Утром мы осторожно переходим вброд быструю речку и вскоре попадаем прямо в центр Олы - небольшого поселка со старой заколоченной церковью в центре. Нас встречает орава худых, голодных и вороватых собак. Они лают, воют на все голоса. По вытертой на груди шерсти видно, что это ездовые собаки. Выбираем полянку посуше и прямо среди поселка ставим палатку.
Вдоль реки тянутся "поварни" - легкие постройки, около них сушатся растянутые сети, на вешалах вялится юкола.
Жители почти сплошь камчадалы. Они говорят на русском языке, чуть шепеляво и мягко выговаривая буквы. В основном занимаются рыбной ловлей, промыслом морского зверя, зимой - охотой за пушным зверем и извозом на собаках.
На следующее утро, проснувшись, видим, что нашей обуви, вывешенной на ночь около палатки для просушки, и части немытой посуды, легкомысленно оставленной Степаном у костра, нет.
- Однако, собачки съели, - говорят, сочувственно качая головами и разводя руками, местные жители. - Сама летом промышляет ездовая собачка, хозяева ее не кормят - жирная, ленивая будет.
Вскоре мы находим и отбираем у собак часть посуды, основательно вылизанную, и сапоги с объеденными голенищами и изжеванными носками.
- Нет, я с вами на прииски не поеду, - говорит мрачно, но решительно Степан, с огорчением рассматривая остатки обуви, которую он смазал накануне нерпичьим салом. - Хиба эти собаки съедят ночью, хиба эти лошади-зверюги искалечат дорогой. Как хотите, а я здесь останусь, - категорически заявляет нам Степан. Усы его обвисли, весь он за этот короткий путь осунулся, выглядит жалким.
- Ну, что ж, оставайся, поедем одни, - единодушно соглашаемся мы.
В семи километрах вверх по реке - поселок якутов. Оттуда на днях должен был уходить на прииски транспорт в тридцать лошадей с проводником.
Мы собираемся ехать с ним.
Но пошли дожди, в реке поднялась вода. Проводник уверил нас, что в это время через реку вброд на лошадях не переправиться, а впереди четыре опасных брода.
28 сентября погода прояснилась. Решили больше не дожидаться попутного транспорта. С трудом завьючиваем отдохнувших лошадей и двигаемся вверх по реке.
Перед первым же ночлегом догоняем старателя Петра Лунева. Мы с ним познакомились еще в Нагаеве. Он со своим проводником возвращается на прииски. Решаем дальше двигаться вместе, так как они знают тропу и броды. Мы уже хорошо изучили повадки своих лошадей и ежедневно вьючим их без большого для себя урона. Только однажды, перепутав лошадей, - они у нас все белые, - я второпях вскочил на необъезженного жеребца, за что был моментально наказан. На полном скаку он помчался к реке и вдруг остановился, как вкопанный, а я полетел с него вниз головой в воду.
С каждым днем становится все холоднее. Пожелтела трава, с тополей и тальника слетают последние листья, осыпаются желтые иголки лиственниц. По небу ползут тяжелые, темные снеговые тучи. Из них иногда сыплется ледяная крупа. Мы каждое утро со страхом выбираемся из палатки, ожидая увидеть снег. Прошли уже более ста километров, но тайга пуста и безлюдна.
Подошли к верховьям реки. В неглубоких протоках, как в садке, плавают стаи крупной кеты. Здесь она мечет икру. В руках Петра появляется несколько трепещущих рыб. Мы лакомимся свежепросоленной кетовой икрой, берем с собой несколько рыбин - за Яблоновым хребтом кеты уже не будет.
Переваливаем хребет, покрытый мелким снегом, и спускаемся в верховья Экчана - одного из притоков Колымы. Находим старое зимовье. Здесь останавливаемся надолго: будем дожидаться, пока установится зимняя дорога. Дальше можно ехать только на оленях.
В зимовье тесно. Выбрав сухую полянку среди кустов, ставим с Леонидом палатку и удобно располагаемся в ней. Но блаженство наше длится всего лишь день.
На следующее утро мы с трудом выбираемся из провисшей палатки. За ночь ее почти завалило снегом. Снег, как клочья ваты, висит на кустах и деревьях.
