Глава седьмая
Веселый пир
Сняв котелок с огня, мы вылили (вернее, вывалили) из него уху: от ухи поднялся дух, которому нет равного на свете. Только один кот остался к нему совершенно равнодушен. Остальные не заставили себя долго просить.
Веселый пир начался. Описать его в подробностях нет никакой возможности. Скажу лишь кратко, что первый тост был провозглашен Пешковым за виновника торжества - Петьку Батька… Тост Пешкова, точнее застольная речь запомнилась нам всем надолго, а мне на всю жизнь. Я помню ее от слова до слова и через половину столетия. Алексей Максимович в этой речи, как говорилось тогда в газетных отчетах, "превзошел самого себя". Он превознес Батька до небес.
- …Наш почтенный юбиляр победил все соблазны, - говорил Пешков. - Ему улыбалась карьера знаменитого артиста, оперного певца или, в крайнем случае, певца архиерейского хора, где, к сожалению, не пляшут вприсядку, хотя тоже одеваются в кафтаны с золотым шитьем, что стоит бархатной безрукавки и сапожков с медными подковками. Не соблазнила Батька и далекая заморская страна, где Батёк чертовски разбогател и очень скоро стал богаче даже самарского миллионера, здесь представляемого молодым отпрыском этой знаменитой фамилии - Васей Шихобаловым, известным - гм, кха - своим пристрастием к золотым рыбкам. Батёк презрел и богатство. Его тянула к себе Россия. Он вспоминал на берегах Миссисипи, ничтожного притока Волги, товарищей, которые без него и без котелка пустились в опасное кругосветное плавание Батёк поплакал, уложил в чемоданчик миллион серебряных монет, величиной в чайное блюдо каждая надел котелок и пошел с чемоданчиком в гавань…
Прерванная речь
Ребята, увлеченные ухой, слушали речь Пешкова в пол-уха. Лишь один Батёк иногда не доносил ложку до рта, застывая от изумления: откуда что берется? Печальную и смешную историю о том, как Батёк на самом деле однажды собрался бежать в заморские страны, но держал от товарищей в строгом секрете. Алексей Максимович ее узнал от Травкина, а от Пешкова - я.
Однажды Батёк на самом деле ночью прямо из трактира в полном параде прибежал на пристань и забрался на отходящий вверх по Волге пароход. На мальчика в странном наряде, конечно, обратили внимание, капитан парохода сдал Батька на пристани в Ставрополе "сержанту водяной коммуникации", попросту речному городовому, тот свел его в полицию, и наутро мальчишку отвезли назад в Самару и вернули в хор.
На лице Батька, когда он слушал Пешкова, одно выражение молниеносно сменялось другим. Сам артист по натуре, он не перебивал оратора, а поглядывал искоса на друзей - верят ли они небылице - и опять смотрел Алексею Максимовичу в рот, восхищенный его искусством сплетать былое с небылым. Я разделял с Батьком его восхищение. Уже тогда в таланте Пешкова меня пленяло его уменье превращать факты в сказку и наоборот: из небылицы делать быль…
Алексей Максимович продолжал:
- Уже Батёк готов был, сделав сальто-мортале, ступить на палубу корабля в гавани. Но тут на него напали команчи. Все свое богатство Батёк потерял в битве с дикими команчами. Воинственные, жестокие команчи напали на "бледнолицего", то есть на Батька, именно в тот момент, когда он уже готовился ступить на широкую палубу большого парохода, чтобы вернуться к нам прямым рейсом в Самару, без пересадки. Все потеряв в этом кровавом сражении, Батёк не утратил лишь чувства любви к отечеству. Подобно блудному сыну, Батёк вернулся к нам голодный, оборванный, босой, с ногами, разбитыми в кровь, но с котелком на голове по самой новой моде. Если бы не он, то у нас не было бы и этого великолепного пира…
- Ребята! Оставьте старикам хоть по хвостику рыбки, - прервала речь оратора Маша.
- Старики - это мы с тобой, - сказал мне Пешков.
Лукавая девчонка
Все в великом смущении положили свои ложки на стол. Великолепную речь Пешкова сопровождала не менее чудесная музыка: стук ложек и звуки, обычно сопровождающие еду, - чавканье, проглатывание и хруст хрящей на зубах. Ну, да вы сами знаете, что такое стерляжья уха у костра на Волге!
Пешков умолк, несколько обиженный, что его прервали, и потупился. Из-под его усов зазмеилась веселая усмешка. Он покосил в мою сторону глазами и почти подмигнул. Следуя за его взором, я только тут увидел, что перед его (фигурально выражаясь) прибором праздно лежала не одна ложка, а две, вложенные одна в другую так, что сразу и не приметить. Лукавая Клоунада осталась верна себе…
Вы, конечно, не забыли, что ложек мы купили счетом девять. На долю Пешкова пришлась и та, что назначалась первоначально для воинственного и жестокого вождя команчей.
