Зал показался чересчур светлым и длинным, и почти не было за столиками женщин. Ей хотелось поскорее пройти это пространство, открытое всем взглядам - и любопытным, и оценивающим, и еще бог весть каким, - но Филькин, как назло, еле плелся рядом. Остриженный почему-то наголо, он выглядел совсем юнцом рядом с ней. Нелепый, смешной мальчик привел в кафе женщину вдвое его старше... К тому же он вдруг настойчиво стал пропускать ее вперед, и со стороны, наверное, казалось, что это не он, а она его ведет к дальнему и самому большому столу. Хоть бы под руку взял, что ли... И надо было все-таки заехать в гостиницу переодеться...
Настроение испортилось, а тут еще вся их компания заметила ее и смотрела сейчас с таким удивлением, что она с ужасом поняла: а ведь никто и не ожидал ее появления! Все это - Филькин, только он, дурацкая эта затея лишь ему одному и взбрела в голову...
Букреев стоял во главе стола, что-то, видимо, говорил, но они все задвигались, отвлеклись, кто-то застегнул тужурку, поправил ослабленный галстук, кто-то привстал в поисках стула, и Букреев, не понимая, что за помеха возникла, с недоумением обернулся.
Вот и он тоже удивлен. Нет, больше других удивлен...
Она уже не смотрела в его сторону, но видела, чувствовала, как он, уставившись в стол, пережидал с досадой, когда все утихнет и можно будет продолжить. Он и ее появление тоже с досадой пережидал...
Как бы специально для них всех она укоризненно взглянула на Филькина, вслух извинилась, заставила себя даже улыбнуться - ох как ей было плохо сейчас, как неловко, как она презирала и жалела себя, - должны же они понять, что она и не собиралась, и не пошла бы, что все это из-за Филькина...
- Вот! - торжествующе сказал Филькин. - А вы говорили!..
Мальчишка! Ради глупого и детского своего тщеславия решил доказать всем... Как же она сразу-то не поняла?! Повернуться и уйти?..
- Вот... - повторил Филькин, но на этот раз почему-то совсем неуверенно, словно и сам теперь жалел... Нет, это Букреев на него посмотрел - коротко, исподлобья, тяжело.
Она уже сделала какое-то движение от стола, но тут сразу закричали: "Мария Викторовна!", - рядом оказался штурман со своей белозубой улыбкой, вежливо дотронулся до ее локтя, наклонился к ней - высокий симпатичный парень, он бы не растерялся перед командиром! - и просительно сказал:
- Ради бога, извините его. Не совсем уклюже, но он выразил общее наше желание. Мы вас все очень просим к столу. Иван!..
- Да, да, - поспешно отозвался доктор, подходя к ним. - Пожалуйста... Мы очень рады, Петя - молодец... Мы все...
И все стали просить и окружили плотным кольцом, и ей стало как будто полегче... Только кто-то один - она чувствовала это, еще не зная кто, - кто-то один не присоединился к их просьбам и уговариваниям.
- Спасибо, спасибо, но... - Она улыбнулась, слыша и различая все голоса, кроме этого одного. - Может, как-нибудь в другой раз...
Мельком, чуть вопросительно Мария Викторовна взглянула на тот конец стола, откуда не было никаких просьб. Спокойно, даже как-то сосредоточенно Букреев закусывал.
Проголодался...
- Мария Викторовна, а кто нас не уважает - царство ему небесное, - с шутливой угрозой сказал Сартания, ее коллега-акустик.
- Уважаю, уважаю, - рассмеялась Мария Викторовна и подняла руки.
Она бы теперь и без этого осталась. Назло. Назло тому, кто не снизошел до приглашения хотя бы из вежливости.
Весело суетясь, мешая друг другу, ее подвели к столу. Она оказалась напротив Букреева, и от него к ней, на ее половину, начали перемещаться закуски и почти вся свободная посуда: "Разрешите, товарищ командир?", "Прошу прощения, товарищ командир"... Так все и перекочевало к ней, а Букреев только мрачно кивал, - что же ему еще оставалось?
