Секретарь горкома - совершенно седой, высокого роста мужчина, улыбнувшись слегка, вышел из-за стола, протянул руку. Не ожидая такого оборота, Николай долго в нерешительности заводил рукою, до тех пор суетливо вертел ею, пока не догадался, что секретарь уже сам пожимает его ладонь. В тревожном волнении, стоя перед секретарем горкома, он смутно предполагал, что разговор будет отнюдь не о его изобретении, в корне изменившем работу цеха.
Но о чем же тогда?
- Присаживайтесь, Николай Иванович, - проходя к массивному столу, малахитово зеленеющему плотным сукном, сказал Сергей Семенович. - У нас с вами долгий разговор.
Николай цепко и пристально посмотрел на секретаря. О чем же разговор? Зачем терзать уже растерзанного? Лежачего не бьют! - крикнуть бы, напомнить земную истину. Блеск его глаз был холоден и враждебен. Сергей Семенович уловил это, неторопливо начал перебирать исписанные листки, сдвинув их от себя на краешек стола, поднял седую голову и перехватил холодный взгляд собеседника.
- Николай Иванович, к счастью, я знаю не только то, что произошло на парткоме, но, кажется, немного знаю и вас. Не удивляйтесь...
Ледок в глазах Николая стал подтаивать и сменяться удивленным любопытством. Откуда ему, секретарю горкома, хозяину города, занятому человеку знать его, обычного оператора, каких на комбинате сотни и тысячи? О чем же вы, секретарь, пытаете? Говорите, не терзайте! Ждать больше нет никаких сил... Рубите под корень!
Неторопливо, выбирая слова и несколько растягивая их, секретарь продолжал:
- Вы удивляетесь, откуда я могу знать вас? Немножко, конечно, но знаю...
- Что вы имеете в виду? - не выдержал Николай. Голос срезался, хрипотца запершила в горле.
- Да ничего особенного для меня, а для вас, Николай Иванович, очень особенное... Прежде всего хочу сказать о Павле Петровиче, давшем вам рекомендацию...
"Но при чем здесь умерший сосед, прораб? - подумал Николай. - Какое он имеет отношение к чужой беде?"
- Вы знаете, что мы с ним были близкими друзьями?
- Нет, не знаю, - признался Локтев. И действительно, за долгие годы дружбы с Вершининым покойный ни разу не говорил ему об этом. Не хотел, наверное, хвастать, что вот, мол, с самим первым секретарем на одной ноге, в любое время вхож к нему.
- Мы воевали вместе с ним, в одной роте, - он повернулся боком к Николаю, лицом к зашторенному окну. - В сорок третьем, на Курской дуге... камни горели под ногами. Все горело кругом - земля и танки. Вот там-то и стукнуло меня осколком... Куда - даже не осознал. Когда в себя пришел, почувствовал - грудь давит, не шевельнуться. Вся гимнастерка в кровище... Сколько я провалялся, не помню: то в себя приходил, то опять сознание терял... Одно навеки запомнил, как Павел рядом оказался, подлез ко мне, задышал горячо в ухо, перевалил меня на спину к себе и пополз... - Секретарь замолк, отвернулся от окна. - Через несколько дней, уже в госпитале, узнал я, что сквозным ранением поломало мне ребра, процарапало легкие... - Сергей Семенович встал, оперся руками о край огромного стола, наклонившись к Николаю, добавил: - Жизнью своей я обязан ему! Теперь вы догадываетесь, зачем вас вызвали?
- Нет, не догадываюсь, - откровенно признался Николай Иванович.
- Эх ты, паря, - засмеялся секретарь. - Какой недогадливый! Мы дружили с Павлом Петровичем, и дружбу эту я высоко ценил! Больше сказать мне нечего.
- И мы дружили... - вздохнул Николай.
Сергей Семенович просиял, вновь вышел из-за широкого с малахитовой зеленью стола, присел рядом с Локтевым, доверительно обнял его за плечи.
