- Ишь какая! Напала, словно кобчик на полевую мышь.
- Ладно, отвяжись, мне ответить надо по-серьезному, а ты со своими остротами. Тошно тебя слушать. - И повернулась к Петру. - Вообще, конечно, машин пока маловато. Если говорить для газет, то все нормально. Приезжают фотографы, даже с кинохроники были. Согнали четыре комбайна и принялись их снимать. Красиво. А для понимающих людей - глупо. Никогда комбайны четверками не работают. Комбайнеру отводится массив, с него спрашивают так же, как с трактористов. Если, например, запустить сразу подряд, один за другим, пять тракторов, то попробуй выясни потом, кто хорошо пахал, а кто плохо… А ручного труда много еще. Свеклу руками обрезаем, руками в бунты сносим. Есть свеклокопатель. У нас, правда, выкопал, потому что передовые мы, а у других нет, руками копают еще. Зерно тоже приходится в большинстве руками лопатить, сортировать. Есть один показательный ток в колхозе, механизированный, так он всего не обработает… Да вон сам бригадир жалует. Он все дополнит.
Хорьков шел не торопясь. Под его сапогами потрескивала ботва, каблуки оставляли глубокие вмятины.
- Заманивают, Петр, на колхозную работу? - спросил Хорьков. - Здоров, моряк! Их послушать, так сама персидская княжна захочет на бураки.
- Не угадал.
- Меня, что ли, поругивали?
- Нет. О тебе разговора не было.
- Тоже плохо. Чем меньше разговора, тем меньше славы.
- С тебя славу уже на карборундах надо отчищать, - заметил Помазун и в ответ получил немилостивый погляд бригадира.
- Ручного труда еще много. Массивы ишь какие! - сказал Петр.
Машенька отошла к звену и принялась за работу. Видимо, она не хотела мешать разговору.
Хорьков надавил пальцами погнутое крыло линейки, железо не поддавалось. По запыленному крылу вывел: "Срочно в ремонт".
- У вас, на корабле, пыли-то нет. Три - четыре раза в сутки приборка, а тут ее хоть отбавляй. С земли летит.
- К чему ты так?
- Насчет ручного труда. Можно пять коробов наболтать девчатам о механизмах, и станут они ждать, из-под платочка выглядывать. А наше крестьянское дело особое, это не то что уголь рубать. Там он лежал миллиард лет и столько же еще пролежит, только крепче будет. У нас время все решает. Нам некогда ждать механизмы, работать надо. Руками, плечами, чем хочешь. Вон твоя мамаша с больными ногами форсирует график. Ее не неволили, а она дома не осталась. Значит, коллективное, артельное дело дорого для нее.
- Ты тогда меня неправильно понял. Разреши объясниться?
- Говори.
- Ты прав, когда за коллектив заступаешься.
- Как же! Конечно, прав.
- Но и в коллективе можно работать по-разному.
- Тоже согласен. Дальше прошу.
- Бурлаки баржу тащили по Волге тоже коллективно?
- Не видел их.
- На картинке видел?
- Конечно. Картина художника Репина.
- Петька все ближе к воде, - заметил Помазун. - Здорово, видно, его в море купали.
- Ты, Хорьков, против такого коллектива? - спросил Петр.
- Чтобы бечевкой баржу тащить? Конечно, против!
- И я против. Пришло время, потянули баржи буксирами.
- Ты говоришь о развитии техники вообще или применяясь?
- Только лишь применяясь.
- Я просто внес поправочку, Петя, чтобы тебя не повело в сторону.
- Чтобы с курса не сбился, - сказал заскучавший Помазун, с отвращением относившийся ко всяким политическим спорам, когда и так, по его мнению, все было совершенно ясно.
Кругом расстилались поля, зыбко колебался воздух над недавно распаханным чернопарьем, темневшим вдалеке, близ кургана, похожего на отдыхающего в тени двугорбого верблюда.
Равнина требовала технику. Одними руками, пусть даже такими, как у Машеньки Татарченко, здесь не управиться. Это все равно что вручную крутить коленчатый вал корабля. Почему Машенька должна руками перетирать навоз, ведрами разносить его по загону и, почти не разгибая спины, вырывать сорняки, обрезать свеклу?
- Так вот, Хорьков, я против бурлаков, - Петр говорил душевно, чтобы не обидеть. - Может быть, меня на флоте механизацией избаловали, не знаю… а против. Навалили мы на крестьянскую женщину сто пудов, а сами вот так, как Помазун, ходим сбоку да около с ременной плеточкой.
- Ну, ну, морская душа! Отвык ты от реальной действительности, - возразил ему Помазун. - Плетка - символ казачьего духа. Еще бы черкеску, кинжал, башлык на спину… Поехали-ка, всего внутреннего положения все равно не обговоришь.
