Содержание:
МУЖЧИНА ВО ЦВЕТЕ ЛЕТ 1
НАГОТА 60
ГОРНОСТАЙ НА АСФАЛЬТЕ 91
В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ 124
Нагота
МУЖЧИНА ВО ЦВЕТЕ ЛЕТ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Не стоило и глаза поднимать к настенным круглым часам, чтобы убедиться, что стрелки, вытянувшись в струнку, вот-вот, словно яблоко, рассекут день пополам. Все, кто находился в комнате, с нетерпением ожидали конца работы. Шесть часов вечера, он это чувствовал, угадывал по множеству мелких, но совершенно безошибочных примет. Людей не занимали больше графики, схемы, узлы. Послеобеденное сонливое затишье давно уже сменилось все нараставшим оживлением. Лилия красила губы, взбивала парик, Юзефа копалась в портфеле, Пушкунг, сплетя на затылке пальцы, занимался йогой, или, как он выражался, вентилировал легкие. Жанна успела улетучиться, после работы ей предстояло мчаться в детский сад за сыном куда-то на другой конец города. Вся жизнь ее была сплошная спешка, после обеда даже пальто не вешала, пристраивала за своим кульманом.
Он не торопился вставать из-за стола, выжидал, чтобы схлынула толчея. В коридоре хлопали двери, звенели голоса, стучали каблуки, людской поток катился вниз по лестнице.
Он - в общем-то это я сам, Альфред Турлав, инженер, начальник КБТ - конструкторского бюро телефонии. Сорока шести лет. С солидным стажем супружеской жизни, исчисляемой двумя десятилетиями. Отец взрослой дочери. Лучше меня никто не расскажет, что со мной тогда произошло.
Итак, Альфред Турлав еще некоторое время рассеянно листал различные инструкции, приказы, предписания. Бумажек на его столе всегда хватало - большого и малого формата, стопками и порознь, совсем свежих, хрустящих и помятых, пожелтевших, с загнутыми уголками, - каждый день над ним шелестел бумажный листопад, иногда даже казалось, он сидит не за столом, а перед огромным бумажным ворохом.
Наконец и он поднялся, взял с вешалки пальто и в нише перед зеркалом - как обычно - увидел Майю Суну.
- Опять мы покидаем корабль последними, - обронил он, стряхнув с пиджака крошки ластика.
- Вам это положено по чину, ведь вы капитан.
Всякий раз, когда он с ней заговаривал, Майя заметно терялась. Улыбалась с таким видом, будто у нее сломался передний зуб, хотя зубы все были на месте, белые, ровные, один к одному. Да и вся она без изъяна, сплошное совершенство. Как обычно, он подал ей пальто. И в том, как она завела руки за спину, было столько молодости, может, чуточку жеманности и что-то еще от балета.
- Не слишком ли легкое у вас пальтецо? - спросил он.
- Ой нет. Я привыкла.
Почему-то он подумал, что сейчас Майя, заговорит о себе. Такое желание как будто промелькнуло у нее на лице. Но больше она ничего не сказала.
- Смотрите же берегите себя! План по болезням у нас в бюро уже выполнен.
По-прежнему смущенно улыбаясь и в то же время глядя на него с вызывающей прямотой, она кивнула. И опять в глазах ее заискрилось желание что-то прибавить или пояснить. Однако и на сей раз Майя промолчала. Возможно, оттого, что, поправляя прическу, держала в зубах заколки.
И чего я всякий раз дожидаюсь, пока она оденется. В конце концов, мы ведь не в театре...
Сделав серьезную мину, он уж было собрался уйти, но глаза их снова встретились в зеркале. Майя повязала пестренький шарф и теперь теребила узел, который не получался так, как нужно. Майя спокойно ответила на его взгляд - бровью не повела. Возилась со своим шарфиком, и все. Но ему казалось, он слышит насмешливый ее голос: "Вы правы, товарищ начальник, вы абсолютно правы"
Послушай, Альфред Турлав, что с тобой, ты ведешь себя как мальчишка! Вот он, результат сегодняшней проработки на месткоме твоего приятеля Стурита. Еще несколько таких заседаний, и ты, мой милый, сам заговоришь голосом евнуха.
Майя все еще возилась с шарфом, обстоятельно, не торопясь, как рыбак с наживкой. Что делать, это у них в крови.
Уже подойдя к двери, он вспомнил, что забыл захватить расчетные таблицы. Да и шкаф не мешало бы проверить - вдруг забыл запереть.
