20 марта, четверг.
Через два денечка каникулы. Скорее бы! Алексей Алексеич договорился с начальством из артели взять нашу троицу к себе в ученики на время каникул. Каждый день будем вкалывать по шести часов (почти как настоящие рабочие!). Станут и зарплату начислять.
А летом непременно поступлю на курсы электросварщиков. (При стройке открывается целый учебный комбинат.) Максим тоже собирается - на курсы электромонтеров.
Теперь расскажу по порядку о событиях нынешнего дня.
Прежде чем сунуть в парту Борьки его письма, печатными буквами написал на пакете: "Избранные сочинения Бориса Липковича-Извинилкина". А потом весь урок наблюдал за Борькой. Когда он обнаружил пакет, доставая что-то из парты, все яйцевидное лицо его тотчас запылало. Заалела даже полоска на коже головы - там, где жидкие волосики были старательно расчесаны на косой пробор.
"Ага, выкусил?" - подумал я со злорадством.
Чтобы никто не заметил его смущения и стыда, Борька низко-низко склонился над партой.
- Липкович, вы дремлете? - вдруг раздался голос Сергея Леонидовича, учителя физики, писавшего на доске какую-то формулу.
Борька опрометью вскочил и первым делом... извинился! По классу прокатился хохот.
- Что же вам, батенька, пригрезилось? - щуря уставшие близорукие глаза, спросил учитель.
- Извините, но мне... я и не думал спать, - развел руками Борька.
- Ах, вы и не думали? - Сергей Леонидович поклонился. - Тогда уж меня извините... Значит, мне, старому, померещилось! - Протягивая Борису мел, прибавил: - Прошу к доске. Чтобы класс лучше усвоил формулу, вы нам ее еще раз объясните.
Борька подошел к доске, подошел не совсем-то уверенно, без прежней прыти. Взял мел, поглядел на доску, потом перевел свой растерянный взгляд на лица товарищей. В классе не нашлось ни единой души, которая бы попыталась ему подсказать.
- Что же это вы, Липкович? - вздохнул учитель. - Круглый, можно сказать, отличник, и нате вам!
- Извините, Сергей Леонидович, - начал было Борька, но тот поднял большую мягкую руку, остановил его:
- Садитесь. С кем грех да беда не бывают!
Борька возвращался к своей парте при общем веселом оживлении. Только сейчас я понял, что его не очень-то любят в нашем классе.
Сразу же после уроков собралась редколлегия классной стенгазеты "Отличник учебы": Максим, Римка и я.
- Завтра в классе должен висеть новый номер газеты, - сказал я и хлопнул ладонью по красной папке с заметками. - Ясно? А теперь давайте разберем, что к чему, и за дело.
Отобрали для номера статью Елены Михайловны "Итоги третьей четверти" (она только вчера появилась в школе после болезни). Потом Зойкину заметку о производственном обучении, Кольки Мышечкина о радиокружке и разную мешанину в отдел "Кому что снится".
- А теперь, братья ежики, - начал было я, но Римка перебила:
- У меня есть предложение!
- Ну, ну, чего еще? - не очень-то любезно отозвался я. Эта Римка вечно имеет какие-то предложения. Для Римки стенгазета будто резиновая - всегда старается всякую чушь в нее напихать!
- У меня есть такое предложение, - раздельно, с выражением сказала Римка, кивая головой, точь-в-точь как учительница немецкого языка. - Мы буквально не уделяем внимания отношениям между мальчиками и девочками.
- Точнее, - поморщился я.
- Ну что у тебя за привычка перебивать? - возмутилась Римка и тряхнула косичками. - Хоть совсем рта не раскрывай!
"Это ты не раскрываешь рта? Вот умора!" - хотелось мне возразить Римке, но Максимка толкнул меня под партой коленкой, и я смолчал.
Римка закатила глаза, для солидности кашлянула и продолжала:
- Предлагаю... У нас имеются нехорошие случаи, когда мальчики пишут девочкам письма... с предложением дружить. А когда девочка не желает с этим мальчиком дружить, то мальчик начинает насмехаться над девочкой и даже.... даже говорит наоборот.
