Теперь, через два года, сидя в самолете, летящем в Хабаровск, Тэгрынэ улыбается, вспоминая эту историю. Но в тот вечер ей было не до смеха.
Не дождавшись отца, Тэгрынэ пошла тогда к соседям - к резчику Гэмауге. Там все было спокойно: погруженный в свою работу, резчик даже не заметил, в каком виде явился Инрын, даже не спросил, почему Инрын вздумал переодеваться.
Какие только планы не приходили тогда в голову растерявшимся ребятам! По большей части, прямо надо сказать, это были планы не очень смелые: сводились они к тому, чтобы как-нибудь избежать объяснений со старым Мэмылем. Тэгрынэ даже хотела немедленно, не дожидаясь конца каникул, бежать в Анадырь. Инрын предлагал другое - отправиться вместе в глубь полуострова, к дальним родственникам, живущим в одном из оленеводческих колхозов: в Анадыре родители сразу нашли бы, в тундре легче затеряться… Впрочем каждое из этих намерений прожило не более пяти минут.
Оставаться дома и делать вид, будто ни в чем не повинна? Пропажа может быть обнаружена не сразу, так как футляр висит на своем обычном месте, - откуда известно, что он пустой? Нет, это тоже плохой путь. Это могло бы только отдалить объяснение на два-три дня, не больше. Потом все равно пришлось бы сознаться, иначе отец подумал бы на кого-нибудь другого, а это было бы совсем уж нехорошо.
В конце концов Тэгрынэ решила все рассказать отцу. Инрын предлагал попросить Гэмауге помочь в этом разговоре, но Тэгрынэ отвергла и такой план: сама провинилась, сама должна и ответ держать!
Вначале отец даже не поверил. Подошел к футляру, открыл, тщательно осмотрел, как будто бинокль мог запрятаться куда-нибудь в уголок. Было видно, что старик огорчен. Но он спокойно погладил дочку по голове и спросил:
- О чем же ты плачешь? Ничего, у меня глаза еще достаточно зоркие. Я и без бинокля могу увидеть зверя там, где другой ничего не разглядит.
- Но ты всегда брал его с собой на охоту.
- Верно, дочка, брал. Но больше для виду, для похвальбы. Правда! Сказать по совести, я редко глядел в бинокль. А на охоте он даже немного мешал. Когда идешь на охоту, надо брать только самое необходимое…
Тэгрынэ понимала, что он говорит это ей в утешение, и слезы еще обильнее лились у нее из глаз.
- Не надо плакать, дочка, - строго сказал старый Мэмыль. - Ты ведь уже не маленькая. Только скупые и глупые люди могут плакать из-за вещей.
- Но я взяла эту вещь не спросясь!
- Да, лучше, конечно, было бы спросить. Но я - твой отец, ты - моя дочь, и все, что мы имеем, это наше общее. Значит ты потеряла свой собственный бинокль, Тэгрынэ. Почти свой собственный. Стыдно плакать из-за такой потери… Скажи мне лучше, какие водоросли вы собирались искать?
И он стал с интересом слушать ее рассказ о водорослях, из которых добывают иод и бром, о водорослях, заменяющих самые лучшие калийные удобрения… Теперь Тэгрынэ догадывается, что отец старался отвлечь ее от мыслей о бинокле. Впрочем, кто знает, он мог и вправду заинтересоваться, мог и вправду не очень горевать о потере. Он ведь не жадный. Он жадный только до знаний. Как и она…
Тэгрынэ вспоминает, как попал бинокль к ее отцу. Она была тогда совсем еще девчонкой. Ей было лет десять, наверно, или одиннадцать. В поселок приехал тогда какой-то ученый, собиратель народных песен и сказок. Его направили к Мэмылю - во всем поселке Мэмыль считался самым лучшим рассказчиком. Прослушав целый вечер и исписав целую тетрадь, ученый сказал:
- Я давно не встречал такого чудесного рассказчика. Вы действительно заслужили свою славу. Но все это трудно назвать фольклором в собственном смысле слова. Это именно рассказы, а не сказки. Это интересные случаи из вашей жизни. Это иногда пересказы - тоже очень интересные и своеобразные - некоторых произведений русской литературы. Тут есть кое-что из Гоголя, кое-что из Горького. А мне хотелось бы услышать то, что вы сочинили сами. Или то, что вы слышали от других, все равно. Но чтоб это было именно фольклором, народным творчествам.