- Езжайте, раз дело есть. Только у меня последний вопрос к Петру. Конец-то где?
- А может, не конец, а только начало. - Петр аккуратно расправил полость на линейке.
- Скрытный товарищ, - Хорьков пожал плечами.
- Он нас сегодня торпедирует. - Помазун разобрал вожжи. - Выучили его морским атакам на нашу голову.
Хорьков надвинул на лоб шапку.
- А за своих девчат я не волнуюсь. Наши птахи надежней всяких механизмов.
Подошла Машенька, будто невзначай толкнула Петра и шепнула:
- С Марусей обязательно повстречайтесь. Ждет она…
Так вот где для него главное! А иначе почему так вздрогнуло сердце?
Над свекловичным полем держался особый запах растревоженной земли и привядшей сочной ботвы. Девчата завели песню. Сверкали резаки в их руках.
Все дальше и дальше эти звездочки. Наконец и они погасли вместе с песней, завезенной сюда еще прадедами с "матери-земли" Украины.
Под мягкий перестук колес линейки болтал Помазун:
- Трудно нынче нашему брату стоять у руководства, Петя. Образования не хватает. Видел звено Машкино? Почти все с семилетним, а то и больше. Помню, приехал я к ним и принялся развлекать пустыми побрехеньками, а они как ошарашили меня лекцией про какое-то давнее там армянское царство! А потом дали палочку и говорят: "Извлеки квадратный корень…" Ты слыхал? Квадратный корень!
- Слыхал, конечно. Продолжай.
- Дают, значит, мне палочку и на землю указывают… Я, брат, давай ковырять наш кубанский чернозем лозиной, а он жирный, как масло. Девки верещат надо мной, будто скворчата. Тогда я бросил лозинку: "Что вы придумали, дерзкое племя? Какой тут квадратный корень может быть?" - "Просим, просим! Извлеки!" Я тогда им в ответ на басовой мужской струне: "Раз он тут закопан, дайте лопату, вот тогда я лопатой хоть на пять штыков пройду, хоть до траншейного профиля, и любой корень извлеку! Только, говорю им, вы меня не разыгрывайте, нету на свете квадратного корня". Заливаются они: "А какой корень есть?" Я отвечаю, как и положено: "Всегда, девчата, по агрономии, корень должен быть круглый и с усиками для захвата питательных аммоналов, или, как их, атаминов…".
- Ну, ну… Уморил, Степан!.. - Петр смеялся от всей души.
- Я знаю, над чем ты регочешь, Петро… Я и сам потом над собой похихикал. Но, пойми, думал-то я о природном корне: морковка там аль бурак, вербы корень. А они-то меня про другое пытали.
- Учиться надо, Помазун.
- Ты же знаешь, какая у нас была учеба. То в поле, то в самое ниверситетское время оторвали от лемехов да за другие лемехи: кого за пулемет, кого за "Т-34". У вас, матросов, хорошо: кругом машины, тепло, сухо, каюты и те из металла с окрасочкой. А я, ты знаешь, на пузе прополз с пулеметом больше, чем Колумб прошел на своих кораблях, честное слово! Камышев среднее образование кончает, заочно и очно. Только он же, ты заметил, весь от мыслей разных ссохся, как груша в духовке. Запекли его науки, Петя…
Порывисто подул северо-восточный ветер. Небо быстро затекло облаками.
Съехали в балку и с полчаса катили по русловой сенокосной дороге. Не было ни пыли, ни ветра - затишек.
На гребне балки показалась свежая кирпичная конюшня и незаконченные такие же краснокирпичные постройки зимовника. Сюда выезжали когда-то в ночное. Отличными пыреистыми выпасами славились эти угодья. Горели костры, звенели путами кони, сладко спалось под овчинным кожушком даже в студеные предутренники.
Строгий табунок любопытных кабардинок сгрудился на бугре. Породистый молодняк, холки и спины еще не потерты хомутами и сбруями. Косо распластав крылья, парили над зимовником мелкие степные орланы.
Кони заржали и стремительно вынесли линейку на венец балки. Видимо, знакомы им были эти места и манили водой и кормами. Только возле ворот конюшни осадил Помазун резвую пару. Камышев стоял у конюшни с закатанными рукавами и смотрел в их сторону.
- Поджидает наш мыслитель! Дотошный он руковод! Везде сам.
Камышев холодно кивнул Помазуну:
- Долго же ты добираешься. Пришлось в твое драгоценное отсутствие кое-кого убеждать.
- Вольно же вам, товарищ председатель! - бурчливо возразил Помазун. - Сделали бы все, сдали, и уж тогда, пожалуйте бриться, приезжайте к барабанному бою, к торжественному открытию фермы.