Она была тронута общим вниманием, а то, что Букреев совсем насупился, ей даже было теперь приятно.
Варламову вся эта суета уже не очень нравилась: конечно, флотское гостеприимство обязывало, но, как бы там ни было, перебивать командира...
- Товарищ командир, вы тост не закончили, - напомнил старпом, чтобы восстановить хоть какой-то порядок.
- Ложка хороша к обеду, - буркнул командир. - Других послушаем. - Не к чему было сейчас Варламову лезть со своими напоминаниями: все это лишь подчеркивало случившееся.
Букреев привык чувствовать себя командиром не только на мостике, в море, но и на берегу, даже вот в такие часы, за праздничным столом. И то, что он, Букреев, всегда, во всех случаях их жизни был центром, вокруг которого располагались все остальные люди, их разговоры, их вопросы, окончательный ответ на которые часто мог дать только он один, воспринималось Букреевым как нечто само собой разумеющееся, а часто и вообще никак особенно не воспринималось, настолько он свыкся с этим. Сейчас же все как-то сместилось, сейчас разговаривали вокруг него, но не с ним, то есть он мог бы, конечно, сказать что-нибудь - и все бы слушали его, мог спросить - и ему бы сразу ответили, но они, они-то сами ни с чем не обращались к нему, как будто на какое-то время он вышел.
Возбужденный, неуправляемый гул стоял вокруг него, и Букреев не видел путей, как все это упорядочить, вернуть в привычное ему состояние, когда даже и за столом есть все-таки командир, есть старпом, а есть и подчиненные...
- Разрешите мне? - встал Сартания.
"Хорошо хоть спросить не забыл", - подумал Букреев, по привычке уже чуть не кивнул, но Сартания, оказывается, смотрел на Марию Викторовну, у нее спрашивал...
- Конечно, конечно, - сказала она.
Разрешила, значит... Нет, не узнавал он своих офицеров. Даже перед посторонним человеком стыдно. Хотя... Ее-то мнение его вообще не интересует.
- Вот я смотрю... - торжественно начал Сартания. - Красивый был стол?
- Почему "был"? - Редько обеспокоенно посмотрел, чего не хватает.
- Прекрасный стол, - успокоила его Мария Викторовна.
- Да я не в порядке критики! - Сартания хитро сощурился. - Безусловно, красивый! Но сейчас что стало?!
- А что сейчас? - Букреев с мрачным недоумением взглянул на своего акустика. - По-моему, то же самое.
- Товарищ командир!.. - укоризненно протянул Сартания, довольный, что даже Букреев не угадал его поворота. Широким щедрым жестом Сартания обвел стол, приглашая всех удивиться вместе с ним. - Хрусталь, тонкий фарфор, масса цветов, самый лучший в мире сыр сулугуни, сочные шашлыки из молодого ягненка...
Ничего подобного на столе и в помине не было. Своей шуткой Сартания все же как бы умалял их со штурманом заслуги, и Редько сказал:
- А старых ягнят не бывает.
Сартания, однако, лишь отмахнулся.
- Я заканчиваю, товарищи. Как у нас в Грузии говорят: "Квела́зе улама́зеси к’али". За красивую, значит, женщину, которая оказала нам большую честь и так все здесь изменила. Квелафери́. Все.
Филькин восхищенно зааплодировал, за ним - остальные. Мария Викторовна, смеясь, поблагодарила, и все наперебой вновь стали оказывать ей всяческое внимание.
Обозин, который всегда держался очень незаметно - Букреев из-за этого даже иногда забывал объявить ему очередную благодарность в приказе по кораблю, - его неразговорчивый, тихий Обозин с какой-то невероятной для себя развязностью все придвигал и придвигал к Марии Викторовне тарелки.
- И вот, - сказал Филькин, - очень вкусный паштет. Попробуйте, Мария Викторовна.
Дождался своей очереди, подумал Букреев. Расстроить мужскую компанию - это ведь только Филькин мог. Никому бы другому и в голову не пришло. Дите...