- Мы много говорили о тебе. Не подумай, что Павел Петрович выдал секрет и ненароком проболтался... Между нами секретов не было. - Он так незаметно и легко перешел на "ты", что Николай даже не обратил внимания на это. - О личности твоего отца, - продолжал секретарь, - я знал задолго до заседания парткома. Паша советовался со мной по этому поводу перед тем, как дать тебе рекомендацию в партию. Старик верил в тебя, а я всегда верил в него и знал, что такие, как Вершинин, не ошибаются в людях. На них, на людей, у него было собачье чутье. Коль уж сам он давал тебе рекомендацию, так значит ты стоишь того...
Николай рукавом пиджака смахнул выступивший пот со лба, дрожащими губами, выдавая неуемное волнение, в приливе сыновней нежности еле выговорил:
- Спасибо вам, спасибо!
Он не мог успокоиться, отойти от оцепенения последних невезучих дней. Ладони рук подрагивали. Николай туго прижал их к коленям. С благодарностью, какую не выразить словами, посмотрел на партийного секретаря, такого простого и доступного в эти минуты. Радуясь своему, он не заметил, как неожиданно переменилось выражение лица Сергея Семеновича, как оно, постепенно утрачивая сиюминутную мягкость, становилось неприступно суровым. Он прошелся по кабинету, с неохотой заговорил вновь:
- Но то, о чем я говорил сейчас, - это еще не все. Есть, к сожалению, обстоятельства, которые выше нас. На меня давят с двух сторон: Зарипов с Ясманом твердят одно, а кое-кто из обкома настаивает на другом. - Он прервался, неожиданно спросил: - Ты хорошо знаешь Рабзина, главного технолога?
- Знаю неплохо, - сухо проговорил Николай.
- Так вот, товарищ Рабзин представил в партком Зарипову, справку из бюро рационализации, якобы материалы по его изобретению поступили задолго до предложения Локтева. Так ли это?
- Не может того быть, Сергей Семенович! - осекся Николай. - Какая еще справка? Не понимаю, зачем она нужна - бумага? Все и так было ясно, как божий день...
- Мало того, - добавил секретарь, - он настаивает, что данные проведенной в цехе работы целиком стали темой его кандидатской диссертации.
- Это явная ложь, подтасовка фактов! - возмутился Локтев. Накопившаяся обида и боль несправедливости прорвались из груди. Глаза его повлажнели. На лбу обозначились бисеринки пота. - Сергей Семенович, - обронил он, еле шевеля губами, - сегодня меня мало тревожат делишки Рабзина... Я не могу уяснить другого, буду принят в партию или нет?
Прямой этот вопрос не застал врасплох хозяина города. По всей вероятности, он заранее обдумал ответ на него.
- Как ни печально, - сказал секретарь, - но должен огорчить тебя. Пойми правильно, в данный момент оба этих значительных дела - и вопрос приема в партию, и участие в изобретении - слились воедино. По отдельности рассматривать их стало невозможным. Так что приема в партию не состоится.
Слова падали в сердце, жгли, больно унижали. На их невозмутимую логику отвечать было нечем. Николай, как пришибленный, устало поднялся, собираясь выйти из кабинета.
- Постой, не торопись, - слабо уловил слова. - Сейчас должен подъехать Зарипов. Ему тоже этот вопрос - поперек горла встал...
Секретаря парткома ждать долго не пришлось. Он не вошел, а вихрем влетел в кабинет. Черноволосый, крепкий, с резкими грубоватыми чертами лица Зарипов, твердо ступая, сразу же направился к столу. Он поздоровался за руку, не дожидаясь приглашения, сел в мягкое кожаное кресло. Сергей Семенович давно уже обратил внимание, что из всех входящих сюда, в этот просторный кабинет, один Зарипов никогда не мешкает, внешне не меняется, ведет себя подобающе просто. Остальные, сознавая, где находятся, зачастую начинают вести до наивности неестественную игру. Кто-то заискивающе лебезит перед высоким начальством, другие ловят с подобострастным вниманием каждое оброненное им слово, третьи - просто по-человечески пугаются. Секретарь горкома отодвинул бумаги:
- Нургали Гаязович, вы настаивали на встрече со мной. Я постарался организовать так, чтоб мы смогли встретиться вместе, все втроем. Вас это устраивает?
Зарипов кивнул Николаю.