- Нет, сочинять я совсем не умею, - рассмеялся Мэмыль. - Я действительно больше рассказываю о том, что мне читала дочка. Эти рассказы из хороших русских книжек соседи слушают особенно охотно, потому что это правдивые рассказы, а на чукотском языке книжек еще маловато. А что до сказок… Сказки и песни вы услышите в другой яранге. Завтра я поведу вас к старому Атыку. Он сам складывает песни, лучшего певца вы не найдете на всем побережье.
Ученый остался ночевать. Не желая стеснять хозяев, он собирался лечь в сенках, но Мэмыль сказал:
- Есть такой старый чукотский обычай: если к тебе пришел гость, а у тебя нет дров для очага, - сломай на дрова свои нарты, чтобы гость мог обогреться; если у тебя нет и нарт, сломай на дрова одну из жердей своей яранги. Я не могу позволить вам спать в сенках.
Тэгрынэ постелила гостю в пологе. Она постелила ему шкуру медведя, убитого Мэмылем года за два до того. Гость лег и при свете жирника стал читать какую-то книгу. Мэмыль спросил, что это за книга, и вместо ответа гость начал читать ее вслух. Это были стихи Некрасова. Стихи очень понравились Мэмылю и Тэгрынэ. Они слушали с таким вниманием, столько раз просили почитать еще и еще, что через день, уезжая из поселка, ученый подарил им эту книгу.
Мэмыль не стал отказываться. Но он сказал "Если берешь с собой книжку в такой далекий путь, значит, очень любишь ее". И со своей стороны подарил ученому медвежью шкуру. "Спасибо, - сказал ученый. - Но тогда пусть книжка будет моим подарком Тэгрынэ, а вы возьмите себе мой бинокль".
Так Мэмыль стал обладателем бинокля. И он владел этой чудесной штукой до тех пор, пока Тэгрынэ не вздумала коллекционировать водоросли…
Неудачная экспедиция, закончившаяся купанием в студеных волнах Чукотского моря, не охладила любви Тэгрынэ к растениям. Прошло два года, Тэгрынэ успешно окончила школу, и ее любимый предмет именовался уже не просто ботаникой, изучаемой каждым школьником, а важно назывался агробиологией. Но по-прежнему целыми часами могла она просиживать над своими гербариями, рассказывать о садах, которых никогда не видела, мечтать о смородине и клубнике, которые будут расти в местах, доступных пока что только морошке, клюкве да заполярной ягоде шикше.
Надо было поступать в институт. Так советовали учителя, так хотела Тэгрынэ, так хотел и старый Мэмыль, как ни грустно было ему расставаться с дочерью. Хабаровск - это уже не Анадырь! Из Анадыря Тэгрынэ приезжала два раза в год - на летние каникулы и на зимние. Да еще два раза за зиму Мэмыль навещал дочку. Теперь только один раз - летом - сможет приезжать домой Тэгрынэ. Зимние каникулы слишком коротки, от Хабаровска не доедешь. И письма втрое дольше будут идти… Правда, у старого Атыка сын учится еще дальше - в Ленинграде. Но у Атыка и старуха жива и другие дети с ними живут. А у Мэмыля, кроме дочери, - никого.
Однако задерживать дочь Мэмыль не хотел. Наоборот! Пусть учится, пусть узнает все то, чего не мог узнать Мэмыль, пусть откроются перед ней все пути, которые прежде были закрыты для чукчей.
Тетя Нутэнэут приготовила в дорогу лепешек, жаренных в нерпичьем жиру. Когда Тэгрынэ пришла прощаться, лепешки были уже готовы, дядя Гэмалькот аккуратно обернул их чистой тряпицей, а поверх - кожей, чтобы не замаслили чего-нибудь в чемодане.
