Он остался один, шкафы уходили под потолок, красного дерева, с толстыми зеркальными стеклами. Корешки с золотым тиснением. Тысячи книг, которых он никогда уже не прочтет. Прекрасные старинные книги. Он вдруг подумал, что те старые книги, какие ему попадались, всегда были интересные. Наверное, среди них было меньше глупых, чем нынче. Так же как старые дома. Они всегда были красивы. Не то что новые. В старые времена были люди и поумнее и поталантливей. Его удивила эта мысль.
Женщина принесла два альбома и несколько книг. Один альбом был большой, тяжелый, второй поменьше, книги в зеленоватых кожаных переплетах с оттиснутой короной.
- Можете заказать фотографии, - и эта усатая женщина стала пояснять, как надо оформить заказ.
Наконец он остался один. Рисунки были исполнены в красках. Формы офицерские, генеральские, солдатские, красная епанча, или, как там было написано, "эпанча". Шарфы через плечо, плюмажи с белыми и красными перьями. Все усатые, бравые, плечистые… Усы торчали то пиками в стороны, то лихо подкручивались вверх. Шаровары сменились лосиными брюками, потом просто брюками. Солдатики горбились под тяжестью ранцев, больших ружей, выпрямлялись, утоньшались, затянутые в узкие мундиры, узкие шинели, ремни то черные, то белые. Он искал лакированные башмаки, эполеты, галуны. Формы менялись круто. Ильин не знал, почему. Перед ним, словно на параде, проходили полки пехоты, артиллерии, маршировали гренадеры, ехали гусары, уланы, кирасиры, драгуны. Зимние формы, парадные. Послушно шагали куда-то, стояли на часах, выносливо держа на головах высокие кивера, похожие на перевернутые ведра, меховые шапки, несли алебарды, шпаги болтались сбоку, длинные сабли, палаши. Они смотрели на него как живые. Нарисованные простенько, вроде безлико, они тем не менее различались, то ли форма придавала им характер, повадку, то ли припудренные парики, букли меняли выражение лиц. Он сравнивал, любовался, примеривал, по-детски захваченный игрой в солдатики. Время от времени среди картинок мелькало знакомое, не поймешь что. Воспоминание?.. Но очень слабое, оно поднималось из каких-то глубин и гасло не дойдя. Как будто когда-то он их видел или слышал про них.
Он откидывался на спинку стула, смотрел в потолок. Среди пыльных лепнин вместо того бледного мальчика под тяжелой треуголкой возникала щекастая улыбка Усанкова. Форма разных полков имела небольшие различия, память никак не могла их уловить. Треуголка, кажется, имела кокарду. На ногах, скорее всего, были чулки с подвязками. Фалды мундира были. Воротники, обшлага - их имелось множество схожих, разница в мелочах - цвет, канты, - поди разберись. Воспоминание размывалось этим подобием, этой обманной близостью. Единственное, что он понял, что форма относилась к павловскому правлению. Позже мундиры становились короче, упразднились плащи, а на тех были плащи. Полой плаща тот, последний, скользнул по дверце машины. Коснулся стекла.
В альбоме офицеры выглядели испытанными вояками. Суровые, мужественные командиры. Ильин тоже расправил плечи, насупился. Мягкий подбородок его отяжелел. Где-то далеко-далеко запиликала флейта, отозвался барабан, по зеленому лугу шли полки… Откуда он знал этот старинный марш?
Он открыл глаза. Перед ним у стола стоял старичок, скособоченный, заросший изжелта-седенькими волосами, словно пухом. Горло его было замотано шарфом. Сквозь толстые очки смотрели неприятно увеличенные светло-серые глаза с огромным черным зрачком.
- Могу ли я быть вам полезен? - осведомился старичок.
От его голоса Ильин вздрогнул, понял, что старик этот не привиделся ему.
- Вам какой период требуется?
- Да я просто так, не беспокойтесь.