- Что наоборот? - спросил я
- Вот видите? - Римка трагически вздохнула и посмотрела на Максима: - Наоборот - значит наоборот! Что же тут непонятного? Значит, говорит, что не он, а она ему писала.
- А ты кого имеешь в виду? - спросил Максим и побледнел.
Римка опустила глаза.
- Это не столь важно, можно без фамилий. А злую заметку об этом или карикатуру надо непременно дать в газете.
Я сразу догадался, кого имела в виду Римка. Борьку, конечно! Но какой смысл об этом писать, да еще не конкретно? И высказался против.
Римка - горой за свое предложение. Максим поколебался, поколебался и взял ее сторону.
- Хорошо, - сказал я. - Пожалуйста, сочиняйте, что хотите: фельетон, басню, лирический стишок - что хотите. Но я вам не помощник!
И принялся печатными буквами переписывать статью Елены Михайловны, потом Зойкину. И тут-то, когда я вглядывался в каждое слово, в каждую буковку Зойкиной заметки, мне стало казаться... Но я решил об этом пока даже не думать. Возьму Зойкину писанину с собой и дома сличу с тем письмом. А сейчас не надо терять присутствия духа.
Когда прикончили стенгазету, когда повесили ее на стену, я заторопился домой. Шел самым коротким путем - через пустырь, мимо лесопилки.
Да, так и есть. И письмо и статейку писал один человек... Вот тебе и на! А я-то и не догадывался... Эх, и олух же царя небесного! Такой, наверно, во всем Старом посаде только один и есть - Андрей Снежков!
21 марта, пятница
Случилось то, чего так боялся!.. Столкнулся с ней в раздевалке.
И она и. я опаздывали. Не знаю уж, сказал ли я "здравствуйте!", но только она, повернувшись от зеркала, посмотрела на меня внимательно и приветливо.
А когда поднимались по лестнице, она положила мне на плечо свою теплую ладошку и участливо спросила:
- Андрюша, что с тобой? Ты так...
Она не успела договорить: я уронил полевую сумку. Вниз полетели, кувыркаясь по ступенькам, учебники, тетради.
- Ой! - вырвалось у меня, и я стал подбирать свое имущество.
Я не торопился. Разогнул спину лишь после того, как она поднялась на третий этаж.
В тот же день.
У стенгазеты толпа. Все тянутся к Максимкиной карикатуре. Разодетый с иголочки парень держит в обеих руках по десятку писем (Максим старался изо всех сил и своего добился - этот франтоватый типчик с губками сердечком очень смахивает на Борьку Извинилкина). Свои письма он предлагает убегающим в разные стороны девчонкам. Над карикатурой стоит одно слово: "Сердцеед". А внизу: "Не знаком ли он вам?"
В необычном восторге девчата. Шушукаются, пересмеиваются. На нас, мальчишек, смотрят с загадочными улыбочками.
А Борька Извинилкин делает вид, будто ничего не замечает.
К великой моей радости, Зойка нынче почему-то не появлялась в школе.
С утра был крепкий мороз, и в школу я пошел в валенках. А днем так развезло, так развезло! На дорогах лужи, да эдакие огромные - самая пора болотные сапожищи надевать. Пока шлепал до дому, насквозь промочил валенки... Как-то там, на Волге, дела у Глеба?
Я все еще в мыслях витал на ледяном поле Волги, где сейчас дорога каждая минута в битве за трубопровод, когда на пороге появилась мама. Увидела мои босые порозовевшие ноги, следы на полу, раскисшие валенки, которые я еще не успел спровадить на печку сушить, и такой подняла переполох!
- Андрей, ты маленький? На дворе мокредь, а он разгуливает в валенках! А если простудишься, а если свалишься?
Пришлось зажать ладонями уши, чтобы не слышать эти бесконечные "если".
- Сейчас же надевай ботинки с калошами - и в баню! Слышишь? Сейчас же!