- Ой, зачем же мне столько! - воскликнула Тэгрынэ.
- Еда в дороге не тягость, - наставительно сказал Гэмалькот. - Едешь на день - бери запас на неделю.
- А едешь морем - запасайся вдвое, - добавила Нутэнэут. - Бери, Тэгрынэ, ты ведь любишь эти лепешки. И Мэмыль их любит. А дорога у вас дальняя, пригодятся.
- Морем мы - всего два дня. Отец только до аэродрома меня проводит. А оттуда он меня самолетом отправит. Это - за медаль. Он мне давно обещал.
- Самолетом?! - Нутэнэут опустилась на китовый позвонок и посмотрела на племянницу так, будто та сразу изменилась. - Самолетом! Знала бы покойная Туар, что ее Тэгрынэ поедет учиться в Хабаровск! Да еще по воздуху полетит, самолетом!
И Гэмалькоту, и Тэгрынэ, и самой Нутэнэут стало от этих слов яснее все значение предстоящего полета. Правда, они уже привыкли к таким вещам, даже старики постепенно привыкли. А двадцать лет назад, когда жива была Туар, это казалось бы чудом. Как тревожилась бы Туар за свою дочь. И в то же время - какой гордостью наполнилось бы ее материнское сердце!
И вот стальная птица несет Тэгрынэ в Хабаровск. Несет над заливами Охотского моря, над восточными отрогами хребта Джуг-Джур.
"В Хабаровске обязательно куплю для старика бинокль, - думает Тэгрынэ, и при мысли об отце улыбка озаряет ее лицо. - Куплю самый дорогой, чтобы еще лучше был, чем тот".
* * *
Тэгрынэ ловит себя на том, что мысли, только что казавшиеся ясными, последовательными, четкими, вдруг спутываются, становятся расплывчатыми, растворяются в каком-то тумане. И глаза, оказывается, были закрыты. Видимо, она задремала, убаюканная полетом.
"Это его пример меня в сон вогнал, - думает Тэгрынэ, разглядывая пассажира, сидящего перед нею. - Ему-то можно спать, он, может быть, уже двадцать раз летал. А мне нужно каждую секунду использовать. А то еще самое интересное просплю".
Толстый пассажир по всей видимости географ. Или геолог. Наверно, участник какой-нибудь экспедиции. Может быть, даже начальник экспедиции. Во-первых, на руке у него, рядом с часами, - компас. Во-вторых, когда все сдавали в багаж свои чемоданы, он сдал только большой рюкзак с четырьмя туго набитыми накладными карманами. Седина, умное, спокойное лицо… "Это профессор геологии, - решает Тэгрынэ. - Его экспедиция открыла новое месторождение. Какое-нибудь очень ценное месторождение. Золото, или нефть, или апатиты. Его срочно вызвали в Москву для доклада правительству. И, скорее всего, он вовсе не дремлет, а обдумывает свой предстоящий доклад".
Конечно, этот пассажир может, в конце концов, оказаться не геологом, а инженером-строителем или бухгалтером-ревизором, ездившим на Чукотку проверять финансовый отчет какого-нибудь учреждения. Но Тэгрынэ мысленно уже помогает ему составлять доклад для Совета Министров. "Дорогой товарищ Сталин! - сказала бы она на его месте. - Уважаемые товарищи министры! Я счастлив, что могу доложить вам об открытии, которое поможет дальнейшему расцвету одной из окраин нашей великой Родины. Месторождение, открытое нами, заставляет предполагать о наличии многих других полезных ископаемых в том же районе. Они должны быть открыты, и они будут открыты! Местные кадры для этих работ уже растут. Вместе со мной летела в самолете одна чукотская девушка. Она летела учиться…"
Тэгрынэ так увлекается, что на минуту забывает о своем намерении заниматься агробиологией, а не геологоразведкой.