- Отчего же, для меня труда не составляет, я же вижу, вы в затруднении, поэтому и осмелился, - он произвел какой-то приглашающе галантный жест рукой. Пальцы у него были желтые, прокуренные, и лицом он тоже был темно-желт. - Да вы не извольте церемониться со мной, я только рад…
И он одним глазом подмигнул, поклонился. Любезное это движение, старомодная его речь успокоили Ильина.
- Видите ли, у меня вопрос несколько… - он нерешительно замолчал.
- Если насчет форм обмундирования, то можете мной располагать, старичок, наклонив голову, шаркнул ногой. - Альберт Анисимович, историк, архивист, ныне музейный сотрудник, сам почти экспонат, - он хихикнул, дохнул на Ильина табачищем, заглянул в раскрытый альбом. - Павловские мученики? Им эти панталоны все промежности натирали, - он приблизился к Ильину, заглянул ему в глаза. - Можете меня, старого дурня, высмеять, но я полагаю, что ни семеновцы, ни преображенцы не рвались защищать государя-императора из-за этих панталон. Сил не было больше выносить их. У офицеров, у тех лосины. Вы знаете, как называют лосины? - Он вновь захихикал. - Тоже муки адовы.
Длинным нечистым ногтем он тыкал в рисунках на ремни, пряжки воротники, рассказывал, чем они отличаются у разных батальонов.
- Превосходно, что вы стараетесь уточнить. У нас сейчас кошмарные ляпы повсюду. Смотрю фильм про екатерининского генерала, а на нем эполет. Каково?
И не найдя потрясенности у Ильина, сказал с отчаянием:
- Представьте, если бы вам показали на экране, как железнодорожник командует парадом!
Посмотрев на вялую улыбку Ильина, он вздохнул и как-то разом, потеряв интерес, извинился и исчез так же бесшумно, как появился.
Некоторое время Ильин тупо смотрел в лежащий перед ним альбом, затем вскочил. Как он и ожидал, Альберта Анисимовича он разыскал внизу, в курилке.
- Слава богу, я боялся, что вы совсем ушли, обиделись, - сказал ему Ильин. - У меня такое дело, не знаешь, как подступиться. Надо выяснить, а что… мне не важно, поверите вы, мне другое надо…
Ему помогало, что Альберт Анисимович слушал рассеянно, попыхивая папиросой, словно бы его отрывали от дела. Ильин попросил у него папиросу, закурил. С отвычки голова кружилась, темное лицо старика поплыло, закачалось. Удерживая его, Ильин взял Альберта Анисимовича под руку. Про тех трех офицеров у него выходила какая-то нелепица, дичь, получалось, что это офицеры, никакие не ряженые. Он заметил, что говорит об этом с уверенностью, но поправляться не стал. Будь что будет. Альберт Анисимович кивал, ничего не спрашивал.
- Если б я был один, - сказал Ильин, - тогда конечно, но нас было двое, почудиться обоим не может. Верно?
Альберт Анисимович не отвечал, невидяще смотрел в его сторону.
- Мы с Усанковым вполне трезвые, так сказать, ответственные товарищи. Мне самому странно, даже как-то не по себе.
- Отчего же?
Ильин оглянулся, снизил голос.
- Я думаю, что это была их собственная одежда. Доказательств у меня нет, предъявить не могу. Каблуки стоптаны…
- Каблуки, - повторил Альберт Анисимович, бросил папиросу в урну. Пойдемте! - и потащил Ильина по лестнице, по переходам обратно в тот закуток, к оставленному альбому. - Показывайте, в чем они были.
- В том-то и штука, - сказал Ильин. - Я запутался.
- Когда это было? Точно, если можно, какого числа?
Подумав, Ильин сказал, что 19 мая. Альберт Анисимович пожевал губами, что-то вычисляя. Близорукие глаза его смотрели на Ильина в упор.
- Они шли без солдат?
- Без.
- Втроем… В плащах… Спустя полтора месяца… - бормотал он. Почесал за ухом. Поцокал языком. Перевернул несколько страниц, задержался на одном листе, где беседовали поручики, капитан и, кажется, полковник, ткнул пальцем. Длинный его желтый ноготь пришелся на короткий распахнутый плащ поручика, под плащом виднелся темно-зеленый мундир. - Они?