Кроме Батька и меня, следил за речью Алексея Максимовича еще кот. Он все время слушал внимательно и только порой отряхивал с ушей некоторые слова, когда оратор хватал через край, хваля юбиляра.
Возмущенный нетактичностью Клоунады, прервавшей речь оратора на самом интересном месте, кот поднялся с места и, брезгливо отмахиваясь, отошел от пиршественного стола.
Настала долгая тишина, за которой по правилах выработанным тысячелетиями истории человечества должен был грянуть гром рукоплесканий в честь юбиляра, награждающий вместе с тем и оратора.
Над горами Жигулевских Ворот ярко полыхнул молния.
Боги смеются
Раз ярко полыхнула молния, то должен, конечно проворчать отдаленный гром.
Грома не последовало, то была глухонемая молния. Не прозвучал и гром аплодисментов: мальчишки не знали, что, съев уху, надо рукоплескать застольному оратору. Прервав неловкое молчание, решился выступить в роли оратора и я:
- Мне с Пешковым не состязаться. Буду краток. Маша очень обидела Алексея Максимовича, назвав его стариком. Я тоже сопричислен к старикам, хотя несколько моложе Пешкова. Отдаю ему пальму первенства. Провозглашаю тост за его здоровье, за здоровье старика отца, что принял так…
- Шикарно… - подсказала Маша.
- …"шикарно" и тепло принял в свои объятья блудного сына и устроил для всех нас этот грандиозный пир при свете молнии. Да здравствует Алексей Максимович!
Опять полыхнула, теперь правее, над Соколиными горами, молния, но гром опять не проворчал…
Пешков чокнулся со мной, мы выпили. Маша проворно вскочила, кинулась к чайному столу и отрезала по куску колбасы Алексею Максимовичу и мне. Бросила и коту кусочек.
Кот принялся за колбасу с ворчанием, похожим на рокот отдаленного грома.
Больше тостов не последовало. Официальная часть торжества закончилась. Ее немножко испортил сам юбиляр, хотя от него не ожидали ответного слова и Батёк не знал (да и я еще тогда не знал) юбилейных правил. Юбиляр поднял со стола свою ложку и, всхлипывая, сказал Пешкову:
- Я вам это всю жизнь не забуду… Какой!
Из глаз Батька покатились горошинами слезы, он их ловил на щеках ложкой и отправлял в рот, слизывая с ложки.
Мы все захохотали. Веселей всех Алексей Максимович. Смех может заменить громы небесные. Это был поистине гомерический смех. Так смеялись боги на Олимпе, глядя из-за облаков на забавную возню людей.
Сладкая грусть
- Прошу к чайному столу, - пригласила Маша-Клоунада, - Что это вы присерьезились! Развеселитесь!
Чай с апельсином пили в сытом и грустном молчании. На банку никто не покушался. Золотая рыбка беспечно резвилась в лазурной воде. Костер уже угасал…
От стерляжьей ухи всегда, как я много раз замечал в молодости, делается грустно. Это сладкая грусть. Но Пешков и я в этот раз ухи не ели, и потому настроение, навеянное юбилеем Батька, у нас имело несколько иной характер. Я ждал, что он теперь скажет. Он хмурился, молчал.
- Ну что же, - сказал я ему, - говори, Алексей. Говори ты. Тебе лучше знать - ты министр финансов… Вроде Витте.
- Ага! Министр финансов за все отвечает… Хорошо-с!.. Я буду жесток, краток и ясен. Наше предприятие терпит крах, прежде всего крах финансовый. В кассе нашей осталась мелочь, что-то вроде рубля с копейками.
- Как же это так? - изумился Стенька с той улицы. - А так! В свое время мы представим полный отчет с оправдательными документами. Сейчас скажу брутто. За лодку Пешков уплатил Апостолу десятку.
- Дорого! - заметил Козан.
- Дорого ли, дешево ли - деньги уплачены. Я сам видел, как Пешков отдавал ему из руки в руку, да еще с таким сиянием в лице, словно наследник, и доктор ему сказал, что богатый дядя к утру умрет.
- Мое сияние имело другие корни! - возразил Пешков.
- Все равно. Мы с Васей Шихобаловым истратили у Егорова и Ленца три рубля восемьдесят три копейки.
- А вы еще пиво пили в кафедралке на общие деньги, - донес на меня Шихобалов.
- Растрата! - Алексей Максимович покачал головой.
Глава восьмая
Финансовый крах
На меня - такова судьба многих финансистов - обрушилось все: обвинения, клевета, насмешки.
