Войдя в избу, он мимоходом, нехотя кивнул Суричихе. Та выждала, когда Яков сел за стол, и вкрадчиво, исподлобья посматривая на него, заговорила, держась обеими руками за скамейку:
- Пришла я к тебе, Яков Елизарыч… Дельце есть, да и сурьезное дельце… Распатронился у меня мужик-то, лежит и ничего не делает. Я уж думаю, грешным делом, хоть бы помер, право. Как клещ впился в меня и сидит на моей шее.
- Ну, так я-то тут при чем?
- А, как же, Яков Елизарыч, у меня теперь вся надежда на тебя. Слышала я, что тебе бог счастье послал.
- Какое счастье?
- Ой, да чтой-то, будто я не знаю. Уж ты не зазнавайся! Тут, я думаю, надо повести дело компанейское…
Суричиха развернула тряпицу и показала засохшую черную змеиную шкуру.
- Гляди-кось чем это пахнет?
- Выползок…
- То-то, смотри. Вот я и говорю своему: бери, да присоединяйся к Якову Елизарычу. У него сын в сорочке и рубашке родился. Да оба, да вместе и отправляйтесь на рудник. Клад найдете, а я уж заговорю то и другое. Невиданное дело откроете! Эко, право. Ну, не слыхала я… Знаю, видывала, ребята в сорочке рожаются, а уж еще и в рубашке… не видала… А выползок-то, Яков Елизарыч, лучше разрыв-травы действует. Твое счастье к золоту приведет, а наше - объявит.
Яков молчал. B своё счастье - в Макарову "сорочку" - он верил, а в суричихином выползке сомневался. Суричиха торопливо продолжала:
- Нынче я его нашла и в приметном месте, да и как еще нашла-то!.. В позапрошлом году я видела эту змею-то. Она тогда мне ноги показала, во какие - кра-асные…
Суричиха отмеряла указательным пальцем.
- Тут она и щенилась. А восет-та пошла я туда по грузди, смотрю - выползок лежит. Меня даже в хворь бросило от радости.
Яков уже не слушал Суричиху. Мысль его бежала в будущее. Он видел впереди новое счастье, "фарт". Зачем ему Суриков? Какая от него польза? Яков не любил этого мужика, неповоротливого, всегда пьяного. Но все-таки отказать он не решался. - "А, чорт ее знает, может, правду говорит. Дошлая баба. Знает что-то. Прошлый раз уроки были - знобило, трясло… Суричихина наговоренная вода, как рукой, сняла болезнь и позевоту. Может быть, выползок раскроет тайну земли… золото".
Из памяти не выходил Кривой лог, где когда-то была казенная разведка, - заброшенные шурфы. Яков прошел по этому логу сверху донизу, до устья, где лог впадал в речонку Каменушку мутным, как квас, ручьем. Знак породы - синеватая земелька - виднелся в буграх возле шурфов. Про этот Кривой лог рассказывал еще покойный дедушка Лука. Уходя в скит, он наказывал своему сыну Елизару покопать в этом логу, у подошвы горы Полдне-вой. Чем больше Яков думал об этом, тем сильнее разгоралось нетерпение, - "Сделать заявку, начать работу!"
Но, чтобы начать это дело, нужны деньги, а всё, что было у него - давно продано и "закопано в землю". Надежда была только на золотые серьги, которые он обнаружил в сундуке, в уголке, под лоскутьями.
- Ладно, - сказал он Суричихе решительно, - я зайду сегодня к Никите-то.
Суричиха заметно обрадовалась и, завернув выползок, запрятала его в карман.
- Ну, так простите Христа ради. Пойду я, разбужу своего-то дьявола… Ты хоть, Яков Елизарыч, поддержи его. Сходил в завод, на плотине поробил до выписки, получил деньги, пропил и опять лежит.
- Ну, я не наставитель, у каждого на плечах своя голова. После обеда он, доставая из сундука женины серьги, обнаружил в другом углу толстое обручальное кольцо и крякнул.
"Ишь, припрятала, холера, и молчит".
Взвесив кольцо вместе с серьгами на ладошке, Яков определил: "Штук пять будет!"
Не сказав жене ни слова, он молча оделся и пошел в контору горных промыслов.
Там он встретил на пороге штейгера Ахезина.