Ну что поделаешь с женщинами, когда они разойдутся по какому-нибудь пустяку! По-моему, в таких случаях надо мужественно молчать. И я молчал. Махнул на все рукой и стал собираться в баню.
По дороге повстречал нашего химика Юрочку. Шел невеселый, грустный, уставясь себе под ноги. Он-то с чего такой?
А в бане, к своей радости, увидел нашего Ивана. Но Ванюшка почему-то не очень обрадовался моему появлению. Что-то все ежился, отворачивался, а садиться старался ко мне спиной. Кисейная барышня, да и только!
Никак не мог догадаться, что с ним происходит. Только у душа, когда Иван стоял, щурясь от удовольствия, под брызжущими струями воды, только тут вдруг понял, в чем дело. На груди у Ивана, под сосцами, была выколота замысловатая татуировка.
22 марта, суббота.
У нас в классе скандал. Это в последний-то день перед каникулами!
На первом уроке, на географии, Борис Извинилкин преподнес Елене Михайловне букет живых цветов.
На щеках у Елены Михайловны проступили красные пятна. Почему-то особенно запунцовела левая щека с такой крошечной ямочкой. Она сказала:
- Лучше бы вы, Липкович, девушкам преподнесли цветы. А мне за что? За тройку, которую вам по географии поставила?
Первыми захихикали девчонки. Потом засмеялись парни. Но Борька не очень-то смутился.
- Извините, Елена Михайловна, но я думаю - эта единственная тройка... чисто случайное явление. К. тому же вы здесь ни при чем. Просто я не подготовился.
И он пошел на свое место. Цветы остались лежать на столе. Елена Михайловна к ним не притронулась.
Развязка наступила на следующем уроке. По просьбе Кольки Мышечкина Елена Михайловна рассказывала об Индонезии (два дня назад мы смотрели в школьном зале фильм "По Индонезии"), Вдруг между партами от заднего ряда покатился глобус. Подпрыгивая на сучковатых половицах, словно большой спелый арбуз, он летел прямо к столу учительницы. Но глобус пустили слишком сильно. Он ударился о противоположную стену, у самой доски, отскочил назад и волчком завертелся на одном месте на глазах у всего класса.
На Елене Михайловне не было лица. С минуту она слова не могла вымолвить. Потом медленно встала, поправила на шее воротничок белой кофточки и спросила:
- Кто же это... веселую детскую игру затеял?
Молчание.
Тогда Елена Михайловна взяла со стола классный журнал. Помешкала мгновение и направилась прямо к двери.
- Я буду в учительской, - уже стоя у порога, сказала Елена Михайловна. - А тот, кто это сделал, пусть поразмыслит над своим поступком. Думаю, стоит.
И ушла.
Едва за Еленой Михайловной захлопнулась дверь, как вскочил Максим. Повернувшись лицом к парте, за которой сидели Борька Извинилкин и Данька Авилов, он закричал:
- Ты, ты, Авилов... ты что, б-белены объелся? Как ты п-посмел!..
Максим вдруг закашлялся, закрыл руками лицо и мешком опустился на свое место. Тут уж загудел весь класс.
- Безобразие!- визжали девчонки. - Позор на всю школу!
Кричали и ребята - кто во что горазд.
Зойку бы сейчас сюда. Она навела бы порядок. Но Зойка и нынче почему-то не пришла на занятия.
Не знаю, как уж это случилось, только я вдруг встал и грохнул по парте кулачищем.
- Хватит! Перестаньте!
И, удивительное дело, шум постепенно смолк. А я уже подходил к трясущемуся Даньке. Что он отъявленный трус, я знаю давно.
- Говори, заячья душа, ты или не ты?
Конопатый Данька моргал красными веками и жался к Борьке.
- Ты, спрашиваю? - Я вплотную подошел к парте.
- Не я, не я... это он... он меня подговорил, Борька! - плаксиво заныл Авилов.
За шиворот стащил Даньку с парты. А потом развернулся и ударил Бориса в лицо. Получай, гад!
В тот же день.