- Петр Гаврилович, я вас еще не простила...
Еще бы, усмехнулся Букреев, столько мужчин вокруг, один другого внимательнее, куда уж тут Филькину! Даже жалко парня... Остригся зачем-то... Хотя и поделом... А разговоры пошли! Не офицеры - бабы в передниках!
"Иван Федорович, неужели и из морского гребешка умеете?!"
"Умею. Только сначала его надо в холодильник на сутки. А потом со свежим огурцом... И обязательно сыр настругать..."
Тут еще и старпом вмешался: "Весь смысл - это довести морской гребешок до запаха крабов".
Весь смысл! Черт знает что! Смысл вот нашел!.. Ему бы уж хоть помолчать, не ввязываться в эту кухонную галиматью. Одному штурману скучно, начхать ему на все это... Букреев взглянул на Володина с некоторой благодарностью.
Нет... Просто ему потанцевать с ней надо. Красиво склонился... Если бы так перед начальством умел - выгнал бы его в два счета: для лодки вредно такое умение. А так - пусть... А она сейчас ломаться начнет, знают они, чувствуют, когда можно... Ну вот, конечно...
Как же она пойдет? - думала о себе Мария Викторовна. Это еще от дверей до стола дойти - ладно. Но как она в таких туфлях на середину зала выйдет? Ох штурман, штурман, и чего не сидится... Отказать, что ли? Неудобно...
Конечно, пошла. А как такому откажешь? Букреев с удовольствием оглядел своего штурмана. Вот бы дочке, когда подрастет, такого мужа. А впрочем, Светланке что-нибудь поспокойнее, понадежнее надо...
Букреев улыбнулся: рановато женишков стал присматривать, папенька...
- Он у вас улыбается? - с удивлением спросила Мария Викторовна, показав глазами на Букреева.
Нарушить дистанцию пока вроде бы не удавалось, но танцевать с ней было все равно приятно. Вот только ирония ее насчет командира...
- Он все умеет, - с некоторой сухостью сказал Володин.
Марии Викторовне показалось, что штурман даже обиделся за Букреева. Это немного рассмешило ее, но это же ей в штурмане и понравилось. Не понравилось только, что Володин понемногу стал смелеть в танце. Она, правда, ничем не выдала своего предположения, тем более и ошибиться могла: вел он себя все-таки с достаточной осмотрительностью, так что упрекнуть его почти что и не в чем было.
Мария Викторовна увидела, как Букреев жестом подозвал к себе Филькина. Командиру зачем-то понадобился его лейтенант. А у Петеньки на лице столько готовности, он сейчас с таким мальчишеским обожанием смотрит на Букреева... Не стоит, пожалуй, и обижаться. Петя ведь наверняка из чистых побуждений... Сидела бы сейчас в своем гостиничном номере, не зная, куда деть себя. Так хоть на людях...
- Мария Викторовна, спасибо вам, - проговорил у нее над ухом Володин.
Слишком ласково, слишком близко проговорил. Да ладно, отмахнулась она, наверно, не слишком. Но танец-то еще не кончился, за что же он благодарит? Или она что-то пропустила?
- За что "спасибо"? - рассеянно спросила Мария Викторовна, которой вдруг показалось, что Букреев и Филькин в чем-то близки сейчас, и она не могла понять - в чем.
- За этот танец, - сказал Володин.
Слишком что-то значительно. Надо, пожалуй, чуть отодвинуться, только незаметно. Или бог с ним?
- По-моему, принято после благодарить? - Она взглянула на Володина, и как раз хорошо получилось: потому, мол, и отодвинулась, чтобы взглянуть.
- А мне все время хочется благодарить, - сказал Володин. - За то, что появились, что разговариваю с вами...
Слава богу, все это без пошлой, ухаживающей улыбки. Но ведь и несерьезно? Нельзя же так сразу - и серьезно?
- И, простите, за то, что почти обнимаю, - сказал он.
Тут уже явно снахальничал. Снахальничал - и улыбнулся. Хорошая, открытая у него улыбка, даже обижаться не хочется.