Увидев Якова, Ахезин улыбнулся, блеснув маленькими глазками, забрал в руку клин бороды.
- Что, Яша, по заявочку?
- По заявку!..
- На Кривой лог?..
- Да, думаю.
- Торопись. Крой давай, а то Митька Малышенко на него метит. Вечор я их там же накрыл, где тебя застал. Шаромыжили с Федькой Чернышенком. Отобрал я у него снастенку-то, вон лежит.
В углу лежал ковш, решетка от грохота и две лопатки.
- По-хозяйски расположились, как взаправдашные, - продолжал Ахезин. - Сволочи! А Федька на меня с топором. Хотел ошарашить, да сглызил. Вот я ему ужо теперь… Жду, не подойдут ли!
Скоробогатов прошел к столу смотрителя приисков.
- Заявочку бы надо сделать, - проговорил он.
Смотритель, плешивый, плотный старичок, углубившись в какие-то планы, как бы не расслышал. Он взглянул на Якова угрюмыми глазами, спрятавшимися под густой сединой бровей, и снова начал рассматривать планы.
- Федор Петрович! - снова окрикнул Яков.
- Ну, я - Федор Петрович… Пятьдесят восемь лет Федор Петрович… что тебе надо? - не глядя на Якова, проворчал смотритель.
- Заявочку, говорю, сделать надо бы!
- Так и говори.
- Так и сказал.
- Ты не к пустому месту пришел, а ко мне - значит, и надо говорить, к кому пришел. Чорт ли, дьявол ли, - у меня ведь имя есть. Ну, какую, куда тебе заявку?..
- Да на Кривой лог!
- Ишь, куда махнул! А не сорвет тебя там?
Порывшись, смотритель достал толстую книгу и, перелистывая ее, заговорил:
- Поди уж понюхал там?
- Не…
- Ну, льнете, как мухи к меду, к этому Кривому. Каждый день шаромыжников там ловим.
- Я не шаромыжник, Федор Петрович!
- Знаем. А смывку там делал. Думаешь, мы не знаем?..
Скоробогатов вспомнил Ахезина. "Шепнул, холера!"- подумал он.
- Вот что. Заявку я тебе не дам на Кривой лог.
- А что?
- Ну, не даю, - значит, знаю почему… Приди завтра.
- Отдали, что ли, кому?
- Никому не отдали.
Яков крякнул тихонько и отошел. "Срывку, что ли ждет"? - подумал он и направился к Ахезину.
- Ну что? - спросил тот.
- Не дает, завтра, говорит.
- Э, стерва старая! Угости… даст… Ей-богу, даст… Чо те стоит - пустячки, - хитро посматривая на Скоробогатова, сказал Ахезин.
- Угостилок-то нету, Исаия Иваныч, - почесывая в затылке, проговорил Яков, ощупывая в кармане сверток с серьгами и с кольцом. - Пронесло, как в провальную дыру. Ты ведь знаешь меня?
- Как не знаю, знаю.
- А ты похлопочи. По старой дружбе… не все ведь это будет!
- Похлопотать, говоришь? Х-хе…
- Ну!..
Исаия, почесывая волосатую щеку, глядел на смотрителя, прищурив один глазок, и что-то соображал.
- Не все ведь это будет, - тихо уговаривал Скоробогатов Ахезина. - Сочтемся когда-нибудь!
- Ну, ладно коли… Посмотрим!
- Я хоша и так согласен, что первый смывок пополам.
Ахезин, закручивая бороду в шильце, засмеялся смехом козлика:
- Х-е-е-е… На посуле-то вы, как на стуле. Ну, ладно, приходи завтра, заверни. А куда тебе, в устье или в вершину?
Яков растерялся. "Как бы не прогадать!"
- Весь-то ложок не отдадут, деляночку только, - сказал Ахезин.
- Ну… ну, на то место, где я сполосок делал.
- Ладно…
Вечером Яков зашел к Сурикову. Избушка его стояла поодаль от остальных строений. На обширной усадьбе с переломанным жердьем изгороди она стояла одиноко, без надворных построек, не похожая на другие, обросшие сараями, крытыми дворами, банями, хлевушками. Никита был незапасливый человек. Он сжег все постройки и теперь допиливал на дрова остатки гнилой стены, которая когда-то отгораживала двор от огорода. Ворот тоже не было. Они давно сгорели в печи. Единственным пристроем к кособокой избушке Никиты были сенцы с небольшой лесенкой.