- Любишь ты торжествовать, Помазун. Стойла-то неправильно приказал делать. Да и трамбовку твои не понимают. Пришлось самому показывать…
Сразу было видно, не из рисовки распинается Камышев, не для показного трюка вымазался он по самые уши, ссадил руки до крови. Лошадей Камышев любил и ценил еще с гражданской войны, когда служил в конно-артиллерийском дивизионе. Приворожила его Кубань. Здесь и женился. Один из первых колхозов выбрал председателем Камышева. Доверила ему артель свои земли, скарб, тревоги и скупые радости. Сколько назад ни смотри - всех трудов не перечтешь. Воловья сила и выдержка у русского упрямого человека. Там, где у другого хребет хряснет, у русака только чуток заскрипит и словно обжелезится, приобретет еще большую упругость. Война жестоко расправилась с артельным хозяйством. При отходе в Крым перестреляли гитлеровцы племенных кабардинок, угнанных за Голубую линию. Но не всех успели. Вернулись партизаны на породистых конях, вернулись на пепел, на горе. Неласковый человек в овчинном полушубке, с автоматом дулом книзу, с гранатами у пояса и запалами в нагрудном кармане застал в своей хате штаб наступающей советской дивизии. Генерал наспех ел копченый залом и запивал кисляком. Поснедал с ними Камышев, а потом разыскал жену и детишек, как сумел приласкал их и принялся за работу. Ой, сколько ее привалило! Попробуй восстанови все, приведи в достойный вид разрушенное, когда ни гвоздя, ни доски…
- Люди доверили тебе дело, а ты гарцуешь, - упрекал Камышев Помазуна. - Ты же не с меня жилы тянешь, а с народа. У нас же колхозная касса, а не золотое дно…
Помазун прошел в конюшню.
- Что же вы тут накомандовали, товарищ председатель? Не понимаю ваших идей. Сняли доски с пола и приказали наводить лоск отсталым конно-артиллерийским способом. Трамбовать буфером?
Камышев, ни слова не говоря, взял одну из досок за край, приподнял:
- Ну-ка, потопчись.
- Зачем?
- Потопчись. Вообрази, что ты конь.
- Можно вообразить. - Доска под Помазуном затрещала. - Тонкая, считаете? Вижу, нужна толще. Нет материала, Михаил Тимофеевич.
- Тем более один выход - трамбовать… Удобнее, дешевле и копыту мягче.
- Так. Прошу извинить! А кормушки зачем разорили?
- Высоки для молодняка. Будут тянуться и прогибать спину. Кость-то молодая!
- Так… А если низкие?
- При низкой кормушке у молодняка будет нормально развиваться позвоночник.
- Предположим.
- Не предположим, а так точно.
- Что же мне теперь делать?
- Если не знаешь, надо спрашивать, учиться. А не хочешь учиться, начинай с конюха.
- Конюхом? Нет! На такой червяк Помазун не клюнет. Я лучше в цирк пойду.
- В цирк? - Камышев изумленно развел руками. - Неужто ослышался?
- Не ослышались, Михаил Тимофеевич. Могу сообщить прискорбную новость. Меня уже два раза в цирк приглашали.
- Что же ты там будешь делать? Коням хвосты крутить?
- Джигитом буду. Один раз выступил - и сто семьдесят пять рублей в карман.
- А если в месяц всего два раза выпустят?
- Ну нет! Договор! Не менее десяти сеансов.
У Камышева щелочками сузились глаза, кожа на лице собралась гармошкой.
- А слонов тебя не приглашали дрессировать?
- Я джигит, не дрессировщик, - менее вызывающе ответил Помазун. - Вольтижировка - да… Тоже могу… На мотоцикле могу…
- Тебя там совратят.
- Как?
- Водку научат пить.
- Кто кого, не знаю, - Помазун осклабился.
- Из колхозного быта - в цирк!
- А что цирк? Советское учреждение… Цирк - массам!
- Брось ты придуриваться. Противно слушать! - резко оборвал его Камышев. - Пойдем, Петр, дальше. Всех его фантазий не переслушаешь…
Кирпичная кладка еще пахла цементом. Накрывали волнистым шиферным листом последние звенья кровли. Надвинув на лоб папаху, Камышев водил за собой Архипенко и влюбленно рассказывал ему обо всем. Показывал фундаменты второй конюшни, дома для конюхов, колодец с глубинным насосом.
- Хотел с вами в станицу, а придется ехать на зернохранилище. Надо прекратить термическую обработку посевного зерна… Думал, ветер дождь нагонит, а ветер оказался сухой, загубит материал. При дожде можно мокрое протравливание, а по такому нудному ветру - только сухое.
По дороге схватывалась пыльная вихревка.
- Может, я смотаюсь на зернохранилище? - предложил Помазун, видимо решив идти на мировую. - Все ваши приказания передам.
- Смотаешься? На чем?
- Ясно на чем. На кабардинце. Разом домчит!