- Ну, за это вам больше не придется благодарить. - Мария Викторовна отстранилась от него на вполне бесспорное расстояние, улыбнувшись спокойно, без всякого кокетства: должен наконец понять, что не тот случай... А все же, выходит, дала какой-то повод, что-то, значит, позволила ему, раз он считает, что можно так откровенно?
- Я сказал что-нибудь обидное? - совсем не виновато спросил Володин.
Пустой вопрос... Не верит он, что она обиделась, что она вообще может обидеться на такую дерзость. Вот это как раз и обидело.
- А по-вашему - нет? - спросила Мария Викторовна.
- Мне кажется, обиднее, когда не хотят обнимать.
Искренне сказал, убежденно. Типично мужская логика... А вообще-то довольно логично сказал.
- Любопытная философия, - сказала она. Поощрять не хотелось, но дослушать было бы действительно любопытно.
- Машенька, вас можно где-нибудь увидеть?
Пошел напролом: сразу и "Машенька", и "увидеть". Нет, с ним нельзя так. Это не Петенька.
- Сергей Владимирович, вы что-то уж слишком лихо...
Себе же сказала укоризненно: "А ты, милая, что-то уж слишком мягко. А Букреев вон каким волком смотрит. Конечно же не из-за штурмана. Просто так. Невзлюбил, и все..."
- Слишком лихо? - Володин пожал плечами. - Может, специфика службы? - поделился он возможным объяснением. - Море, так сказать, не ждет, море торопит... Может, так?
Улыбается... Он с ней - как с дурочкой несмышленой: тебе обязательно требуются какие-то оправдания? На вот, возьми первое попавшееся, если тебе это так уж надо.
Избаловали вас, Сергей Владимирович, ох избаловали... А по-настоящему за всех расплачиваться придется какой-то одной женщине - той, которая полюбит. Но ты, наверно, и не отличишь ее от других?..
- Завтра увидимся? - спросил Володин.
- Завтра? - Мария Викторовна помолчала. Нет, не понимал он, искренне не понимал, что все это ей обидно. Не лестно, не приятно, а просто обидно, потому что причину - раз кто-то позволил себе так разговаривать с ней - она всегда искала не в мужской смелости, а в себе, в своей какой-то ошибке, в невольном поводе, который мог быть усмотрен и в приветливой ее улыбке, и, может быть, в каких-то неосмотрительных словах, и даже в том наивном доверчивом выражении ее глаз, которое она знала за собой, ненавидела в себе, когда-то, еще девчонкой, пыталась даже исправить, простаивая перед зеркалом, но ничего, конечно, изменить в себе не могла...
- Увидимся, - кивнула Мария Викторовна. Она взглянула на Володина и уловила в его глазах некоторую растерянность.
Что ж, спасибо, что все-таки не надеялся на быстрое согласие. Просто, значит, блефовал на всякий случай, чтобы не упрекать себя потом в нерешительности, в упущенной им возможности...
От этой мысли, от такого предположения ей как-то легче стало, и она улыбнулась.
- А когда завтра? - решил уточнить Володин.
- Утром, - вздохнула она.
Не находя на ее лице хоть какого-то смущения, Володин даже разочаровался немного: опять все катилось по освоенной дорожке и дальше, с каждой минутой, или часом, или днем, - какая разница? - должно было становиться все менее и менее интересным, хотя пройти, разумеется, следовало всю эту дорожку - может же встретиться и что-то неожиданное?
Да, но утром он уж никак не мог: с утра проворачивание механизмов, доклад старпому, принять от Евдокимова перископ, отправить его в отпуск, откорректировать карты. И вообще, что это за манера - встречаться утром?
- К сожалению, с утра я вынужден отдаться службе, - сказал Володин.
- Об этом и говорю, - улыбнулась Мария Викторовна. - Я тоже с утра, на лодке. Так что непременно увидимся.
Володин не нашелся что ответить. Все-таки неожиданно это все было, почти как-то вероломно, но очень уж наглядно - он даже зауважал ее. А тут и танец закончился.