Вокруг сверкают горы. Небо голубое и чистое. "Зима!" - радуемся мы. Всем нам не терпится скорее попасть на прииски. Но бывалый Петр Лунев охлаждает наш пыл - дорога установится еще не скоро.
Тянутся дни томительного ожидания. Чтобы скоротать время, мы с Леонидом, сделав себе лыжи, с утра до вечера пропадаем на охоте.
Плоскогорье, где расположено наше зимовье, - любимое место кочующих эвенов. Многие из них приходят к нашей базе. Одежда оленеводов и охотников свидетельствует, что среди эвенок есть искусные мастерицы. Костюмы сшиты из выделанных оленьих шкур, пыжика и ровдуги. Обувь - торбаза, украшенные бисером, сделаны из прочных шкур с оленьих ног - камусов. На каждом эвене, будь то мужчина или женщина, - небольшой передник, ярко вышитый бисером, опушенный бобром или выдрой. У девушек и женщин передники более нарядные, обычно украшенные в несколько рядов серебряными рублями и полтинниками.
Сейчас, спустя четверть века, когда мне случается бывать в эвенских колхозах, я всегда вспоминаю свое первое путешествие по колымской тайге, зимовье и неприглядную кочевую жизнь эвенов. Зимой в морозы и в летние дни, когда полно "гнуса" - комаров и мошки, им приходилось ютиться в своей урасе - примитивном сооружении из жердей, поставленных конусообразно и покрытых дырявой тонкой ровдугой. Как сейчас вижу: посреди урасы горит костер, в который грязная, прокопченная хозяйка без конца подкладывает дрова; дым немилосердно ест глаза, в спину дует ледяной ветер. Палатка с печкой кажется раем по сравнению с урасой, и наши гости эвены неохотно покидают нас, спрашивая, где можно купить печку с палаткой. Но и в палатке становится уже холодно по ночам.
Сообща находим выход из положения.
Устраиваем несколько субботников, и вскоре около зимовья вырастает новый, высокий, с ошкуренными стенами барак. К ноябрьским праздникам справляем новоселье. Теперь эвены еще чаще приезжают к нам в гости. Мы пользуемся у них большим авторитетом.
Вспоминается такой случай. Как-то вечером привезли на оленях двух раненых охотников - отца и сына. Они неосторожно чистили оружие, и случайный выстрел из двустволки раздробил обоим руки и ноги. Особенно сильно пострадал старик.
Раны гноились. Первая помощь, которую оказали охотникам, состояла в том, что к ранам приложили шкуру специально убитого оленя, сверху перевязали грязными тряпками.
Уже пятый день несчастных лечил шаман - грязный, лохматый эвен, который, чтобы поддержать свой престиж, все время совался с помощью к нашему фельдшеру.
- Да не разводи ты мне тут заразу! Ишь до чего довел больных своим лечением, еще сутки - и началась бы гангрена, - возмутился тот.
Мы честью попросили шамана не мешать, и он, обиженный, уехал. После перевязки раненые впервые за пять суток уснули. На следующий день их увезли в Нагаево.
Эвены пришли нас благодарить. Мы пробовали воспользоваться благоприятным моментом, уговорить эвенов собрать олений транспорт и двинуться в тайгу.
- Голодают крепко на приисках. Продукты были на исходе, когда я уезжал, - сокрушался Петр.
Но наши гости заявили, что они не собрали еще оленей. Никому не хотелось ехать первым и проторять дорогу. Петр, махнув рукой, решил действовать сам. Через несколько дней ему вместе с двумя каюрами удалось организовать первый транспорт из оленей Союззолота, пасшихся около зимовья, и 20 ноября он уехал с продуктами на прииски. Мы проводили его с завистью. Всем нам надоело ждать, хотелось скорее взяться за дело.
Спустя день, вечером, к нашей базе лихо подкатили три нарты. В упряжке - белые ездовые олени. На них - богатая сбруя с бубенцами. С нарт слезли два эвена в пыжиковых кухлянках. Один из них, коренастый, широколицый, важно вошел в барак и поздоровался с каждым за руку:
- Мин князь Иван Громов.