На крыльце Якова встретила Суричиха.
- Уж не обессудь, Яков Елизарыч. Не запнись у нас, проходи в избу-то.
- Дома Микита-то?..
- А куда он, к чомору денется? Сидит за столом - думает. Вчера налопался где-то, с похмелья капусту жрет.
Яков пролез в низкие двери. Никита сидел за столом у порожней чашки, навалившись локтями на стол и положив на ладони темнорусую голову.
- Здорово, хозяева! - перекрестившись в темный угол, проговорил Яков. - Чего поделываешь?..
- А так, ничего!
- А я к тебе.
- Садись давай, гостем будешь.
В избе было темно. В угол прижалась деревянная кровать, заваленная каким-то тряпьем и грязными подушками. На печке сидела серая горбатая кошка, старательно умывалась, поглядывая на Якова зелеными глазами. Из-под лавки выскочила лохматая, рыжая собачонка и громко залаяла.
- Туба, стерва, - пристрожил Никита. - Хватилась после время брехать… Пшол!.. Мурза!.. Туба!
Собака, ворча, поджала пушистый хвост и залезла под кровать.
- Як тебе за делом ведь пришел, Никита.
- Знаю. Сказывала Дарья!
- Ну, так, как ты думаешь?
- А кто ее знает? Она все блекочет языком-то, носится со своим счастьем. Так это все, бабьи сказки.
- А может, и того?..
- Ну!..
Никите, очевидно, говорить было неохота. Положив подбородок на ладонь, он задумчиво покусывал ногти.
- А я уж заявку сделал. Завтра фитанцию получу, - сообщил Яков.
- Валяй.
- А ты?
- Я?.. А кто ее знает? Можно… Може, и фартнет? Давай. Далеко ли?
- По Кривому логу!
- Знаю. Робил там одинова, от казны разведку делали. Есть знаки. Хотели тут в одном месте шахту ударить, да что-то не стали.
- Ты говоришь, есть?..
- А кто ее знает?.. Были будто, в одном месте больно баско показалось. Оставили. Капитал, говорят, надо - вода… О ту пору на Полденку казна-то поперла, а это место оставили… Баское место. Сколь поденщину-то дашь?..
- А я думал на паях.
- На паях?.. - удивился Никита. - Хы… Чо, я Дарью, что ли, в пай вложу али Мурзу?.. Все мое именье тут.
Вошла Дарья и настороженно прислушалась к разговору.
- Я тебе говорю, что тут на счастки надо, - сказала она.
- А ну тебя, с твоими счастками.
Перейдя к кровати, Никита раскидал тряпье, улегся и, задрав белые босые ноги на стену, стал завертывать цы-гарку. Мурза проворно вскочила и улеглась у него под ногами.
- Ну, так ладно, коли. Значит, ты не согласен на паях? - спросил Яков.
- Не, на поденщину. Сколь положишь, поедем… Заезжай!..
- Ладно.
"Это хорошо, что он отказался робить на паях, - радовался Яков, - буду хозяином! Все-таки лучше, как один-то, а то вдруг, подвезет. Тут делись. Только работник-то уж больно не того… Ненадежный".
Через несколько дней Яков и Никита собрались на Кривой лог. Никита не хотел брать с собой змеиный выползок, но Дарья все-таки ухитрилась - зашила его в полу ватного пиджака. А Яков завязал "сорочку" в тряпицу, прицепил узелок на гайтан ко кресту. Истово крестясь в угол на иконы, он помолился.
- Ну, так простите, благословите, - сказал он на прощанье.
Полинарья удивилась. Такого чинного и смиренного отъезда на рудник никогда не бывало!
Никита уже поджидал его под окном на завалине.
День был чистый, теплый. По небу плыли грудастые, белые облака. Отдохнувший мерин шустро побежал знакомой дорогой. Никита сидел на дне короба, выставив кудлатую голову. Ему хотелось спать после вчерашней попойки. Большие глаза его были налиты кровью и сонно щурились. Яков, весело посвистывая, понукал мерина:
- Но, но, милый! Ну-ка, сердешный мо-ой!