Мария Викторовна высвободилась и сказала насмешливо:
- Вот когда благодарить надо, Сергей Владимирович. Рассеянный вы очень.
- Виноват... Большое спасибо, - сказал Володин, так и не придумав, как же ей ответить, пока они возвращались к столу.
Матросский духовой оркестр, руководимый пожилым молодцевато-подтянутым мичманом в белых перчатках, играл без устали, словно пытался хоть этим как-то возместить острую нужду зала в женском обществе.
В отличие от штурмана все остальные, кто приглашал Марию Викторовну на танец, вели себя с ней безукоризненно, со старомодной, трогательной и смешной учтивостью, хотя с доктором она все же изрядно натерпелась. Он оказался поразительно глухим к ритму, неуклюжим, все время наступал ей на ноги и, в неимоверной сосредоточенности своей, вовсе не замечал этого. Мария Викторовна сама повела его в танце, а так как он упорно молчал, пришлось еще и разговорами его занимать.
Провожая ее на место, Редько совершенно убежденно вдруг заявил:
- По-моему, мы хорошо потанцевали.
- О да! - только и нашлась она. - Замечательно!..
Склонившись к микрофону, мичман в белых перчатках торжественным, многозначительным голосом сообщил, что на следующий танец приглашают дамы.
- Не хотел бы быть женщиной, - сказал Редько. - За целый вечер всего однажды и дают выбрать.
- Ну, в женской доле это еще не самое большое неудобство, - улыбнулась Мария Викторовна. - А скажите... Командир ваш... он танцует?
Редько издали посмотрел на Букреева, и, видимо, одно лишь представление об их танцующем командире развеселило его.
- Никогда не видел, - тонко хихикнул Редько. - Но было бы интересно взглянуть...
- Попробую вам помочь, Иван Федорович.
Чувствуя, что, промедли она хотя бы миг, ей уже и вовсе не решиться на такое, Мария Викторовна подошла к Букрееву.
- Юрий Дмитриевич, а командиру можно танцевать?
Букреев поднял голову. Мария Викторовна стояла перед ним, улыбаясь. Этого еще не хватало! Во главе с командиром - какие-то танцульки устроили!..
- Уставами как будто не запрещено, - буркнул он. А что он мог ответить? Сказать: не хочу?
Вставая уже, Букреев в нерешительности оглянулся, случайно посмотрел на Филькина, а тот, по-своему истолковав это, поощрительно закивал. Ведь единственным здесь человеком, по мнению Филькина, единственным, кто заслуживал танцевать с ней, был его командир. Все же остальные были, в конце концов, как он, Филькин, такие же, как он. И прав у них было не больше, чем у него, а если учесть, что Мария Викторовна появилась среди них благодаря его настойчивости...
- Филькин, - раздраженно сказал Букреев, - вам уже табанить пора.
Давно, еще с первых курсантских лет, когда они занимались шлюпочными гонками, Филькин усвоил, что слово "табанить" означает грести обратно, от себя, осаживая или разворачивая шлюпку, но какое это сейчас могло иметь к нему отношение - он не понял.
- Есть, - ответил Филькин, подумав с обидой, что в любом случае можно бы сделать ему замечание и не в присутствии Марии Викторовны.
Дома он, наверно, совсем другой, решила Мария Викторовна, удивляясь, что танцует Букреев легко и свободно. Вот уж не ожидала... Ну конечно, дома же он как бы в гостях, и то, от чего нам хочется иногда отдохнуть, - для них ведь все это награда, праздник... И жена у него, должно быть, красивая. Здесь, в городке, вообще много интересных женщин... И сын у него... Нет, пожалуй, двое детей - мальчишка и девочка...
- Юрий Дмитриевич, а биографией уставы не запрещают интересоваться?
- Чьей биографией?
- Офицера...
"Быстро, однако, клюнула..." - подумал Букреев.
- Ладно, в порядке исключения - скажу. Отличный специалист, женщинам нравится, холост...