- О Локтеве у меня разговор особый, сейчас хочу не о нем говорить, - решительно забасил он и, обращаясь к секретарю, продолжал: - Сергей Семенович, меня вся эта история начинает выводить из себя. Я не специалист, не разбираюсь в формальных тонкостях оформления всех рационализаторских дел. Пришлось переворошить кучу бумаг, и вот на что обратил внимание. Рабзин по специальности чистый химик, - он неожиданно засмеялся, уловив в произнесенном слове некий другой смысл, и добавил: - Выходит, в жизни тоже химичит.
- Как прикажете понимать, Нургали Гаязович? - без тени улыбки обратился секретарь к Зарипову.
- А так, по бумагам я заметил: Рабзин не гнушается ничем. Под десятками предложений ставит свою фамилию и, думается, необоснованно. Потому что у кого-кого только ни числится он в соавторах! И у механиков, и у киповцев... даже с начальником гаража умудрился что-то усовершенствовать, какую-то лебедку поставили в гараже. Курам на смех!
Зарипов взглянул на Локтева: мол, стоит ли говорить при нем? Решил, что ничего особенного, пусть сидит и слушает. Начал рассказывать Акимову о том, как прошлой ночью из Москвы звонил генеральный директор, поздравил с пуском карбамидной установки. Но не это поздравление обеспокоило Зарипова. Дело в том, что генеральный директор в приказном порядке потребовал немедленно прекратить огульную, как он выразился, травлю главного технолога. С комбината в министерство вернулись члены комиссии, участвовавшие в пуске установки. Кто-то из них, видите ли, хорошо информирован и о Рабзине самого лучшего мнения. В министерстве, оказывается, по отличной протекции, прочат Виктору Ивановичу более высокий пост. А пока, чтоб опыта поднабрался, какое-то время поработает, мол, заместителем генерального директора.
- Я бы, может, не бил в колокола, - горячо докладывал Зарипов секретарю горкома, - но не часто ли стали по телефону информировать нас о сверхположительной персоне Рабзина? Не наводит ли это, как принято теперь выражаться, на определенную мысль?
- Из обкома звонили? - перебил Акимов.
- И не единожды, - ответил Зарипов.
- Мне тоже, - с усмешкой на лице признался секретарь горкома и посмотрел на Локтева, безобидно нахохлившегося, тихого, скромненько сидящего в кожаном кресле. Он показался секретарю камешком на чьем-то пути, щепкой в водовороте событий, травинкой на сенокосном лугу, по которому размашисто и яро идут косцы.
"Я же не прав! - пристально вглядываясь в Николая, подумал Акимов. - Беззащитного нельзя оставлять в беде. Кого и чего я испугался? Телефонных звонков сверху: "обком думает", "обком предлагает", "обком надеется"? Но тесть Рабзина - это еще не обком! Далеко не обком! Неужели испугался деликатных телефонных звонков и доверительных с глазу на глаз бесед того, кто печется о безоблачной судьбе дражайшего своего зятюшки? Испугался намека, что на отдых заслуженный попросить могут? И это я - фронтовик, с лихвой хлебнувший и горя человеческого, и радости людской, битый-ломаный и вновь воскресавший, наконец, просто солдат партии, перед которой все мы рядовые? Намекнули, что стар стал, на пенсию Проводить могут... Что ж, может, пора и отдохнуть... Почему у нас простой рабочий, пахарь или обыкновенная учительница, чуть только подойдет время пенсионного возраста, одного дня не теряя, уходят с работы или меняют ее на более легкую? Учительница объясняет, что вся издергалась, устала; токарь говорит, руки уже не те; пахарь доказывает, что земля трудной стала, годы своё берут... А посмотрите на нас, - с издевкой подсмеивался над самим собою Акимов. - Сидим незыблемо в креслах, вершим судьбы людские и гордо считаем себя незаменимыми. Чем выше пост, тем труднее пошатнуть с места такого начальничка. Трактором на канате не оторвать! Работа легче, что ли, и не устают они? Почему на пенсию не торопятся до почтенно-преклонных лет? Сами себе доказываем, что жертвуем личной жизнью ради общественно-высоких дел! Самостоятельно с постов не уходим, только смерть или случай непредвиденный властны над такими, как я, как тесть Рабзина! Плохо это, не по-партийному!" - упрекал себя Сергей Семенович Акимов.