- А еще говорил Алексею Максимовичу: "Отдай мне деньги, ты плохой кассир!" - напомнил Абзац эпизод минувшего дня. - Да еще пиво!
- Товарищи, "клянусь последним днем творенья" у меня в кармане был свой пятачок.
- У нас своих денег нет. Все общее, - погрозила мне пальцем Клоунада. - Мы все свои деньги вам вручили.
- А он пиво пить!
- Нехорошо, Вася. Ты попрекаешь меня кружкой пива, а сам съел с четырех тарелок горох моченый, сухари черные, круто посоленные, три мятных пряника воблы кусок…
- Воблы не было!
- Ага! А горох? Сухари ел? Пряники ел? Вася потупился.
- И вот этот человек, съевший сухари, пряники моченый горох и не съевший воблы только потому, что ее не было, - а все входило в цену пятачка, - осмеливается кидать мне в лицо тяжкое обвинение. А сам он? Не он ли виноват в том, что мы купили эту банку с золотыми рыбками? Вот оно - вещественное доказательство. Мы потерпели крах, почему же я один должен нести ответ за все ваши безумства?..
- Ты прямо Плевако, - похвалил Пешков, - тебе в адвокаты идти, а не в инженеры…
Я пропустил мимо ушей язвительное сравнение меня с знаменитым судебным оратором, московским златоустом, хотя оно мне льстило.
- Я обрушу теперь свои молнии, или, лучше сказать, перуны, на самого Пешкова. Кто, если не он, наш, так сказать, отец, устроил этот безумный пир, радуясь возвращению блудного сына, и тем самым нанес непоправимый, последний удар нашей кассовой наличности?!
Алексей Максимович тоже потупился.
- Будем откровенны. О вы, лицемеры! - гремел я. - Вы делаете вид, будто поверили, что стерлядь мы наудили. Вот вам свидетельница: Маша знает, что Пешков (мы-то с Машей возражали!) купил стерлядей у рыбаков на три рубля. Три рубля, товарищи! Вдобавок он привел с собой кота, который сейчас опять подбирается к колбасе…
Совесть заговорила
- А между тем чего было проще? - продолжал я свою защитительную речь. - Стоило только дождаться вашего богатого улова - вон он висит и качается от ветра на кукане - и сварить уху из рыбы, добытой честным товарищеским трудом. Уха из ершей, по справедливому замечанию нашего юбиляра Батька, не менее вкусна, чем уха из стерлядей, сомнительно приобретенных. Ага! Я слышу, у Козана заурчало в животе - это у него заговорила совесть… Да-да! Уху вы все ели, и, стало быть, все виноваты.
- Ах! - воскликнула Маша.
Восклицание Клоунады относилось не ко мне, а к коту: он-таки подобрался к колбасе.
- Маша, смотри за котом!
- Я обещал быть кратким, жестоким, ясным и держу свое обещание. И теперь бросаю огненную стрелу в нашу Машу, явно поощряющую ворюгу-кота. Кот опоганил колбасу.
- В чем же я-то провинилась? Или уха нехороша была?
- Вина твоя не в ухе. Я видел, что она хороша. Пешков и я ее даже не попробовали, но не ты ли положила перед Пешковым две ложки? Что ты этим хотела сказать? Ясно. Ты хотела сказать: "Алексей Максимович, вы не потому купили рыбы, что хотели приветствовать возвращение блудного сына, вам самим стерляжьей ушицы захотелось… Ну и возите уху сразу двумя ложками, правой и левой рукой"… И что же мы видели? Я отдаю должное чуткой совести Пешкова: он не прикоснулся к ложкам - он сразу понял Машин намек, и совесть в нем заговорила раньше, чем в любом из нас. Но мы здесь никого не судим, а обсуждаем создавшееся положение. Ага! Вот, вижу, вы все повеселели: все-де уху ели, все и виноваты.
- А вас завидки берут?
- Не скрою - да. Ау! Ухи нет, но не в этом дело. Все это поэзия, а вот суровая проза: у нас нечем заплатить мужикам за перевоз лодки из реки Усы в реку Волгу на меридиане села Переволока… В кассе у меня сорок семь копеек серебром.
- Ах! - воскликнула Маша.
- Ох! - вздохнул Стенька.
Героический проект
Козан внес предложение:
- Мы перетащим лодку сами, своими руками.
- Пять верст, милый, да в гору высотой, пожалуй, сажен в пятьдесят!..
- Трудновато! - подтвердил Пешков.
- Невыполнимо! Однако я и это допускаю. Безумство? "Безумство смелых, вот мудрость жизни". Так? Есть, однако, другое препятствие.
- У него вечно препятствия! - ехидно заметила Маша.