На продутый порывистым ветром заводской двор они вышли вместе. На лету посверкивали капли дождя. Он с наслаждением глотнул свежего воздуха. Пахло поздней осенью, прелыми листьями, мокрым асфальтом, землей. Запах тот отозвался в памяти детством. Бывало, осенью, возвращаясь домой из школы, они, мальчишки, отправлялись в набеги за каштанами. Темнело рано, мокрый тротуар покачивался в зыбком свете фонарей, они швыряли в высокие кроны камни и палки, а сверху, с отскоком, разлетаясь во все стороны, сыпались каштаны. Кругом сбитая листва, ершистые, зеленые корки и маслянистые коричневые ядра. Сами они весело галдели, прыгали, смеялись, их пальцы, их щеки, подошвы ботинок пахли осенью, палой листвой, мокрым асфальтом, землей...
Вам никогда не приходилось бывать во дворе "Электрона"? То, что можете увидеть снаружи, проезжая мимо на машине или троллейбусе, это сущие пустяки: несколько цехов с высоко поднятыми крышами да трехногую водонапорную башню под шаровидным колпаком. Заводская территория куда внушительней, с годами разрасталась, вширь и вглубь, вбирала в себя более мелкие предприятия, захватывала близлежащие дома, сады, даже улицы. Возведенные в разное время постройки, образчики чуть ли не всех направлений градостроительства двадцатого века, стояли беспорядочно и скученно. Старый город, а по соседству новые кварталы; из парадного центра вы попадали в "шанхай"; и вот она, казалось бы, граница заводской территории, но тут же, за углом, распахнется перед вами новая производственная панорама. Идиллические островки зелени, скверики с фонтанами уживались бок о бок с металлическими цистернами, асфальтовую гладь прорезали стальные пути, вблизи гранитного монумента змеились зачехленные трубопроводы. Впрочем, что говорить, романтические с виду фонтанчики не имеют ничего общего с дворцовыми водометами хана Гирея, у них более прозаическое назначение- система охлаждения.
Шел дождь, но говорливый людской поток, продвигаясь к воротам, казался беспечным и праздничным. Влажный асфальт отражал светящиеся окна, замысловатую вязь неоновых огней.
- Смотрите, а вы-то и вовсе без пальто, - сказала она, когда проходили мимо стенда "Лучшие люди предприятия". Фотографии вывесили к Майскому празднику, сильно увеличенные лица под стеклом и сеткой дождевых капель глядели по-летнему легкомысленно.
- Мы друг другу не мешаем, - отмахнулся он. - Каждый сам по себе.
- Я где-то читала, готтентоты свято верят, будто все, что испытывает изображение, переходит на оригинал. Вы никогда не болеете?
- Времени нет.
- А мне иногда так хочется побездельничать, хорошенько отоспаться, дать мамочке меня побаловать. Особенно в хмурые утра тяжело вставать. А вам?
- У меня есть знакомый, наловчился спать с открытыми глазами. Никто не знает, когда он спит, когда бодрствует.
Вышли на улицу, остановились. Ветер подхватил ее длинные волосы, Майя старалась их придержать. Ему понадобилось закурить, искал по карманам зажигалку.
- Ну, вы куда? - спросил, как обычно.
- Домой, - ответила она.
- Тогда до завтра.
- До завтра.
- Не забудьте о своем обещании.
- Это о каком же? Ах да - не заболеть! Предостерегающий ваш перст мне будет сниться.
Перекинулись еще двумя-тремя фразами и разошлись каждый в свою сторону. Как обычно. Немного отойдя, он обернулся: красная шляпка Майи поплавком плыла поверх толпы. А ведь правда - поплавок. Непонятно и странно: такая девушка, а до сих пор не замужем. Никто ее никогда не встречает, не провожает. Сколько ей - двадцать семь или восемь? Навряд ли больше. Однако не так уж далеко и до старой девы. Черт побери, куда смотрят мужчины.
В тех случаях, когда у Турлава не стоял за воротами его "Москвич", он добирался до дома пешком. Он позволял себе такую роскошь - на шестьдесят минут в сутки, отключившись от дел, шагать и думать, не спеша, не напрягаясь, иной раз и вовсе о пустяках, да, он позволял себе эту маленькую радость, - как Пушкунг вентилировал легкие, так он проветривал себе мозги. А возвращаясь домой на машине, нередко делал круг - к озеру Балтэзер, к Малой Югле, а то и к Гауе. Море его не очень-то прельщало, назойливый шум прибоя скорее возбуждал, чем успокаивал.