У Николая Локтева своя печаль на душе. Он вспомнил сельскую школу военных лет, седенькую учительницу, эвакуированную откуда-то из Белоруссии, ее ласковый журчащий голосок. "Вот кончится война, - предрекала она, - и вы поймете, как прекрасен мир, сколько в нем добра и света!" "Да, - вздыхал про себя Николай. - Война давно закончилась, но почему же люди продолжают сшибаться лбами, драться и воевать, творя зло друг другу?!"
Николай скорее почувствовал, чем услышал, что Зарипов заговорил снова и слова его обращены не только к секретарю горкома, но и к нему. Шевеля широченными черными бровями, Зарипов басил:
- Сергей Семенович, порой в заботах о производстве мы забываем о человеке. Мне это непростительно... Но, извините меня, вам такое непростительно вдвойне!
- О чем вы, Нургали Гаязович? - придвинулся ближе к говорящему секретарь горкома.
- Недавно я обратил внимание на некролог в городской газете. Кстати, он тоже вышел с большим запозданием и то по настоянию друзей прораба...
- Вы о некрологе Вершинину? - догадался секретарь. - Читал, и сам давал указание редактору, чтоб незамедлительно публиковали... А что, ошибка вкралась?
- Ошибка вкралась не в газету, Сергей Семенович, - Зарипов поднялся с кресла, встал. - Это, извините меня, ваша личная ошибка.
- Что такое?! - встрепенулся секретарь. - Я внимательно читал и перечитывал некролог...
- И я тоже, - продолжал невозмутимо Зарипов. - И с ужасом для себя узнал, что Вершинин, если не считать трех боевых орденов, полученных на фронте, за свою рабочую биографию, к сожалению, не имел никаких поощрений, если не считать Почетных грамот. Неужели, думаю, и я так у себя на комбинате могу за суматохой текучки упускать судьбы людей!
Сергей Семенович понял, что Зарипов косвенно обвиняет его, секретаря горкома, приглушенно сказал:
- Такая порочная практика... к сожалению. У нас частенько некоторые, кто понастырней да поухватистей, сами в открытую просят поощрений, вот мы и даем просящим. А те, кто работает в поте лица, кто забывает замолвить словечко о себе, тот остается с носом, без ничего. - Он рукой указал на Николая. - Далеко за примерами, ходить не надо. Вместо поощрений вы ему на комбинате такое преподнесли, что хоть стой, хоть падай, он, пожалуй, и сам не рад...
Зарипов, обойдя Т-образный стол секретаря, подступил вплотную к Локтеву, присел рядом.
- Ты тоже сопли-то не распускай, не нравишься этаким паинькой! Как там в русской пословице сказано: "Всякий правду ищет, да не всяк творит ее"?! Правдоискателей что-то много развелось, а правду-матушку чаще не искать надо, а бороться за нее.. - Нургали Гаязович опять встал, широкой пятерней уперся о стол, метнул на Николая пронзительно острый взгляд. - Вот тебя, Николай Иванович, Ясман в начальники цеха метит, вместо себя... Говорит, давно пригляделся - и лучшей кандидатуры не видит.
Локтев ссутулился над столом, глубже провалился в кожаное кресло. Ему было непривычно и неловко находиться в необычайной обстановке, когда два партийных секретаря с такой заинтересованностью повели речь о нем, простом операторе с карбамидной установки. Зарипов продолжал говорить, обращаясь и к Николаю, и к Акимову одновременно:
- До сих пор я, к сожалению, мало знал Локтева. Ясман все нахваливал его... Теперь вижу - годен, не подкачает. Только побоевитей голову-то держать надо, не распускать нюни... Жаль, это не совсем моя епархия! Так что, Сергей Семенович, - напрямую обратился к секретарю горкома, - при необходимости прошу поддержать меня и Ясмана. А я со своей стороны обеими руками проголосую за Локтева...
- Что же у себя на парткоме не проголосовал? - недовольно спросил Акимов.