- Препятствия видеть не мешает, иначе можно копнуть носом и понюхать, чем земля пахнет!
Пешков стал на мою сторону, что меня окрылило, и я продолжал:
- Допускаю: мы своими руками перетащим лодку через горы. Сколько времени займет этот геркулесовский подвиг - это я опускаю. Словом, лодка наша спущена у Переволоки в Волгу. И нам после того до Самары идти против воды еще верст восемьдесят…
- Сильно преувеличено… Почти вдвое, - поправил меня Алексей Максимович.
- Пусть так. Но нам угрожает голод. Я был уверен, что наше довольствие в верных руках. Однако половину колбасы наша хозяйка скормила коту. Остальное кот опоганил. Я вижу, что Абзац уже доедает свою булку… Каковы же наши ресурсы? Завтра мы еще будем хлебать прекрасную уху из ершей нынешнего улова. Котелок у нас есть. Но согласитесь, что трех арбузов ("Мы их съедим и не заметим", - вставил Пешков), десятка воблы и что осталось хлеба, при наличности в сорок семь копеек, - мало! Мы не можем продолжать кругосветку!
Решение
- Все? - глядя на меня горящими глазами, выдохнула Маша.
- Все! - подтвердил я. - Чего же больше?
- Пусть Батёк скажет. Вот! - Маша указала на Батька.
Тот сидел, погруженный в глубокую думу.
- Подбросьте в костер дров! - приказал Пешков. - Чтобы ярче пылал огонь! Осветим полным светом лицо нашего юбиляра!..
Огонь весело запылал, раздуваемый ветром.
- Ну, Петя… - поощрил Батька Алексей Максимович.
Батёк обвел всех сумрачным взором.
- В таком разе… - начал он, - ежели говорить напрямки… Или, например…
- Строго говоря, - подсказал Абзац.
- Строго говоря, - повторил Батёк, - ну, чего тут рассусоливать? Едем!..
- Куда едем? - воскликнул я, указывая левой Рукой вверх по Волге, к Жигулям, а правой - вниз, к Самаре.
- Куда, куда? - рассердился Батёк. - Куда ехали, туда и поедем.
Общий гул голосов показал, что Батёк сформулировал общее желание: оно осталось неизменным. Пешков, смеясь, толкнул меня в бок:
- На чем мы с тобой попались!.. А?..
Лимон
Мусор, оставляемый человеком на его временных стоянках, мне всегда был противен, хотя на подобных остатках основана чуть ли не целая наука. В своих прогулках с ребятами мы установили правило: покидая стан, убирать за собой. Все, что можно сжечь, мы в последние минуты сжигали. Это Алексей Максимович называл "часом всесожжения".
Ребята собрались в дорогу быстро. В костре весело догорали клочки бумаги, освещая сборы.
Маша, видя, что Алексей Максимович не встает с места, любезно предложила ему:
- Хотите еще чаю? А то я чайник выполощу!
- Выпил бы. С удовольствием и с лимоном.
- Ах, милые мои, где ж лимон?
- Лимон мы купили!
- Лимон был, - подтвердил Вася Шихобалов. - Я еще дяде Сереже говорил: "Пешков любит пить чай с лимоном".
- Я сейчас, - метнулась Маша, но Пешков ее остановил:
- Нет! Это очень хорошо, что ты забыла про лимон. Мы едем на север. Нам угрожает голод… Цинга - спутник голода. Лимон - лучшее средство против цинги… Уж вы мне поверьте - это так!
- Она забыла про лимон?.. Забыла про лимон!.. Неужели она про лимон забыла? - слышались голоса притворного удивления.
Остатки сладки
На Машу указывали пальцами. Все мы, каждый по-своему, уже в чем-то провинились, она одна до сей поры ускользала от общей участи. Наконец-то и она попалась!..
- Забыла про лимон? - Я покачал головой с укоризной.
Маша сконфузилась не более чем на полминуты и с женской ловкостью отвлекла разговор от лимона:
- Колбасы у нас осталось все равно немного, я вам разделю всем по кусочку.
От колбасы, хотя кот ее опоганил, отъев пупочек, где привязана пломба "Братья Беловы, Москва", отказаться ни у кого не хватило мужества.
Остаток колбасы Маша аккуратно завернула в бумагу, промолвив:
- Остатки сладки.
- А это кому?
- Как это кому? Конечно, коту.
- Он получил свою порцию.
- А на завтра?
- На завтра! Кот-то не наш.
- Наш. Вы не заметили - он вовсе не серый, а трехшерстный. - Маша показала нам белое в рыжих пятнах брюхо кота. - Коты трехшерстные бывают очень редко, и оттого они приносят счастье…
- Кот чужой.
- Мой кот! - настаивала Маша.