Остальных своих спутников она немного знает, - успела познакомиться с ними еще на аэровокзале в ожидании самолета. Только этот приехал в последний момент. А во время промежуточной заправки он походил минут десять, чтобы размяться, сел на камень, вынул блокнот и записывал в него что-то до тех пор, пока летчик не пригласил пассажиров подняться в кабину. Так Тэгрынэ и не знает, правильно она определила его специальность или нет.
Два сотрудника Главсевморпути возвращаются из командировки. Один из них - летчик, Герой Советского Союза, участник рекордных перелетов, поражавших весь мир в те годы, когда Тэгрынэ была еще маленькой девочкой. Сейчас он уже немолод.
Стахановец рыбоконсервного завода чукча Рэнтыргин летит на краевое совещание передовиков рыбной промышленности.
- Уполномоченный Союзпушнины - маленький, хитроглазый, сам чем-то напоминающий пушного зверька - ведет себя так, будто находится не под облаками, а в собственном рабочем кабинете. Он достает какие-то папки из своего огромного портфеля, перелистывает бумаги, испещренные цифрами, подчеркивает что-то красным карандашом.
Член президиума крайисполкома и корреспондент краевой газеты - тоже, видимо, бывалые воздушные путешественники. Они играют в шахматы. Тэгрынэ впервые видит такие шахматы: вместо доски нечто вроде кожаного бумажника с чередующимися квадратиками темной и светлой кожи; фигурки плоские, из пластмассы, плашмя вставляющиеся в прорези квадратиков. Игроки так поглощены шахматами, что даже головы не поднимут, в окошко не поглядят.
Что ж, Тэгрынэ тоже может заняться делом, она тоже уже не первый час в полете.
Она вынимает из портфельчика книгу и пытается читать. Но из этого ничего не получается: глаза все время поднимаются к окошку, за которым с каждой минутой открываются все новые картины, полные редкостной, неповторимой красоты.
Когда самолет чуть кренится влево, Тэгрынэ через склоненные головы шахматистов видит сияющий простор моря. Только один раз виден был маленький пароходик, а все остальное время - необъятная поверхность моря, каждой волной своей отражающая солнце.
А справа, за окошком, возле которого сидит Тэгрынэ, - горы, горы, горы. Могучие горные хребты, величественные снежные вершины, высокогорные плато. Может быть, это Оймеконское плоскогорье? Нет, Оймеконское плоскогорье уже должны были пролететь.
Толстый пассажир открыл, наконец, глаза. Тэгрынэ решает воспользоваться этим.
- Когда смотришь вниз, - говорит она, - кажется, будто под нами не настоящая земля, а географическая карта. Посмотрите, совсем как на карте. Правда?
- Да. Когда летишь на большой высоте, сходство с картой становится еще сильнее.
- А сейчас мы разве не на большой высоте летим?
- Сейчас? - пассажир посмотрел вниз. - Сейчас около тысячи метров будет.
- Тысяча метров?! Целый километр от земли!
- Да. Вы, видимо, впервые совершаете воздушное путешествие.
- Впервые. А это очень заметно?
- Нет, отчего же… Почти совсем незаметно. А что касается сходства земной поверхности с ее условным изображением на карте, то это факт не такой простой, как кажется. Учтите, что условные обозначения картографии были приняты задолго до того, как появилась авиация. И вот, представьте, они почти совпали с той картиной, которая действительно открывается перед нами с птичьего полета. Замечательное, по-моему, совпадение!
"Определенно - географ!" - думает Тэгрынэ, с интересом слушая пассажира. Ей все это и в голову не приходило, когда она сказала, что сверху земля похожа на карту.
Она снова смотрит в окно. Горы здесь совсем не такие, как на севере. Они темно-зеленые, но эта окраска не ровная, не спокойная, это не может быть цветом самих гор. Это похоже скорее на сплошное многотысячное стадо каких-то удивительных животных, пасущихся на склонах. Да, да, все дело именно в этом: темно-зеленая, кудреватая масса почему-то кажется Тэгрынэ живой. "Лес!" - догадывается Тэгрынэ.
- Скажите, пожалуйста, - спрашивает она, - это не леса? Вон там, на склонах.
- Леса. Самые настоящие горные леса. Безлесная тундра давно уже позади.