Завернув в переулок, они выехали в соседнюю улицу.
Вдруг Скоробогатов погнал лошадь во весь мах. Телега запрыгала по ухабам, Никита проснулся, открыл глаза и удивился. Яков беспокойно ерзал и размахивал вожжами.
- Ты чего это, Яша?.. - спросил он.
Яков обернулся:
- Да попа черти несут… Прямо через дорогу прет долгогривый.
- Ну, леший с ним, пусть идет!
- Как бы не так! Но, ну! Да ну ты, сволочь!.. - понукал он мерина.
Когда проехали, Яков облегченно вздохнул:
- А маленько не перешел дорогу. Чорт, пра!
Никита опять заснул.
Когда выехали на тракт и перевалили первый пригорок, Скоробогатов успокоился:
- Может, ничего! - Но вдруг глаза его устремились вдоль тракта, и он неожиданно остановил лошадь.
- Тпру!.. Ну, уж это совсем на-згал вышло!
Вдали, взлягивая задними ногами и останавливаясь, насторожив уши, перебегал дорогу заяц. Яков круто повернул лошадь обратно.
- Да не проклятая ли скотина!.. Ох!.. Вот день какой издался… Тпру!.. Там поп, а здесь косого дьявола черти вынесли.
Никита спал и не подозревал, что его снова везут в Подгорное.
Когда въехали во двор, Яков разбудил Никиту.
- Никита, вставай!
Тот открыл дикие, заспанные глаза.
- Но, неуж приехали?
- Приехали, вылезай.
Никита удивленно обвел глазами двор Скоробогатова. Потом тревожно сел и перекрестился.
- Да воскреснет бог и расточатся врази его, - пробормотал он.
- Чего ты молитвуешься, думаешь нечистая тебя завезла? Вылезай, приехали, - распрягая мерина, сказал Яков.
- Так это как, пошто?..
- А так. Не поедем… Завтра с утра надо. Всю дорогу невезучка, - зайца на дорогу леший вынес.
Никита неуклюже вылез из короба. Почесывая волосатую щеку, он бессмысленно смотрел на Якова.
- Что ты? Опупел, што ли? Иди высыпайся, а завтра чуть свет выедем, пока дрыхают все.
Но на другой день не выехали: Никита лежал у себя в огороде мертвецки пьяный. Только уже на третий день Скоробогатов и Никита на заре, благополучно миновав Подгорное, уехали на Кривой лог. Построив на скорую руку на склоне увала полуземляной полубревенчатый балаган, они принялись с лихорадочной поспешностью бить шахту.
III
На Кривом логу Скоробогатову не повезло. Хотя золото и было, но заработок оказался плохой. При каждом сполоске у Якова таяла вера в богатое содержание логов. А Никита, стоя на вороте, скучал. Он лениво доставал бадьи с песком, посматривая на дорогу, которая вела в Подгорное.
По вечерам беспокойно возился на нарах, вздыхал, садился, курил, выходил из балагана и, сидя на пне, прислушивался к ночным шорохам леса. Монотонно пели комары; в темноте за ельником побрякивал боталом мерин; где-то далеко играла гармошка, пели песни.
Яков понимал тоску Никиты. Он говорил:
- Эк, ведь, бес-то в тебе бунтует! Сам - здесь, а ум - в кабаке.
Никита, отдуваясь, молчал.
Наконец, он не вытерпел, ушел. Скоробогатов долго поджидал своего работника, но Никита не возвратился.
Сделав последний смывок, Яков, как угорелый, прибежал в балаган. От радости ему хотелось кричать, с кем-нибудь разговаривать, но никого не было. Сжимая в руке небольшой увесистый комок, он крепко зажмурился. Потом, разжав руку перед самым носом, открыл глаза. На ладони лежал самородок, похожий на раковину. Яков повертел его перед глазами, отнес подальше от глаз, взвесил на руке и почти вслух сказал:
- Хаврулька!
Запрятав грохот в шурф и закидав его хворостом, он запряг лошадь и поехал домой.
Дорогой не один раз он доставал хаврульку, которая ласкала глаз своим матовым красноватым блеском.