Рисунок мало чем отличался от соседних листов. Ильин вгляделся.
- Да, они, - подтвердил он тихо.
- Любопытно. Весьма… - Альберт Анисимович отошел и зашагал туда и обратно вдоль стола. - Ночью?
- Около двенадцати было.
- Несли чего-нибудь?
- Не заметил. Вроде нет.
- Ничего не говорили?
- Я… то есть мы ехали в машине, так что не слышно, - Ильин виновато пожал плечами.
- Жаль, - строго сказал Альберт Анисимович.
- И потом мы сами разговаривали.
Альберт Анисимович молча шагал. Потом спросил:
- Это о чем?.. Говорили вы о чем?
Ильин хмыкнул, почесал голову, сказал удрученно:
- Так, о мерзостях нашей жизни… Мне кажется, они шли по делу.
- Почему так полагаете?
- Не знаю… Они озабочены были.
- Н-да-а, немного.
- Они никакого внимания на нас… И в замке не было никого. Хотите, я попрошу, мой товарищ пришлет свое описание. Он москвич, будет еще свидетельство.
- Давайте, давайте, пусть пришлет… - Альберт Анисимович посмотрел на Ильина подозрительно. - Свидетельство чего?
- Что все так и было.
- Тш-ш-ш, - зашипел Альберт Анисимович, словно бы к чему-то прислушиваясь.
Ильин подождал, потом сказал:
- Еще, надо добавить, они шагали в ногу.
Альберт Анисимович поднял палец, застыл с полуоткрытым ртом, затем лицо его осветилось, сияние пошло от всей его сухонькой фигурки.
- Вполне возможно. Одни смотрят, другие видят. Само провидение привело вас в эту точку. Почему, это другой вопрос. Вы увидели. На слепого очки не подберешь, верно? Теперь мы с вами поддержим Собедкова! - он ударил кулачком по воздуху. - Я был прав! Имелись и среди них порядочные люди.
- Вы про них?
- Я давно подбирался, - торжествуя, сказал Альберт Анисимович. - Это наш старый спор. И тогда им совестно было. Стыдно. Совесть - зерна творца, это вневременное, она живет по вечным законам.
- По-вашему, они кто?
- Э-э, любезный, не суть важно. Полк вам известен.
- Я ведь, честно говоря, не для кино ищу. Я для себя. Мне надо… Тут такое странное совпадение.
- Да бросьте вы оговариваться, - Альберт Анисимович улыбнулся ему всем своим лицом, множеством мелких морщинок. - Не бойтесь прослыть, не бойтесь странного.
- Но разве такое бывает? - с осторожностью, не уточняя, спросил Ильин.
- Бывает, что и вошь кашляет, - и Альберт Анисимович хохотнул. - Все бывает - привидения, пророчества, чудеса, откровения. - Он быстренько оглянулся. - Материалисты этого лишены.
- Поскольку вам вопрос прояснился…
- Тьфу, тьфу, тьфу, - суеверно поплевал Альберт Анисимович через левое плечо. - Искать и проверять еще надо, любезный.
- Я в том смысле, если бы найти персонально… Чтобы установить фамилию.
- Э-э, зачем вам? Важен факт.
- Но вы же сами подчеркнули, что, может, я не случайно оказался. Я поэтому хотел.
- Правомерный ваш вопрос, - перебил его Альберт Анисимович с некоторым нетерпением. - Участвует в этой случайности и ваша личная составляющая.
- Какая?
- Откуда мне знать. Чужая душа потемки, в своей и в той окошка нет. Вы, голубчик, сами должны разобраться. Однако, прошу прощения, мне пора, - с этими словами Альберт Анисимович отвесил церемонный, почти театральный поклон и исчез бы, не ухвати его Ильин за рукав.
- Погодите, так нельзя, как же я узнаю?
- Вы здесь бываете?