В последнее время машина все чаще оставалась дома, - хотелось пройтись, поразмяться. Он приближался к тому возрасту, когда исподволь приходит умеренность. Орбита, в которой он вращался, все больше сужалась. Конечно, можно было подыскать для этого и более благозвучное слово: сосредоточенность, целенаправленность. Без большой ошибки на недели, даже на месяцы вперед он мог предсказать, чем будет занят тогда-то и во столько-то, с какими людьми встретится, о чем станет с ними говорить, как поступит при тех или иных обстоятельствах. Появилось желание поболтать с приятелем - изволь довольствоваться телефоном. Увлечение хоккеем удовлетворялось сводками спортивных новостей. Нет, не совсем он задубел, по утрам еще бегал, делал зарядку, зимой по субботам и воскресеньям становился на лыжи, летом плавал, садился на весла. Но побудительные причины теперь были другие, обретали откровенно практический смысл - не отяжелеть бы, не расползтись, не расслабиться. Жирок человеку все равно что ржавчина железу, запустил - и пиши пропало.
Хлынул настоящий ливень. Турлава это особенно не расстроило, он только прибавил шагу. Расцвеченный огнями асфальт закипел, дождь сек в спину и в грудь, струился по щекам, стекал за воротник. Улица, воздух, земля - сплошное движение. Довольно бестолковое движение, хаотичное, но понемногу воды находили русла, собирались, дробились, отводились. Великий момент перемещений и брожения. Все клокотало, стремилось куда-то. Водосточные трубы взахлеб глотали низвергавшиеся в них потоки, троллейбусы, автобусы, распираемые от обилия пассажиров, едва волокли свои грузные туши. Люди штурмовали магазины, толкались у прилавков, толпились у стендов. Громыхали кассы, разносились аппетитные запахи.
В гастрономе все еще продавали апельсины. Огромные витрины, будто в ряд поставленные телевизоры, демонстрировали решающие бои за витамины - ящики проворно опустошались. Женская половина КБ телефонии предусмотрительно запаслась дефицитным товаром еще в рабочее время. Этот народ обладал удивительной сноровкой выбираться за пределы заводской территории. Турлав вел ожесточенную борьбу с меркантильными набегами, - впрочем, старался шума не поднимать, коль скоро отлучки были кратковременны и серьезного ущерба работе не причиняли.
Ну и ну, он глазам отказывался верить, когда в толчее, среди охотников за апельсинами, увидел и Стурита. Стоило на него поглядеть час-другой назад, на заседании месткома, и невольно закрадывалась мысль, что много он не надышит, не дай бог, упадет и развалится, хоть "скорую помощь" вызывай. Но вот уж по очередям толкается. Интересно, какой из своих дам вознамерился сделать подношение.
Турлав хмыкнул про себя. А час тому назад все представлялось в трагическом свете. Хотя и с привкусом комедии. О такого рода разбирательствах еще лет десять - пятнадцать тому назад в газетах и журналах писали, что называется, на полном серьезе, в последнее время - больше с усмешкой. И вот пожалуйста, у самих на предприятии разбирается персональное дело: инженер Стурит на виду у всего коллектива вступил в связь со своей подчиненной, работа, понятно, страдает...
Турлав помнил Стурита по университету, они были одногодки. Тихий, вежливый, тактичный, - один из тех, у кого отсутствие таланта удачно возмещалось упорством и терпением. Турлаву довелось даже на свадьбе погулять у Стурита, еще в студенческие годы, - в Кулдиге или Айзпуте, - пиршество получилось на славу, пиво пили бочками, в пустом сарае были накрыты столы, а ночью палили ракеты. Позже они отдалились друг от друга, хотя работали в одном здании. (Как поживаешь, отлично, жена здорова, все в порядке, ну, передавай привет.) Стурит на семейную жизнь никогда не сетовал, разве так, к слову, да и то в рамках приличия. Не мог нахвалиться своими дочерьми. В последнее время Стурит, правда, что-то сдал, погрустнел, начал в весе терять, только сразу ведь не догадаешься, в чем дело. И вот Турлаву поневоле пришлось проникнуть в альковные тайны Стурита. Да и Стуриту присутствие Турлава на заседании месткома не могло доставить радости. Он потел, утирал лоб ладонью, отворачивался, глядел под ноги. Турлав отмалчивался. Непомерное возмущение особы, председательницы заседания, казалось ему немного комичным, но факты налицо, крыть нечем. Стурита он совершенно не понимал - тоже мне донжуан!
Однако, приметив Стурита в очереди за апельсинами, он даже обрадовался: надо как-то приглушить, рассеять неприятные воспоминания. Эх, Стурит, голова твоя садовая, вот какой ты недотепа, да уж ладно, чего там, хорошо хоть, все обошлось...
Они взглянули друг на друга с принужденной, деланной веселостью.
- Жаль, не подошел чуть пораньше, - сказал Стурит.
- Мои не любители апельсинов, - ответил Турлав.
- Домой?
- Домой.
- Вон как дождик припустил.
- А уж пора бы и морозцу ударить.