Камышев с состраданием посмотрел на мягкие козловые сапоги Степана, на потертые его штаны с желтыми леями, заметил, как нетерпеливо играет он плетью и хищнически-страстно присматривает себе кабардинца у коновязи.
- Урок не пошел на пользу.
- Конфузите, Михаил Тимофеевич?
- Кони-то племенные, матки, а?
- А как же джигитов воспитывать?
- Вот так и воюю с отсталостью! - незлобно сказал Камышев и безнадежно махнул рукой. - Давай линейку! Распорядись.
Камышев присел на корточки, угостил Петра горстью подсолнуха.
- Значит, на следующий год точно ждать тебя, Петька?
- Точно.
- У тебя прежняя специальность? Сигнальщик?
- Да.
- Специальность для нас непригодная. На тот год радиостанцию получаем, узел расширяем, телефонизируемся. Тебе бы радиотехнику изучать. Специалисты не только по зерновым или кенафу нужны… - Председатель пока не проговаривался о своих планах использовать Петра в животноводстве.
"Ладно, - думал Петр, - планируй как хочешь, у меня еще есть флотский год в запасе".
Камышев ставил в пример Василия, хвалил его.
- Надежным человеком стал. Красивый из него механизатор выходит. Может, через годик-другой у нас свой Константин Борин как в опоке отольется.
- Не отольется, Михаил Тимофеевич. На флот хочет Василий.
- На флот? - переспросил удивленно Камышев. - Не знаю… Не уверен…
- Мне еще в Севастополь писал. Хочет райком просить направить его именно на флот. Удерживать не станете?
- Никого силком не держим. Милиционеров со свистками не выставляем, - с достоинством ответил Камышев. - Только, по моему мнению, всегда надо идти одной дорогой. Посвятил себя механизации - не изменяй.
- Мечтает о море.
- Проглядел я его мечту, - Камышев вздохнул.
- А вы что, и мечты регулируете?
- Регулировать не имею права, палочки нет, а направлять мысли по правильному руслу не отказываюсь. Особенно у молодежи. Насчет Василия - новость! Мало ли кто не носит бляху с якорем! А вышло вон что! Жалко. Поехал я, Петр. А тебя Степан доставит на том же транспорте.
Помазун крестообразно помахал плеткой вслед уехавшему председателю.
- Понял, каков он, Петя? Он тебе все мозги высушит. Давит, как пресс, на сознательность. Дисциплину завел, как в пехотной роте, придирается ко всякой пустяковине. Наблюдал комедию? Меня на доске заставил прыгать, племенного жеребца представлять. Да будь ты трижды рыж, фанатик колхозной жизни, утопись ты в ней по самый вершок папахи, а я нарежу отсюда винта при первом удобном случае! Такие, как Камышев, из живых людей могут семислойный бекон делать. У них все впереди, как в евангелии. А вот я для проверки пытаюсь туда допрыгнуть, никак не достану. Может, груз капитализма и пережитков на ногах виснет, не пускает. Хватит. Я уже не свежачок, на сороковой активно потянуло. Меня к людям тянет, а не к таким колдунам, как Михаил Тимофеевич. Тикать от них нужно. И чем скорее, тем лучше…
VIII
Прошло три дня, а Петру еще не удалось толком поговорить с братом. Либо избегал его Василий, либо мешала подготовка "каравана" в помощь закубанским станицам; там не могли справиться с невиданным урожаем колосовых, а уже поспевали подсолнухи и табаки. Василию, похоже, хотелось поскорее уехать, и он явно избегал встречи с братом наедине. Наконец такой случай представился в день последних сборов, когда Василий прибежал за сундучком и бельишком.
- Ксюша, разведи утюг, пройдись по майкам, а то я их сполоснул, сырыми засунул. Ишь как покорежило, - не глядя на старшего брата, попросил Василий. - Налей-ка, прошу, горячей воды, побреюсь.
Да, уже брился недавний пацан. Два года назад у Васьки, пожалуй, и намеков не было на бороду, а сейчас ишь с каким потрескиванием ходит по щекам бритва!
- Подрастаешь.
- Выше вербы? - Василий сидел спиной к брату, возле настольного зеркала, утыканного кругом бумажными цветами. На руке Василия показался неумело наколотый якорь.
- А кожу портишь зря, - сказал Петр, - татуировка теперь - признак отсталости.
- Не думаю. Морская традиция.
- Может, и традиция, но плохая.
- В уставе нет запрета, - буркнул Василий.
- Надулся, вижу.
- Чего мне дуться. Ты не вол, я не лягушка. Некоторые товарищи родинку у другого замечают, а своей бородавки не видят.
- Ой, ой. Про меня, что ли, Вася?
- Про тебя, Петя, - хмуро передразнил его Василий.
- Объясни. Надолго ведь расстанемся.
- Только без обиды?