После уроков меня вызвали к директору. В кабинете, кроме Голубчика, никого не было. Едва я притворил за собой дверь, как на мою бедную голову посыпалась самая отборная брань.
- Хулиган, разбойник! - орал раскрасневшийся Голубчик, стуча по столу волосатым кулаком.
Я молчал. Молчал, уставившись на багрово-синий нос Голубчика с широкими ноздрями, раздувавшимися, как кузнечные мехи. Сейчас вот даже удивляюсь, почему я нисколечко не испугался, когда бушевал Голубчик.
Устав, директор откинулся на спинку стула, крякнул и с минуту собирался с новыми силами, как думал я, чтобы снова начать упражнять свои голосовые связки.
- Расскажи-ка мне, голубчик, как это ты отличился? - спросил он спустя некоторое время, расстегивая верхний крючок на стоячем воротнике кителя с заштопанными дырочками от орденов. Того самого кителя, которым так восхищались наши первоклассники.
Я, кажется, ничего не ответил, только передернул плечами.
- Это ты, понимаешь, подговорил Авилова свалить все на Липковича? - снова последовал вопрос.
В первое мгновение я даже не понял, о чем спрашивает Голубчик.
А он продолжал:
- Вы с Авиловым были в заговоре. Это ты, понимаешь, подговорил его пустить глобус? А потом свалили на Липковича? Так ведь?.. У меня не отвертишься! Учти, понимаешь, если во всем не признаешься, не извинишься перед Липковичем...
- Ни за что! - вырвалось у меня. - И признаваться мне тоже не в чем! Пусть ваш Липкович...
Я не успел договорить - распахнулась дверь, и в кабинет вошли наши ребята, человек десять. Впереди всех Максим и Римка.
- Вам чего? - недовольным голосом пробурчал Голубчик, снова багровея. - Не видите - занят!
- А мы тоже по этому вопросу, - храбро выступая вперед, заговорил белый как снег Максим. - Мы уже были в комитете комсомола и сказали... - Максим перевел дыхание. - Весь наш класс возмущен хулиганством Липковича и Авилова. А Снежков... правильно он его по морде! Тоже вот и вам говорим... Ни Елену Михайловну, ни Снежкова не дадим в обиду! А Липковича.. пусть он из нашего класса убирается! Так ведь, ребята?
- Правильно!
- Долой Липковича!
Громче других орала Римка.
Голубчик дрожал от возмущения. Но ругаться больше не решился. Он лишь махнул рукой:
- Идите... все идите!
Шумной гурьбой мы высыпали в коридор. Хотелось обнять и расцеловать ребят. Даже Римку я не прочь был чмокнуть. Но я не сделал ни того, ни другого. А повалился на перила лестницы и покатился вниз, крича во весь голос:
- Берегись, задавлю!
23 марта, воскресенье.
Мама расщедрилась и напекла пирожков - с картошкой и с капустой. Неплохо начинаются каникулы! За стол сели вдвоем: ни Глеба, ни Ванюшки нет дома. В последние дни Глеб наш совсем перестал приходить ночевать. А Ивана утром срочно вызвали на работу: кто-то у них там не явился на вахту.
Сидим скучные. Это, наверно, потому, что мы уже отвыкли от тихой жизни. А с тех пор как Глеб перестал заглядывать домой, мама почему-то стала раздражительная, нервная. И даже не улыбнется.
Вот и сейчас: держит в руке пирожок, а сама смотрит в окно и о чем-то думает. Весь лоб в морщинах, как разлинованная бумага.
- Слушай, мам, - говорю, - а не отнести ли Глебу пирожков? А? Хочешь, в момент слетаю?
Но она не слышит. Тогда я еще раз окликаю ее. И тут мама сразу оживляется. Забывает про свой пирожок и бежит к плите.
- Да ты поешь вперед сама, - говорю ей, но она громыхает кастрюлями и знать ничего не хочет!
Когда собрался в дорогу, мама вручает мне самую большую кошелку, какая только у нас есть.