Проезжая мимо избенки Сурикова, он увидел Никиту. Тот сидел на завалинке босой, в рубахе без пояса. Голова его была взлохмачена, борода, скатавшаяся, как войлок, сбилась на бок. Высунувшись из окна, Дарья громко кричала:
- Да будь же ты проклят! Окаянный! Навязался на мою шею. Что я только стану с тобой делать?
Увидев Якова, она выскочила и загородила ему дорогу.
- Ты что это, Яков Елизарыч, за что прогнал моего-то?
- Не гнал я, сам ушел.
- И деньги, поди, все забрал вперед?
- Нет. Хоша и взял, да не все.
- Ради ты христа не отдавай ему, окаянному. Хлеба маковой росинки дома нет, а он пирует. - Она заголосила - Полюбуйся-ко, пальтишко-то… он ведь пропил! И сама я не знаю, куда он его ухайдака-а-л!.. Наплевать на пальтишко, некорыстно, да там ведь выползок зашит был! Да что же я теперь стану делать-то-о-о?!
Окошки соседних домов раскрылись, высунулись головы баб и мужиков - посмотреть на бесплатное зрелище.
- Ну, так ты меня-то хоть пропусти, - сказал Яков. - Придешь завтра - додам.
Никита, не обращая внимания на крики жены, спокойно сидел на завалинке, сплевывал на землю, стараясь попасть в одно мест Когда Дарья прошла мимо него, сердито раздувая юбки, он спокойно сказал:
- Дарька, я тебе сколькой раз говорю, дай квасу!
- Не заробил… Гори, кобель. Да чтоб тебя это зелье прокляненное спалило… Не дам.
- Ну, чорт с тобой…
Яков ему не сказал о своей находке, о которой Никита и не предполагал. Суриков был уверен, что в Кривом логу нет богатой породы, а только один "пустяк". От этого он и заскучал. Никита любил работать там, где можно было каждый день получать плоды своих трудов в виде бутылки с водкой.
Он выклянчил у Якова на сороковку и ушел.
Вскоре в избе Скоробогатова кое-что изменилось: на окнах появились тюлевые занавески, на полу - пестрые, новые домотканные половики. Избу оклеили обоями, на которых были изображены странные животные, похожие на людей, но с кошачьими лапами. Животные с человеческими косматыми головами стреляли из лука. Эти "воеводы" покрывали стены сплошь. На дворе под навесом стоял новый экипаж с плетеным коробком. Полинарья стала чище, круглее и как будто даже побелела. Яков выпрямился. В глазах его заиграла самодовольная улыбка.
Каждый понедельник Скоробогатов, перекрестясь, выезжал на чалом степняке из ворот и отправлялся на рудник.
Соседи, с завистью поглядывая на него, говорили:
- Должно быть, фартнуло: опять зачал "пыхать".
Другие, пряча в бороду улыбку, отвечали:
- Как пришло, так и уйдет. Пролетит, не в первый раз!
IV
Макар рос крепким парнишкой. Приезжая с рудника, Яков любовно, с улыбкой глядел на сына:
- Ну, чего сегодня делал?
- Горох ел, в огороде полудницу видел.
- Полудницу?
- Полудницу! Лохматая, большая!
- А что она - полудница-то?
- В борозде лежала. А я убежал.
- Вот то-то и есть! Не будешь в огород ходить, бобы да горох воровать!
- А я не воровал, я так рвал.
- Все равно. Раз полудница в огороде, значит, горох есть нельзя.
Полинарья по утрам умывала Макара из рукомойки, которая казалась мальчику похожей на гуся. Она качалась, точно хотела клюнуть его, как недавно ущипнул сашкин гусь.
После умыванья мать ставила сынишку перед иконами и говорила:
- Клади начал!
Шмыгая носом, Макар поглядывал то на иконы, то на окошко, в которое доносились голоса ребят:
- Макарка, выходи в клюшки играть!
Клюшки были интереснее начала, но мальчик покорно стоял, крестясь и повторяя за матерью слова молитвы.
Мать уходила за перегородку и, возясь у печки, подсказывала сыну.
Молиться Макар не любил. Оглянувшись и увидев, что матери нет, он убегал. Полинарья, не подозревая, что сын "смылся", поучительно продолжала:
- Ну, чего молчишь? Ну!.. "Врача родшая, уврачуй души моя"…
Но повторения не было. Выглянув из кухни, Полинарья удивленно вскрикивала: