Роман "Суровая путина" рассказывает о дореволюционном быте рыбаков Нижнего Дона, об их участии в революции.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 36
Часть третья 59
Примечания 83
Г. Шолохов-Синявский
Суровая путина
Часть первая
До вторых петухов Аниська Карнаухов пробыл на гулянке, а зорю прокоротал с другом своим, Васькой Спиридоновым, в песчаном затоне за удочками. Домой пришел с распухшим от комариных укусов лицом и мутными от бессонно проведенной ночи глазами. На кукане , туго стянувшем палец, предсмертно зевал единственный розовоперый сазан. Опустив рыбину в ведро, Аниська лег тут же за глухой стеной хаты на росистую прохладную лебеду и захрапел.
Громко кашляя, вышел из хаты Егор и, сурово посмотрев на сына, стал развешивать на перекладинах, перекинутых через двор, мокрым после вчерашней ловли бредень. Он, видимо, колебался, будить ли сына: по-ребячьи беспомощным было загорелое, с темным пушком на губе, лицо Аниськи.
Перекинув через перекладину тяжелое полотнище сети, погасив скупую улыбку, Егор подошел к сыну, легонько дернул его за смуглорозовое ухо.
Аниська привстал, уставился бессмысленно тусклыми главами в отца.
- Подымайся, - строго приказал Егор, - сбегай к Спиридоновым за смоляным корытом. Живо!
Откинув со лба черный лоснящийся чуб, недовольно сопя, Аниська встал.
- Чего так приспичило? Не лохмотья ли свои смолить?
- Конец обтрепался - просмолим. Иди.
- Хоть бы путевое что, а то - старюку… Была охота…
Аниська нехотя шагнул к камышовой калитке, оглянулся. Отец, хмурясь, расправлял снасть. Голые волосатые ноги его были покрыты серой коркой грязи, на сутулой спине, по обесцвеченной солнцем рубахе ползали блестящие изумрудные мухи. Отец проворно, деловито двигал руками. Рукава, продранные на локтях, чернели дырами, обнажая коричневое, в землистом загаре тело. Ветхая снасть путалась в нагибающихся пальцах жалкими отрепьями, и сам отец казался Аниське таким же дряхлым и жалким.
Аниська вздохнул, виноват горбясь, подошел к отцу.
- Может, и смолы заодно спросить, папаня?
Егор отмахнулся.
- Смолы не надо. Ты зайди-ка мимоходом к Аристархову. Пускай на зорю ладится.
- Далеко махнем?
- В законном попробуем.
Все еще хмурясь, Аниська вышел за ворота.
По-вчерашнему невесело, сразу обременяя тягучими рыбачьими заботами, встретил его день.
Лов рыбы в законной полосе не утешал его. Многие затоны Нижнедонья обмелели, рыба гуляла в гирлах , на глубях, зорко охраняемых кордонами. Все, кто был победней снастями, потрусливей, с нетерпением ждали низовки: подует с моря напористый ветер, пригонит воду, а вместе с ней рыбу. Загуляет она по ерикам, по рвам и колдобинам хуторских приречных левад. А до того времени, когда рыба сама придет в ерики, какая ловля в законном?
Да и много ли этих законных мест? Не успеешь веслами махнуть - уже запретное. А чуть подальше выбрался - начинают поливать царские пихрецы перекрестным огнем. Совсем недавно убили Ефрема Чеборцова, Данилу Бакланова - старых рыбаков, веселых ватажников…
Тихонько насвистывая, Аниська шел вдоль берега. Направо, сквозь редкую чащу камышей, сияла, словно расплавленное олово, мелководная речушка Мертвый Донец. За рекой, в знойной голубой дымке, теряясь в дрожащем мареве, лежало займище. В безветренном сухом воздухе, предвещая пыльное застойное бездождье лета, тонко звенели оводы.
Аниська поглядывал на небо, на займище, думал:
"Солнышко палит не по-весеннему, где уж тут по мелководью сетки мочить. Не иначе, как на низовку папаня надеется…"
Васька Спиридонов, неуклюжий, веснушчатый парень, с облупленным носом и желтовато-серыми, суженными, как у кота, глазами, сидел у сарая на обглоданной карче и насаживал крючья.
- A-а… Анися-разбойник! - ухмыляясь, закричал он навстречу Аниське. - Сколько лет, сколько зим! Садись крючья обделывать.
- Некогда, Вася. Давай-ка смоляное корыто. Отцу приспичило справу смолить.
- Какую справу? Не новую ли?
- Толкуй. Ячейки, пальцем раздвинь, лопаются, так он хочет смолой слепить.
- Должно, крутануть в запретном надумали? - лукаво подмигнул Васька, откусывая ржавым зубилом проволоку.
- Куда там… В законном.
Аниська сдвинул темные брови.
- Недавно, как с цепи срывался батька мой, под самые пули лез, а теперь притих, сопит да оглядывается. Сон страшный, наверно, приснился.
- Чудакует. Мой тоже на гирла поглядывает, как кот на сало, а сам такой - хоть бы в законном сетки таскать.
Васька засмеялся, крутя головой.
Опустившись на корточки, Аниська задумчиво перебирал крючья.
- С того дня, как побили в море пихряки рыбалок, совсем оплошали батьки наши, - заговорил он с досадой, - по хутору слоняются, как неприкаянные. Скучно становится, накажи бог. Выходит, самим надобно за дело браться.
- А км к же ты возьмешься? - недоверчиво спросил Васька. - С чем?
Аниська опустил голову, задумался.
- Эх, Васька, надоело нужду тянуть! - сказал он немного погодя. - А что поделаешь? Хоть к прасолу иди наниматься за кусок хлеба…
- Подожди, не нанимайся… Погуляем еще по кутам .
Аниська встал.
- Давай корыто, что ль.
Васька вынес из сарая облепленное смолой корыто, щуря зеленоватые глаза, вкрадчиво спросил:
- С чего это тебе к прасолу вздумалось идти хрип гнуть, а? Уж не к дочке ли его поближе?
Аниська покраснел.
- Тю на тебя! Сдурел, что ли?
- Ты не тюкай. Я, брат, замечаю, как ты по ней страдаешь. И вчера на гулянке кто с нее глаз не сводил? Смотри, брат, хоть и хороша девка, да не про нас - с капиталами.
Аниська, сердито пыхтя, взвалил на плечо корыто.
- Не знамо чего буровчишь. А то девок без нее мало.
- Ну-ну… Я ничего, - хитро заюлил Васька. - Дело хозяйское. Всякому охота в зятья к прасолу пристать.
Аниська вдруг сбросил корыто, кинулся на товарища, размахивая кулаками. Тот пугливо съежился, побежал по двору.
- Анися… Пошутил я, ей-богу… - лепетал он, увертываясь от ударов и смеясь.
Вспугнув осовелых от жары кур, Аниська настиг друга у самой калитки, ударил его кулаком по спине. Васька громко охнул.
Кривя в суровой усмешке рот, Аниська подхватил корыто, выбежал за ворота.
- Не шути больше, Васька! - закричал он с проулка, - Да отца предупреди, чтоб в зорю готовился. Чай, не забудешь теперь!
- А ну тебя… - морщась, отмахнулся Васька и, почесывая спину, пошел к сараю.
Сгибаясь под ношей, досадуя на Ваську, Аниська зашагал по проулку. С обидой и стыдом он вспомнил, как стоял вчера вечером на улице под окном хаты, в которой хуторские ребята вскладчину справляли вечеринку, и с завистью смотрел сквозь мутные стекла на танцующих под гармонь девчат. Среди них он выискивал ту, которая казалась ему краше всех. Это была дочь прасола Ариша Полякина. Затаив дыхание, Аниська тянулся за ней затуманенным взором, забыв обо всем, видел ее одну и, когда она близко подходила к окну, слышал ее игривый, задорный смех. Ариша танцевала лучше всех, - она часто бывала в городе и научилась там городским танцам. Сиреневое атласное платье ее заслоняло остальных, одетых победнее, неуклюжих от робости девчат. Один раз Ариша поглядела в окно на улицу и, как бы узнав Аниську, улыбнулась приветливо и ласково…
Аниська кинулся было в хату, но ребята его не пустили. Обозлившись и чуть не побив окна, он до конца вечеринки просидел под чьей-то изгородью с ревнивой мечтой проводить Аришу домой.