Я с удивлением смотрю на "князя". Леонид шепнул мне:
- У этого нераскулаченного "князя" в тайге больше десяти тысяч собственных оленей. Всех бедных эвенов он держит в руках. И знаешь, что им толкует? "Русские придут, тайгу сожгут, оленей отберут…" Вот где, пожалуй, истинная причина, что мы сидим с тобой здесь без оленей.
- Еду договор с Союззолотом заключать! Много товару, спирту надо получить. Груз надо возить, пастухов кормить, - сообщил, отдуваясь, Громов. Его широкое лоснящееся лицо покраснело от выпитого спирта. Маленькие, заплывшие жиром глазки недоверчиво смотрели на нас.
Я глядел на этот живой анахронизм и думал: "Недолго, совсем недолго осталось тебе княжить в тайге!"
Утром Громов уезжал в Нагаево. Мы с Леонидом смотрели вслед упряжке. "Конфисковать бы ее у этого кулака", - мелькнула озорная мысль.
…Снова ожидание. А на приисках положение все хуже. Оттуда приехал уполномоченный управляющего колымскими приисками доктор Савенко.
- Везу корреспонденцию и буду наводить порядок в делах снабжения, - сообщает он. - Горняки голодают, осталась одна фасоль да заплесневелая мука. Насчет вас, - обращается он ко мне, - есть указание направить первым транспортом на прииски, а Коффа командировать в экспедицию Цареградского, куда он просился.
Леонид расплывается в улыбке: экспедиция - его давнишняя мечта.
Вместе с Савенко на двух нартах приехал плотный, подвижный, средних лет человек.
- Александр Швецов, - отрекомендовался он и тут же насмешливо спросил: - Сидите и олешек ждете?
Не получив ответа, он приступает к чаепитию. Чувствуется, что это человек бывалый. Взглянув еще раз на наши лица, он что-то быстро говорит на якутском языке приехавшему с ним каюру. И долго, обстоятельно что-то объясняет сидящим на корточках нашим постоянным гостям - местным эвенам. Говорит на их родном языке. Те постепенно начинают горячиться, стараясь что-то доказать.
- Вот пытаюсь завербовать для вас оленей у местных жителей, - сообщает он, наливая себе вторую кружку чая. - Это занятие стало для меня чем-то вроде специальности. Все лето и осень подыскивал лошадей и оленей для экспедиции Цареградского. Туго ему сейчас приходится на приисках. Надо срочно организовать обоз, завтра поеду по стойбищам. Братьев Крохалевых во что бы то ни стало расшевелю. - И он начинает перечислять нам фамилии якутов и эвенов, селения, где он арендовал оленьи нарты. Мы с надеждой смотрим на Швецова. Нам все больше и больше нравится этот энергичный, напористый человек.
Я спрашиваю его, откуда он так хорошо знает оба местных языка.
- Как же не знать, я еще в одиннадцатом году вместе с отцом в эти края приехал. Мальчишкой совсем был тогда. Сначала телеграфистом работал в Охотске, затем на Яне факторией заведовал. В 1926 году приехал на Олу. И вот тогда, паря, произошло в моей жизни событие - решил золотопромышленником стать, - смеется Швецов. - Началось все со встречи с одним из моих знакомых по Охотску - Филиппом Романовичем Поликарповым. Вот он мне и рассказал, что есть на Колыме верное золото. Связана эта история с именем Бориски Сайфулина…
Мы внимательно слушаем. Швецов, раскурив короткую трубку, продолжает рассказ:
- В двенадцатом году Бориска приехал на пароходе в Олу вместе с уполномоченным коньячной фирмы "Шустов и К°" Розенфельдом. Рассчитывали, видно, с помощью коньяка скупать за гроши пушнину у эвенов. Розенфельду, как мне рассказывал Поликарпов, удалось наладить переброску грузов с побережья через Купку на Колыму, в Сеймчан. Бориске в качестве конюха приходилось бывать на Колыме. В 1914 году Бориска, скрываясь от призыва, ушел в колымскую тайгу. Косил сено у сеймчанских якутов, охотился и рыбачил на реках Буюнде, Гербе и Оле. И, видно, как бывший старатель, все время искал золото на Колыме. В январе 1917 года богатый якут Александров, возивший грузы с Олы на Колыму, захватил с собой Бориску, по его просьбе, на реку Среднекан. В начале апреля, возвращаясь из Сеймчана, Александров снова заехал на Среднекан. В пяти километрах вверх по реке он нашел палатку и неподалеку, в устье небольшого ключа, увидел глубокую яму, а около нее мертвого Бориску. Похоронили его по татарскому обычаю - в сидячем положении в яме, им же самим вырытой. С тех пор пошла легенда, что Бориска нашел золото и, увидев его, от радости умер. Кстати отсюда и пошло название "Борискин ключ".
Поликарпов клялся, что Александров и его спутники нашли у покойника золото, но не знали, что это такое, и помалкивали об этом. Я страшно заинтересовался рассказом Поликарпова. Отпустил ему в кредит продуктов на две тысячи рублей. Нашел транспорт и в марте 1926 года отвез Поликарпова и двух местных жителей к Левому Среднекану. Поликарпов облюбовал место и пробил линию шурфов. К маю выяснилось, что они все пустые.
Посоветовавшись, решили возвращаться в Олу.
Груз тащили на себе по распутице и к концу мая добрались, наконец, до ключа Безымянного, в трех километрах выше устья Среднекана. Ободрались все. Голодные. Настроение - хуже некуда.
Начали сооружать лодку, чтобы доплыть на ней до Сеймчана. Среднекан вот-вот должен был вскрыться. Поликарпов взял лоток и начал опробовать щетки на устье ключа Безымянного. И вымыл сразу несколько золотинок. Пробили шурф. На глубине полутора метров достигли скалы, и с первой же пробы Поликарпов намыл шестьдесят граммов тусклых, напоминающих масло песчинок.
- Это было первое колымское золото. - Швецов снова набивает трубку, задумчиво глядя поверх наших голов - так вот застолбили мы весь Среднекан. Подали заявки в Якутск, в горный округ. В сентябре нам ответили, что заявки опоздали. А тем временем Поликарпов на пароходе уплыл в Охотск, на прииски, оттуда вернулся на Олу с бригадой старателей в тридцать два человека. Набрали в кредит продуктов, и зимой 1926 года бригада его начала работать на устье Безымянного. Намыли они около двух пудов золота.
За ними потянулись с охотских, уже отрабатывавшихся приисков бригады старателей - русские, корейцы. Кто пешком, кто по морю.
- По нашей заявке Геологический комитет послал на Колыму летом 1928 года экспедицию Билибина. И вот сейчас я работаю в этой экспедиции, - заканчивает Швецов и снова принимается за чай.
Встав из-за стола, он, к нашему удивлению, крестится на пустой угол зимовья…
- Дипломатический маневр, - говорит он, показывая глазами на стариков эвенов, одобрительно поглядывающих на него - Помогает при заключении договора на аренду оленей.
И Швецов снова начинает степенный разговор с эвенами, уговаривая их скорее вести грузы на прииски.
Швецов оказался человеком необычайно настойчивым. Трудно сказать, сколько раз принимался он уговаривать эвенов, пока они, наконец, не согласились тронуться в путь.
…Вторые сутки мы едем на прииски. Каждое утро после чая наши каюры, надев лыжи, "отправляются собирать оленей. Старуха эвенка, жена одного из каюров, варит мясо. Длинным кожаным "маутом" отгораживаем полукруг среди деревьев, загоняем туда оленей.
Часам к одиннадцати нарты запряжены. Закусив вареным мясом, двигаемся дальше. К двум - трем часам, сделав пятнадцать - восемнадцать километров, останавливаемся на ночлег. Через два - три дня езды днюем. Словом, если быть точным, мы не едем, а медленно кочуем. Стоят сильные морозы. Я впервые сталкиваюсь с такой температурой и по неопытности обмораживаю нос и щеки.
Целых два дня задерживаемся у родственников нашего каюра Михайлова, поставивших свои урасы у Талого ключа.
Над горячими источниками клубится пар, олени жадно пьют теплую воду и энергично начинают выкапывать из-под снега ягель. Он здесь, видимо, особенно вкусный.
На третий день, отъехав немного от Талых ключей, встречаем олений транспорт, везущий больных с приисков.