- Нет, откуда… да и где вас искать? Я вам самого главного не сказал. - Ильин крепко держал его. - Произошло совершенно невозможное совпадение, и с разбегу рассказал о сходстве своем с тем третьим. Никакого удивления у Альберта Анисимовича не появилось, он согласно кивал, приговаривал: прелестно… любопытно.
- Позвольте осведомиться, что вас, собственно, беспокоит? - спросил Альберт Анисимович.
- Да как что? Да как это может быть?
- Я полагал, вам важно, что сие было. Также, что сие явление означает. А как да почему, это увольте, это не по моей части, - все это Альберт Анисимович произнес строго, разъясняя Ильину, как бестолковому посетителю.
- Так ведь поверить невозможно! - воскликнул Ильин. - Вы требуете от меня суеверия.
Альберт Анисимович покачал головой сочувственно и даже опечаленно.
- Несчастное ваше поколение.
И этот тоскливый взгляд, и эта жалость были знакомы Ильину, у него самого появлялось похожее, когда приходилось иметь дело с очередным "чайником" - чокнутым изобретателем. Все происходящее дурацки перевернулось - этот полоумный старичок жалеет Ильина, считая его неполноценным. Это было нелепо, но Ильин хотел, чтобы старик высмеивал его, разубеждал. Нельзя было отпустить Альберта Анисимовича просто так, чтобы все оборвалось. Телефона у него, как он заявил, не было. Ильин заставил его записать свой служебный и домашний. Сделал это Альберт Анисимович неохотно, на папиросной коробке.
- Вы же потеряете, - сердито сказал Ильин.
- Зачем же.
- У нас все так - обещают, лишь бы отцепиться.
Серенькие глаза Альберта Анисимовича потемнели.
- Это у вас обещают, - голос его похолодел. - А у нас не так, - и вдруг, легко высвободив свою руку, попятился, свернул за шкаф. Шаги его там сразу оборвались.
- А фамилия ваша? - крикнул Ильин, рванулся за ним, но обнаружил тупичок, выгороженный книжными стеллажами.
Усанков не соглашался под таким документом ставить свою подпись. Смешно. Имя его кой-чего значит, с какой стати рисковать своей репутацией. Тем более сейчас вообще не с руки. Разговор шел по междугородному телефону, и Усанков перешел на обиняки, недомолвки, условный язык, из которого явствовало, что Клячко откуда-то пронюхал про собранный на него материал и принимает меры. Закопошились совершенно непредвиденные люди. Самый что ни на есть змеевник вспугнули. Похоже, связи тянулись далеко. Те, кто обещал помощь, притихли. Насчет Усанкова, по- видимому, Клячко что-то вычислил, Ильин же вне подозрений. Он, Усанков, отступать не намерен, даже если его засветят, он пойдет до конца. Сейчас помог бы сигнал откуда-нибудь со стороны, например, если б появилось письмо из Ленинграда, на другом материале. Насчет компетентности, пьянок, застолий… Необязательно подпись ставить. Ни слова "письмо", ни слова "аноним" Усанков не произнес, но все было понятно. Что он себе позволил, так это пошутить: ему подпись не нужна, не то что Ильину.
- Одно другого не касается, - сказал Ильин, отклоняя намек.
- Касается, - жестко отрезал Усанков. - Нынче действует обмен: ты мне, я тебе. Твою чушь подтвердить, кроме меня, никто не может. Кстати, тебе куда этот документик?
- Одному экстрасенсу… Он духами занимается.
- Духами? Смотри, Серега… Пускай духами, только никаких публикаций! Идет?.. Ты мне продиктуй.
Нет, Ильину было важно, чтобы Усанков сам описал все, как видел у замка, может, он припомнит такое, чего Ильин не заметил. Усанков же категорически потребовал, чтобы грамотку сегодня же отстукал, время дорого.