- Решил выждать перед атакой, с вами посоветоваться. Я же сообщил вам ситуацию: считаю, что Рабзин обворовал Локтева, умыкнул его идею в корыстных целях. А воровство чужого ума карать надо...
Акимов посуровел, прежняя теплота спорхнула с лица.
- Виктор Рабзин - скользкий тип, вежливый... Посмотришь, вроде бы подстилку тебе услужливо стелет, а в душе мечтает, как бы подножку подставить... Кстати, есть у него-то поощрения?
- Есть, - ответил Зарипов, - орден "Знак почета".
- Ну вот, а вы захотели голыми руками взять! Вопрос о его пребывании в партии ставить преждевременно, хотя... - Он не договорил, обратился к Локтеву: - Когда начинается бумажная война, то одна бумага рождает другую. В мою бытность говорили, что кадры решают все, теперь, надо полагать - бумага решает? А коль так, заручитесь, Николай Иванович, нужными бумагами и отстаивайте свою правоту, боритесь, молодой человек, боритесь!
- А с кем бороться? - неуверенно возразил Николай, - Бороться-то вроде бы не с кем, если перед вами сижу... Может, мне в обком поехать, как вы посмотрите на это?
- Можешь ехать, конечно... Поезжай, если дело требует. Но оттуда все одно - позвонят мне, а что я могу ответить? Отвечу опять же то же самое, что и говорил: Локтев достоин быть членом партии.
- Я со своей стороны обеими руками проголосую за тебя, - подступил к Николаю Зарипов. - Мы добьемся! Положись на меня...
- Я вам добьюсь! - погрозил пальцем секретарь и мягко, с лукавинкой в глазах снова взглянул на Николая. - Так и быть, поезжай-ка ты в обком, доказывай свою правоту, только, чур, - со мной ты не советовался, на беседе не был. И еще, зайди непосредственно к секретарю обкома, а не к тестю Рабзина... Теперь понятно?
- Вас понял! - по-солдатски отрапортовал Локтев, почувствовав негласную поддержку одного и открытую - другого.
Возбужденный встречей в горкоме, с воскресшей готовностью постоять за себя Николай примчался домой, сбросил рабочий пиджак, выхватил из шкафа белую полотняную рубашку, натянул новый, для праздничных выходов, костюм и, не дожидаясь Светы, заспешил на автовокзал.
Заглянув в расписание, он убедился, что до следующего рейса целый час времени. Долго и нудно ждать, когда слишком торопишься. Он вышел на автостраду, окаймленную с обеих сторон посадками тополей и акаций. Машин шло много, но ни одна не останавливалась. Основной тракт проходил в объезд города, до него далеко, идти нет смысла - потеряешь время.
С ближней улицы вырулил порожний грузовик. Подъехав к вокзалу, остановился. Люди с чемоданами, суммами, баулами метнулись к нему. Николай был ближе к машине и потому оказался первым. Второпях открыл дверцу, спросил:
- Шеф, не подхватишь? - а сам,уже одной ногой ступил на крыло грузовика.
- В кабине места хватит, пятерку подкинешь и отвались черешня, - показал прокуренные зубы шофер.
- За пятерку я и на такси могу уехать, - не грубо возмутился Николай.
- Ну ехай на такси, чё ж ты в грузовик лезешь?
- Ладно, заплачу, чего там... - согласился Локтев.
Он живо нырнул в кабину, и тут же приглушенный мотор взвыл, рванув машину сходу в карьер. Миновав за городом последний ограничительный знак, шофер поддал газку, машина пошла ровно и быстро, спешно проглатывая серую ленту асфальта. Придорожные посадки слились в сплошную зеленую линию, а широкие равнинные поля за лесополосой завращались вокруг, как патефонная пластинка.
- Эх, дорога - птица-тройка! Правильно подметил старик Гоголь! Куда же ты летишь? Нет ответа... - с пафосом продекламировал шофер, искоса взглянув на попутчика.
- А так ли сказал Гоголь? - возразил Николай.
- Сам читал в школе. Наизусть знал когда-то, - подтвердил шофер. - И вообще, лучше него не скажешь: эх, дорога, пыль да туман!..
Споро отмахали полета километров, на выезде из Устьтамака шофер притормозил у пельменной.