Но напрасными оказались эти мечты: провожать Аришу пошел прасольский счетовод Гриша Леденцов.
Аниська вспомнил, как вел счетовод Аришу, поддерживая ее за локоть, склоняясь к ней головой, вспомнил, каким звонким смехом отзывалась Леденцову Ариша; а он, Аниська, шел позади, сжимая кулаки, и теперь, после Васькиной шутки, чужим и ненавистно далеким показалось ему белое, холеное лицо девушки.
"Небось, мерзнуть ей по кутам не приходится да сетки таскать. Поэтому она такая белая да толстая", неприязненно думал он, чувствуя на плече каменную тяжесть корыта и ступая босыми ногами по колючей каменистой тропинке.
Сбросив ношу, Аниська толкнул калитку.
Под ногами зашуршала буйная лебеда, курчавым ковром устилавшая запушенный двор Аристарховых. Худой длинноногий пес, кособочась, протрусил от сарая, приветливо помахивая хвостом, подбежал к Аниське.
В темных, пахнувших затхлостью погреба сенцах сидела на корточках девушка и чистила рыбу. Заслышав шаги, она обернулась, вскочила, прикрывая теплые карие глаза мокрой рукой, сжимавшей нож. На руках и подбородке поблескивала рыбья чешуя.
- Отец дома, Липа? - спросил Аниська.
Девушка отняла от глаз руку, молча показала на дверь.
Аниська вошел в хату.
Убогая маленькая комната тонула в зыбком сыроватом сумраке. На кривых подоконниках жадно тянулась к солнцу захирелая герань, заслоняя и без того скупо, пропускавшие свет окна.
В углу угрюмо чернели иконы. Рядом, над лубком, изображавшим бой русских с японцами под Порт-Артуром, висели шашка в облупленных ножнах и засаленный казачий картуз. На кровати, свесив длинные худые ноги, лежал сам владелец шашки и картуза - Семен Аристархов. Синеватые веки его были опущены. Аристархов открыл лихорадочно блестевшие глаза, привстал.
- Это ты, Анисим? Садись. Совсем я заморился, вот прилег.
Выслушав приглашение ехать на лов, Аристархов горестно усмехнулся.
- И выдумает же Егор. Куда мне с рыбальством? Ноги еле ворочаю.
Аниська загорячился.
- Брось, дядя Сема! Ежели приглашают в компанию, не артачься.
- Ну-ну, не щебечи… - Аристархов замахал длинной сухой рукой. - Рыбалили когда-то… С Егором, бывало, заедем, - полные каюки нагружали рыбой… А теперь вот скрутила хвороба и не рыпайся. Так, по старой дружбе зазывает Лексеич..
Аниська с жалостью смотрел на бледное лицо соседа и в несчетный раз вспоминал, кем был для его отца Семен Аристархов.
Карнауховы были иногородние, Семен - казак, но это не помешало ему, будто для себя, оттягать у казачьего общества леваду и передать Егору. Обманув атамана, он заслужил этим немилость и позорную в те времена кличку "хамского прихвостня".
Дядя Сема делил с Егором горе и радости рыбацкой жизни, не раз выручая, как казак, отобранные охраной снасти. Потом сам поплатился снастью. Растеряв остаток здоровья, жил скудной меркуловкой, схоронив жену, совсем захирел.
- Значит, не поедешь с нами? - сказал Аниська, вставая.
Аристархов печально усмехнулся.
- А с чем ехать, Анисим? Разве не знаешь, кто моими сетками пользуется? В прошлом году взял у прасола сеточную нить да так и не уплатил, а ее отобрали…
Аристархов помолчал и вдруг решительно махнул рукой.
- Нет, не поеду я… Иди… - и лег на кровать.
Сурово сдвинув брови, Аниська вышел в сени. Липа вопросительно взглянула на него.