- Торопитесь, ребята, голодает народ, совсем жрать нечего, - мрачно сообщает мне заросший бородой старатель. Он пластом лежит на нарте.
Но мои требования скорее двигаться остаются гласом вопиющего в пустыне.
Вечером Михайлов, поморщив лоб, что-то подсчитывает и сообщает:
- Праздник завтра. Зимний Никола. Дневать будем.
- Как? - возмущаюсь я. - Вчера дневали.
- Нельзя работать - грех. Никола сердиться будет, - поддерживают его другие каюры.
Я проклинаю всех святых.
Наконец, преодолев перевал, стоим у темного, покосившегося креста. На него суеверные каюры привязывают длинный красный лоскут на счастье.
Спускаемся в долину Среднекана, до первого прииска осталось шестьдесят километров.
К вечеру на дороге показываются клубы пара. Навстречу нам идет оленья упряжка.
С удивлением узнаю в первом из встречных Петра Лунева. Он направляется ко мне.
- Здорово, Иннокентий! Заворачивай лыжи! У меня есть распоряжение для тебя - вместе с нами возвращаться обратно.
Я гляжу на него, ничего не понимая.
Петр передает мне пакет. Подпись управляющего приисками и заведующего разведками Раковского. Мне надо возвращаться назад, в бухту Нагаева, набрать там десять рабочих, получить продукты и инструмент и вместе с Петром ехать разыскивать ключ, найденный дорожниками в другом конце тайги. Нам предстоит проехать на оленях более тысячи километров и успеть к весне шурфами разведать ключ.
Сейчас конец декабря, времени в обрез. Несмотря на всю неожиданность поручения, в душе я доволен, что мне доверили самостоятельное дело. Во мне уже заговорил поисковик-разведчик. Что может быть радостнее открытия! Ведь там, где мы геологи, прокладываем первую тропку, вырастают затем поселки, предприятия, начинается новая жизнь.
Я долго сижу, задумавшись, у костра…
Утром выбираем шесть крепких оленей и на двух нартах, налегке, двигаемся обратно. Транспорт продолжает свои путь на прииски.
Через пять суток мы - в бухте Нагаева.
Разведка золота
Уже три дня, как мы с Петром Луневым прибыли на Олу. Основная часть нашего маленького отряда, состоящая из десяти рабочих, бригадира старика Пятилетова и двенадцати лошадей, навьюченных продуктами и снаряжением, уже ушла в тайгу.
Сегодня и мы на двух собачьих упряжках двигаемся вверх по реке.
- В момент нас собачки домчат до привала. По сто километров в день делают по хорошей дороге. Послезавтра догоним наш транспорт, - уверенно заявляет Петр, усаживаясь на нарты позади Макара - нашего каюра камчадала.
Я впервые еду на собаках. В длинную, узкую, легкую нарту, скрепленную ремнями, впряжено попарно двенадцать собак. На нарте на расстоянии трети ее длины от передка, прикреплена изогнутая дугой палка, при помощи которой легко одетый и подвижной каюр Макар, то и дело соскакивая, направляет нарту. Груза на нарте вместе с нами более двухсот килограммов.
- Хак! Хак! Вперед! Вперед! - кричит Макар на упряжку, вырвавшуюся на гладкий лед.
Собаки бегут быстро, со скоростью до двадцати километров в час. В передней паре два опытных вожака - Пестряк и Рябчик. Они хорошо усвоили и четко выполняют несложную команду каюра: "Тах-тах" - направо, "кук-кук" - налево, "той-той" - стой и "поть-поть" - кругом. Пестряк и Рябчик ведут за собой всю упряжку, выбирая наименее трудную дорогу.
Приблизительно через час езды останавливаемся. Макар с моей помощью перевертывает нарты, очищает полозья от налипшего снега, достает из-за пазухи бутылку с водой, смачивает шкурку и натирает ею полозья.
Взглянув на мое удивленное лицо, Макар поясняет: корочка льда уменьшает трение и при езде, постепенно стаивая, смазывает полозья. Таким образом, собаке легче тянуть нарту.
Систематически, через каждый час езды, повторяется смазка полозьев и пяти-десятиминутный отдых для собак.