- И чего ты туда насовала? - ворчу я, разглядывая пузатую кошелку.
- Иди, иди, да побыстрее! - Мама смеется. Она преображается на глазах. - Смотри не застуди пирожки! Скажи ему - прямо со сковородки!
На улице тихо. С низкого белесого неба сыплет снежок. Сыплет неохотно, словно по принуждению.
Город остался позади, когда из сосняка, громыхая колесами, показался железнодорожный состав. (Эту новую ветку, соединяющую областной город с нашей стройкой, протянули в начале зимы.) Вагоны, платформы. Казалось, им не будет конца.
Все эти мелькающие в глазах тракторы, самосвалы, штабеля труб и стройматериалов железнодорожники везут Гидрострою.
Как-то на днях я прошелся мимо очередного состава, прибывшего на станцию, и был прямо-таки ошарашен. Вся страна, от края и до края, включилась в строительство Волжской ГЭС!
"Волга. Гидрострою. Ленинград" - было написано на одном из вагонов. На платформе с громоздкими частями экскаваторов - другая надпись: "Уралмаш - Волга". Грузы на стройку поступали отовсюду: из Москвы, Саратова, Выксы, Сибири, с Прибалтики, из Армении.
Когда я, глазея, брел мимо состава, между железнодорожниками, стоявшими возле новенького, сверкающего краской вагона, происходил такой разговор:
- Скажи на милость, а этот вагон, видать, по ошибке сюда заслали.
- Почему по ошибке?
- Ну как же не по ошибке: написано - "удобрение". К чему оно здесь, удобрение это самое?
- А сады? Тут же, паря, новые города начнут строить. А какая красота жизни без садов?
Шагал дальше и думал: вот уже кто-то позаботился и о тех садах, которые через несколько лет расцветут здесь, на берегах нового Волжского моря, радуя глаз кипенью нежных лепестков. Как это здорово!
...Состав, наконец, кончился. А снежинки все летят и летят, тихо кружась.
Иду быстро. И вот уже место сварки трубопровода. Черная кишка огромного дюкера четко выделяется на белой, припорошенной поверхности льда. Эта первая километровая нитка трубопровода уже готова к спуску на дно Волги. Сейчас электросварщики варят вторую нитку Работа не замирает даже ночью.
Глеба разыскиваю не сразу. Все электросварщики на удивление похожи друг на друга в своих грубых брезентовых комбинезонах, натянутых на ватные куртки и штаны. Лица их закрывают серые щитки, чем-то напоминающие корыта, в которых хозяйки рубят мясо. Попробуй-ка тут разыщи нужного тебе человека!
И все же я без посторонней помощи отыскиваю Глеба. Толстый и неуклюжий, словно водолаз в полном снаряжении, он лежит на досках, положенных прямо на лед, и варит потолок трубопровода.
Невольно замираю на месте, ослепленный мириадами шипящих искр, разлетающихся во все стороны.
А распластавшийся под трубой Глеб ничего не видит, ничего не замечает, кроме своей "волшебной" палочки - держателя с электродом. Это из-под нее-то и вырываются крошечные голубоватые молнии.
По всему чувствуется: работа у Глеба трудная, требующая большого напряжения воли и, может, даже большого виртуозного мастерства! В самом деле, попробуй полежи в мороз час, да в неудобной позе на льду, беспрерывно сжимая в застывшей руке держатель с электродом.
Электросварщик должен точно, очень точно рассчитывать каждое свое движение. Водя держатель у стыка труб, он обязан так наловчиться расплавлять металл, чтобы пенящийся, раскаленный до белизны сплав успевал быстро застыть и затвердеть в нужном месте. (Обо всем этом я вычитал из Глебовой книжки.)
А какие швы красовались там, где уже прошлась "волшебная" палочка Глеба: ровные, плотные! Крепко сварено, ничего не скажешь!
Проходит, наверно, с полчаса, прежде чем я вспоминаю про свою кошелку с пирожками.
- Глеб! - кричу, закрываясь рукой от слепящих искр-молний. - Вылезай, я обед тебе принес!