- Хотя бы ты, Липонька, упросила своего отца на рыбальство ехать, - оказал Аниська с досадой. Ничего не поделаю с ним. Совсем помирать собрался…
Липа не ответила и вдруг прислонилась к притолоке, закрыв рукавом лицо. Плечи ее задрожали.
Аниська стоял, беспомощно опустив руки.
Девушка тихо всхлипывала, пряча мокрое, искаженное горем лицо. И вдруг, отшатнувшись от притолоки, обожгла Аниську сердитым взглядом, сказала по-ребячьи грубым, срывающимся голосом:
- Уходи! Чего стал? Тоже выдумал - рыбальство.
Аниська хотел было сказать ей что-нибудь утешительное, ласковое, - ведь это Липа так хорошо ладила с ним в песнях и охотно просиживала с ним до самых зорь на гульбище. Но слова утешения спутались в его голове.
Смущенный, он поспешно вышел из сеней. Взваливая на плечо корыто, пробормотал: "Эх… Ну и житуха! Надо бы хуже, да некуда…"
2
Аниська, ночевавший на каюке, проснулся от громкого плесканья волн. Каюк покачивало. Сухо шелестел прибрежный чакан. Под напором низовки вода поднялась, затопив берег.
Аниська долго курил из пригоршни, поглядывая на восток. Оттуда исходил нежный, затопляемый сиянием месяца призрачно-зеленый - свет зари. Над белевшей в низине, в окружении садов, колокольней, над старым кладбищем и прасольским домом, потухая одна за другой, тускло мерцали звезды. Где-то в далеком конце хутора сонно брехали собаки, начинали перекличку петухи.
Аниська потянулся, спрыгнул в воду. От хаты к берегу шел отец. Аниська помог уложить сеть. Оттолкнув каюк от причала, Егор взобрался на корму, взял весло, служившее вместо руля.
- Наддай! - тихо скомандовал он.
Аниська налег на весла. Ему было приятно слушать строгий, спокойный голос отца, исполнять его приказания. Это бывало только в дни семейного мира, когда Егор был трезв и молчалив. В эти дни он бывал по-своему добр, рассудителен и сговорчив. Но приходило время, когда Егор напивался, сначала крыл матерщиной прасола, затем добирался и до домашних. Взлохмаченный, огнеглазый приходил он домой, разгонял семью, а покорную, старавшуюся утихомирить его жену Федору избивал.
Набуянившись, валился куда-нибудь в угол, засыпал мертвецким, долгим сном.
После этого наступали долгожданные дни мира и спокойствия, в которые семья Карнауховых отдыхала.
Сегодня Егор был особенно сдержан и молчалив, но лицо, тускло освещенное месяцем, было угрюмым и предвещало недоброе.
"Подходит время… Скоро запьет!", - подумал Аниська, и ему стало скучно.
Устало передохнув, он поднял весла.
На берегу, против Спиридоновой хаты, засуетились тени. Аниська легонько свистнул.
- Подворачивай! - донесся из полумрака сиплый бас.
- Чего подворачивать? Наладились там и отчаливайте, - крикнул Егор. - Постой, Анисим, не греби.
От берега откололась темная краюха, быстро двинулась навстречу.
Подплывшим каюком управлял Илья Спиридонов. Неуклюжей глыбой развалился он на корме, небрежно сжимая подмышкой конец весла.
За веслами сидели Васька и кряжистый коротконогий балагур, злой пересмешник Панфил Шкоркин. Четвертым был Семен Аристархов. Трескуче кашляя, сидел он на корточках и выплескивал из каюка воду: каюк был стар, швы его пропускали воду.
Каюки глухо стукнулись бортами. Илья выпрямился во весь свой саженный рост, перелез к соседу.
- С добрым утром, кум! - весело поздоровался он. - Раненько спохватились мы с тобой, да неизвестно, поймаем ли чего.
- Чего доброго, а бычков наловим. Справа наша важнейшая, Выдержит пудов на двести, - усмехнулся Егор.