Стурита никак не назовешь видным мужчиной. Впалая грудь, сутулые плечи, шея худая, жилистая. И одевался как-то странно, одежда висела на нем и топорщилась, брюки болтались.
- Посмотрел вчера на ваш хваленый автомат, - сказал Турлав. Эта тема представлялась не столь опасной. Обычные вопросы о том, как поживают дочки, могли бы показаться двусмысленными.
- Ну-ну, что скажешь?
- Удивляюсь я вам. Детали из него сыплются как из худого мешка. И потом - столько топорной работы!
- Вконец нас замучил. Хотим, чтобы сам раскладывал детали.
- Скорость бы немного снизить.
- Да уж придется еще повозиться.
Стурит тяжко вздохнул, поморгал воспаленными глазами. Взгляд тусклый, померкший.
А подружка у него, должно быть, молодая, хорошенькая, подумал Турлав. Мысль явилась и прошла. Стурита в роли любовника он себе не представлял. Как не мог себе представить мирно дремлющего крокодила в зоологическом саду в роли дерзкого налетчика. Что ни говори, про себя решил Турлав, а на счастливого человека он не похож. Даже на беззаботного.
В одной руке у Стурита портфель, в другой сетка с апельсинами, с морковью, еще какой-то снедью.
- Ну, я пошел, - сказал Стурит, приподняв обе занятые руки.
Турлав кивнул.
- Старшая дочь в вечерней школе учится, днем - на работе, младшая из школы прибежит, сразу за пианино. Так что магазины в основном на мне.
- Понятно.
- Еще в больницу бы поспеть. Поздновато, да если хорошенько попросить сестру, так пропустит.
- Конечно.
- К матери. Третий месяц лежит. Операцию надо бы, а нельзя. Плохой состав крови, гемоглобина тридцать семь. - Стурит опять поморгал глазами, на его жилистой шее дрогнул кадык. - Так-то вот, приятель, такая жизнь.
- Да, пестрая.
- Ну, будь здоров.
- До завтра.
Остановка была как раз напротив магазина. Казалось, Стуриту ни за что не втиснуться в переполненный троллейбус, столько желающих толпилось на тротуаре. Так нет же, Стурит изловчился, вклинился в самую гущу, вошел, как иголка в клубок ниток, лишь полы плаща остались за дверью.
Турлав поднял воротник - холодно что-то. Разговор со Стуритом произвел на него странное впечатление - как будто он обнаружил серьезный пробел в своем умении разбираться в людях. О похождениях Стурита он даже не догадывался - разве это не пробел? И вокруг этого пробела теперь вертелись его мысли, он снова и снова возвращался к тому, что Стурита не понимает, но дальше дело не шло, мысли кружились, как пена в водовороте. Если у Стурита, как утверждали, действительно была любовница, - сам Стурит того не отрицал и не подтверждал, - навряд ли это какая-нибудь легкая интрижка, не радость даже, не развлечение, пожалуй, наоборот, что-то тяжкое, серьезное, скорее беда, чем порок. Конченый человек, сразу видно.
Какая-то женщина оглянулась на него. С детских лет водилась за ним привычка разговаривать с самим собой.
Ярко освещенный торговый квартал остался позади, заасфальтированный тротуар, широкий и многолюдный, перешел в узкую панель из цементных плит, она тянулась вдоль небольших и покрупнее домиков, дремотных садов, покосившихся заборов. Обочина главной городской магистрали, еще совсем недавно глухая окраина с собачьим лаем, петушиными песнями, весенним цветением вишен и яблонь, с цветочными клумбами, с аккуратными поленницами, с дремлющими кошками на крышах гаражей - словом, настоящее предместье. Лишь в самое последнее время, словно большие корабли, подошли сюда и бросили якорь пяти-, шести- и даже девятиэтажные дома.
Между шоссе и тротуаром блестели мокрые стволы оголенных лип. Турлав шагал пружинистой походкой. "Споспешествуй мне, господи, пронесть сосуд скудельный плоти", как когда-то писал старина Фирекер. Уж если ходьба, так в хорошем темпе, чтобы застоявшиеся мускулы получили нагрузку, чтобы кровь разошлась, чтобы глубже дышалось. Шагов сто в минуту, это значит - километр за десять, шесть километров в час. О своем "скудельном сосуде" у него не было оснований беспокоиться. Иной раз где-то покалывало, что-то побаливало, не без этого, однако ничего серьезного. Миндалины ему не удаляли, слепая кишка тоже на месте. Бессонница не мучила, на аппетит не жаловался. Взбежать на пятый этаж даже с чемоданом для него было пустяком. Всякое физическое усилие доставляло ему почти наслаждение. Что говорить, он с удовольствием носил свое тело. В самом деле, грех жаловаться.