Голос звучал, как всегда, напористо, но впервые Ильин услышал еще и унылые нотки, никак не свойственные Усанкову. Когда-то они вместе кончали курсы усовершенствования. С тех пор Усанков преуспел, и справедливо, он имел хорошую голову, завидную уверенность, напор. "Обойдется!" - приговаривал он. И обходилось. Неприятности каким-то чудом всегда огибали его. А тут он сник.
После работы, отпустив всех, Ильин вышел в пустую приемную, сел на место секретарши за пишущую машинку. Сидеть было удобно, стул обложен подушечками, рядышком цветы, в ящичке резинки, карандаши, зеркальце, клеевой карандаш, целое хозяйство. Оттого что письмо анонимное, он выражений не выбирал, фразы не строил, получалось коряво - тем и лучше. Всего плохого, что наслышан был про Клячко, не перечислишь. Оно бы надо проверить, что сплетня, что факт, а тут ложилось без разбору, слухи - те даже охотнее лезли под руку, пристрой у них был, что ли, лучше. Клячко кроме бестолковых шумных наездов с пустыми совещаниями, указаниями невежественными любил, когда ему устраивали провожание в ресторане, тосты в его честь произносились, чтобы славили его, в конце допытывался, что с него причитается, настаивал, "чтобы по справедливости", и вносил шесть, а то и семь рублей, больше ему никогда не позволяли. Кроме денег ему власть нравилось показывать, напоить до скотства, поссорить, стравить друг с другом… Постепенно Ильин разошелся, приятно было писать все как есть, без оглядки, не выбирая выражений, но заботясь о том, что последует. Вспоминалось многое из того запрятанного, о чем шушукались. Сколько раз хотелось ему выступить и показать ненужность проектов, которые они делали, сдавали досрочно; отжившие машины, которые покупали за валюту по дешевке, которые тянули за собой отжившую технологию. Ильин пытался изменить порядки. Но всех, и наверху, и в бюро, рутина устраивала, все получали исправно премии, ездили в нехлопотные командировки. У него накопились выступления, которых не было, непроизнесенные речи. Он составлял их по ночам перед коллегией или же после, мысленно оттачивая фразу за фразой. То были блестящие речи… Теперь кое-что из них всплывало в памяти. Он стучал, не заботясь о логике, с трудом поспевая за собой.
Пальцы его, отвычные от машинки, тоже вспоминали, набирали скорость. Креслице было окружено устойчивым запахом духов. Машинка электрическая, почти бесшумная. Горшки на подоконнике, а за окном светло. Солнце летнее, незакатное. Цветы - какие-то вьюнки, кактус цветет карминовым фонтанчиком. Десять раз на дню проходил он приемную и не замечал этой уютной мелочи, которая помогала чувству свободы.
Получилось пять страниц. Он заклеил их в конверт, копию в карман. Письмо в ближний ящик не бросил, прошел еще два квартала до почты. Там опустил, оглянулся, встретил чей-то взгляд, сразу же зашагал прочь. Как будто его выследили. Вспомнил, как на него приходили анонимки и кадровик пытался по почтовым штемпелям найти автора. Приезжали комиссии, выматывали душу. Понимали, что клевета, но все равно копались, некоторые с удовольствием: премии подсчитывали, командировочные, на какие денежки купил машину? Однажды, на собрании выступая, он вдруг сорвался. Среди этих лиц в зале, где все знакомы, сидит как ни в чем не бывало анонимщик, из-за него подозреваешь честных людей, из-за него никому не веришь, а для того это радость, вместо краски стыда у него румянец здоровья.
Через несколько дней в Москву пришла новая анонимка: "Все выступления против себя Ильин считает клеветой", "Даже собственная совесть давно уже не смеет спорить с ним", фраза эта почему-то уязвила Ильина и запомнилась.
Анонимщика так и не нашли. Письма вдруг прекратились. Где он, тот трусливый пакостник, что с ним, может, теперь Ильин его устраивает? Кроме видимой жизни рядом с каждым человеком попутно идет невидимая, неизвестная ему жизнь, в которой знакомые люди о нем судят иначе, сообщают по-другому, имеют совсем другие физиономии, что-то творят с его судьбой.