"Леса! Настоящие леса!" - повторяет про себя Тэгрынэ. Как давно уже мечтала она увидеть их!
В ее родном поселке, рядом с ярангами, стоит уже несколько бревенчатых домов. Пароходы привезли их на Чукотку в разобранном виде - сотни бревен на одном пароходе. Вдоль улицы стоят столбы, на них, раскачиваемые ветром, висят электрические лампочки. Столбы - это тоже бревна, а каждое бревно было когда-то стволом живого дерева - растущего, зеленого, помахивающего ветвями на ветру, перешептывающегося о чем-то со своими соседями. Тэгрынэ не раз читала об этом, не раз любовалась снимками с картин, изображавших лес. "Если бы все бревна, какие есть в нашем поселке, - мечтала она, когда была еще девятиклассницей, - вдруг воскресли бы, встали, пустили корни, оделись листвой… Целый лес, наверно, получился бы!"
Осенние штормы не раз выбрасывали на берег стволы больших деревьев. Листвы на них не было, ветки были обломаны, но все-таки жизнь еще чувствовалась в них. Тэгрынэ могла часами рассматривать такой подарок моря, пока Мэмыль или кто-нибудь другой из охотников не начинал разделывать его на брусья, собираясь мастерить новые нарты или остов байдары.
А теперь Тэгрынэ уже летит над такими местами, где на сотни километров тянутся дремучие леса. "Шум деревьев, - думает Тэгрынэ, - на что он похож? На завывание вьюги или на шум прибоя? Или, может быть, на гул авиамотора?"
Она решает, что в Хабаровске, как только оформит свои дела в институте, непременно пойдет в ближайший лес. Или поедет, если это не очень близко. Потрогает руками стволы живых деревьев, посмотрит, как машут они ветвями навстречу ветру, послушает, как они шумят.
Она хочет спросить своего соседа, есть ли леса под Хабаровском, но видит, что глаза у него опять закрыты. Дремлет он или думает, прикрыв глаза, чтобы не рассеивалось внимание? И в том и в другом случае нечего, конечно, надоедать ему своими, расспросами.
…Сколько ни старалась Тэгрынэ запечатлеть в памяти каждый момент путешествия, не пропустить ничего интересного, но случилось так, что соседям пришлось разбудить ее, когда самолет приземлился на хабаровском аэродроме. Сказалась, видимо, усталость. Всю ночь накануне отлета Тэгрынэ проболтала со своей школьной подругой, у которой они с отцом останавливались. Отец спал в соседней комнате, и подружки не смыкали глаз до рассвета. Бессонная ночь, расставание, обилие новых впечатлений во время полета, - все это утомило Тэгрынэ.
- Дальше не полетим, - говорит толстый пассажир, притрагиваясь к ее плечу. - Доброе утро! - с улыбкой добавляет он, хотя на дворе уже поздний вечер.
Тэгрынэ выходит из самолета. Совсем темно, как зимой. На Чукотке в августе даже глубокой ночью не бывает такой темноты.
Вместе со своими спутниками она идет по полю к освещенному зданию аэровокзала.
- С прилетом, товарищи! - говорит дежурный по аэровокзалу. - Присаживайтесь отдыхайте. Автобус будет ровно через пять минут. А ваша машина здесь, Юрий Николаевич, - обращается он к члену президиума крайисполкома. - Уже с полчаса дожидается.
- Отлично, - говорит Юрий Николаевич. - Ну, товарищи попутчики, кто из вас со мной? Могу предложить три места.
- Спасибо, - отвечает знаменитый летчик. - Мы автобуса подождем.
- Вас-то я, так и быть, оставлю. Вы у нас в Хабаровске свой человек. А вот товарищей, которые здесь впервые, доставлю до места назначения… Здравствуй, Игорь! - приветствует он своего шофера, зашедшего в это время в зал. - Возьми-ка, будь другом, чемодан товарища Рэнтыргина. А я, Тэгрынэ, возьму, если разрешите, ваш чемодан. Ого! Увесистый! Небось, книги?