать ничего не могу. Ты пограмотнее меня, давай мозговать вместе, авось получится. Жалуются ребята - расточные резцы не годятся для силового резания. Оно и верно так. Менять конструкцию надо.
Она знала это: расточные резцы очень неудачной конструкции, часто ломались. Тоне и раньше приходила мысль: надо что-то делать! И все откладывала. А теперь она принялась за дело. Поговорила с Кочневым, начальником цеха, с токарями. Понемногу стало ясно, в каком направлении устремить поиски. Это дело увлекло, и Тоня отдавала ему свободные часы.
В этот вечер Петр принес подшивку "Огонька" и, примостившись на кушетке, смотрел картинки. Когда кончил, подошел к Тоне, заглянул через ее плечо на чертеж и сказал:
- Уже полночь, Тоня. Давай спать.
Она устало откинулась на спинку стула, на минуту закрыла глаза, потом повернулась к Петру и проговорила:
- Бьюсь, бьюсь над этим несчастным резцом и ничегошеньки у меня не выходит. Взгляни, - она взяла в руки кальку, - можно было бы эту сторону свести на конус…
- Э, - отмахнулся Петр. - Конус-синус и прочее в этом роде. Какое это имеет отношение к тому, что я хочу спать?
Тоня обиделась. Она хотела, чтобы Петр знал, как трудны ее поиски и какое это интересное дело - что-то искать и находить. Она хотела рассказать ему, с каким нетерпением ожидают в цехе новый резец и как обрадуются токари, если ей удастся найти удачную конструкцию.
Но Петр остался равнодушным. Тоня высказала ему это. Он не ожидал ее упреков, выслушал их с виноватым видом, чуточку склонив голову набок. Когда Тоня умолкла, Петр обнял ее за плечи и сказал:
- Сразу и обиделась. Я действительно спать хочу. А потом: я бы все равно ничего не понял.
- Неправда, - возразила Тоня. - Ты, если захочешь, все поймешь, все сделаешь. Ведь разобрал же в прошлый раз приемник по винтику, исправил - сложная вещь, а захотел и сделал.
- Ну, ладно, хватит.
От этого разговора на душе у Тони остался горький осадок, появилось чувство неудовлетворенности. За последнее время она стала замечать, что интересы Петра сузились. Теперь он уже не загорался каким-нибудь увлекательным делом. Бывало они читали вместе новые книги, делились мнениями, которые зачастую резко расходились, и бурно спорили. Она очень любила такие вечера. Прошлым летом Петр завел себе мотоцикл, что-то переделывал в нем, переставлял, советовался с Тоней и шутил:
- Замечательно, когда дома есть свой инженер.
Потом он купил приемник, пристроил к нему проигрыватель, накупил литературы по радиотехнике. Тоня с улыбкой качала головой, дивясь непостоянству его увлечений, и радовалась, что Петр так просто и на лету усваивает сущность любого дела.
А сейчас Петр охладел ко всему, все интересы его как-то сосредоточились на мелочных взаимоотношениях между сотрудниками кинотеатра. И именно эта мелочность раздражала Тоню. Петр стал приходить домой задумчивым. Поужинав, ложился на кушетку и молчал. Иногда непроизвольно высказывал отрывки своих дум вслух:
- Все-таки наглец! Учить меня будет, а у самого молоко на губах не обсохло.
- О ком это ты? - спрашивала Тоня.
- Да один мальчишка, Никифоров, киномехаником решил меня сделать, - усмехался Петр.
Тоня подсаживалась к нему, пытаясь отвлечь его от невеселых размышлений.
Он вступал в разговор неохотно, а другой раз просто поднимался и говорил:
- Пожалуй, и спать пора. Устал что-то сегодня.