- А вы думали, как в законном рыбалить, - просипел со спиридоновского каюка Панфил. - Наше дело штаны мочить в колдобинах да бычков ловить. А по кутам пускай Емелька Шарапов рыбалит.
У Панфила была привычка часто прерывать свою речь неуместным смехом, отчего казалось, что Панфил издевается над самим собой. Упомянув о крупном хуторском волокушнике Шарапове, он коротко, дурашливо хихикнул.
- А кто же тебе мешает в шараповскую ватагу приставать? - насмешливо спросил Егор.
Панфил долго беспричинно смеялся, потом махнул рукой.
- Не хочу я, будь он проклят. Он с ватажников все жилы вытянул, а с пихрой душа в душу… Чужими деньгами откупается.
Было уже совсем светло, когда рыбаки приехали в Терновой затон.
Восток розовел все ярче, разгорался. Затон уходил к морю ровной зеркальной дорогой. Ветер затих, камыши стояли неподвижной сплошной стеной.
- Эх, и погодка! - восторженно воскликнул Егор. - Навались, селедочка, не обходи нас, грешных.
- Погодка, только в запретном сыпать, - с сожалением вздохнул, разминая руки, Панфил.
Егор и Илья сбрасывали сети.
Сначала высыпали ветхую, трещавшую по всем швам сеть Егора, потом еще новую и крепкую Ильи Спиридонова.
Аристархова и Ваську высадили на топкий, непролазный берег подтягивать концы. Аристархов сбросил штаны, бродил у берега, тонконогий, похожий на огромную цаплю.
Аниська, свесившись с кормы, держал струной натянутое тягло, слегка отпускал его, выравнивал, пробуя, правильно ли легло под водой полотнище сети. Иногда он ощущал в руках упругое сопротивление. Незримая сила могуче давила на сеть. Аниська, замирая, думал, что это идет, натыкаясь на ячейки, сельдь.
Подгребая к берегу, работал веслами Егор. Илья гонял каюк на середину испода, удерживая и выравнивая легшую полукругом цепку поплавков. Горбясь под смолистой бечевой, натуживаясь и кряхтя, вышагивали по росистой грядине Васька и Панфил. Широко раскрыв рот, задыхаясь, шел в тягле Аристархов. Встающее из-за камышей солнце светило ему в лицо. Обливаясь потом, он все чаще, нетерпеливей озирался на суживающуюся петлю поплавков.
Через полчаса сеть мокрой копной легла на берег. Улов оказался ничтожным: сельдь пересчитали поштучно, уложив на дно спиридоновского каюка.
Поддерживая мокрые сползающие штаны, Панфил, зябко крякнув, подпрыгнул, ехидно заметил:
- Вот тебе и срыбалили в законном, сучок ему в дыхало! Хе-хе… Порадуем прасола - нечего сказать.
- Черти б его забрали с такой радостью! - выругался Илья. - Сели в лужу в этом году с селедочкой. Обанкротились.
Аристархов подошел к каюку, дрожащими руками взворошил сельдь.
- Да тут, ребята, и делить нечего, ежели другой такой улов будет. Вам между собой еще так-сяк, у вас какая ни есть справа, а мне…
Аристархов закашлялся, пряча искаженное обидой и разочарованием лицо.
- Ничего, Сема, сколько поймаем, столько и разделим, - успокоил соседа Егор.
- Да ты не канючь, хвороба несчастная, - насмешливо вставил Панфил. - Вторую тоню разве такую вытащим? Два каюка нальем доверху. Я лично тебе каюк рыбы отдаю… Понял?
Панфил засмеялся, но никто не поддержал его шутки.
Улов был, действительно, жалок, и после слов Аристархова всем стало особенно ясно, как ничтожен лов в законной полосе.
В мрачном раздумье над незавидной судьбой товарища прошла минута. Вспомнив про леваду, про вырученные когда-то Семеном снасти, Егор решительно двинулся к каюку, став на корме, поднял руку:
- Ребята! Вот тут пять сотен с десятком. На четыре пая по сто двадцать пять. Пусть берет Сема мою долю и шабаш, я с другой тони возьму. Согласны?