В этой смелости сквозит страшная беспомощность, огромное желание знать и в то же время полное, абсолютнейшее незнание и непонимание самых простых вещей. Это не только у рабочих, но и у большинства выступающей интеллигенции,
30 марта 1917 г.
В местном Совете рабочих депутатов один за другим раскрываются провокаторы. Большей частью это лица, пользовавшиеся известной популярностью среди рабочих, хорошие работники.
Что их толкнуло на такое гнусное дело?
Неужели эта мизерная десятирублевая подачка? Едва ли она одна смогла бы завербовать в свои ряды таких людей. Тут кроется что-то другое. В большинстве это люди, так или иначе пострадавшие за старые политические грехи. Вполне допустимо, что страх дальнейшей волокиты, всевозможных надзоров, ссылок, заключений и прочей радости - все это заставило их круто повернуть свою жизнь в другую сторону. Конечно, служили они с отвращением, с мукой, со страхом и самобичеванием. Такое дело совершить нелегко. Потом втягивались, черствели, выполняли механически свое страшное дело предательства. Немного среди них найдется идейных работников, убежденных провокаторов. Большинство - трагические жертвы старого строя. А некоторые ведь служили отчаянно - за месяц предавали по восемь - десять человек. И что они получали за это? 15 рублей, собачью кличку и характеристику приблизительно в таком виде: "Лямка: 15 р., глуп, исправен, жаден, просит прибавки". Вот и все.
Теперь разъединяют ближайших друзей, - отцу родному перестанешь верить. Вчера сидели вместе, обсуждали, горячились, а сегодня, - сегодня его уж отправляют, куда следует. Есть у меня два типа на подозрении, правда, единственно на основании психологических наблюдений. Интересно, оправдаются ли эти мои предположения.
31 марта 1917 г.
По осмотре библиотек оказалось, что никто о них не заботился, что перестраивать надо все со дна до крышки. Решено у города просить 10 тысяч на реорганизацию. В ближайшую очередь разрешается вопрос о детской библиотеке, о летнем детском отдыхе, о книжном складе…
Комиссия по внешкольному образованию повела дело довольно широко и быстро. В составе нашлось пять - шесть активных работников и этого оказалось достаточно, чтобы разрешить много сложных вопросов. Что же бы было, если бы вся интеллигенция принялась за работу!
Против правых эсеров
1 апреля 1917 г.
На Пасху наметился целый ряд бесед и в городе и в деревне. Семь - восемь товарищей едут по волостям.
Теперь, когда я пишу эти строки, они уже возвратились. Результаты самые разнообразные. Одному с трудом удалось собрать тридцать - сорок человек, у другого в одном селе собралось свыше двухсот человек.
Старики жалеют батюшку-царя, женщины просят побольше хлеба. Знают, конечно, весьма мало, а из того, что знают, - многое в извращенном виде. Понимают туго. После одной беседы товарищу говорили: "Вот оно и хорошо. Мы на эту самую собранью пошлем Ивана Прокофьича. Он дело наше знает хорошо, глядишь, что и выйдет…".
Товарищ уверял, что от каждой деревни или даже города посылать представителя не придется, - слишком, дескать, много их на собрании будет. Весть эта принята была с сожалением. Волнует и успокаивает в то же время дело с землей.
Все они твердо верят, что земли прибавится, что дело это пустяковое и решить его можно "в полчаса"; пошел, облюбовал и запахивай, думать долго нечего.
Пока что, - темно и безотрадно.
Неожиданности, конечно, нет, а печаль все-таки остается.
2–9 апреля 1917 г.
За пасхальную неделю каких-либо особых фактов и осложнений не было. Так же велись беседы, так же устраивались собрания и совещания. Между прочим, Комиссией по внешкольному образованию решено открыть книжный склад, на что городское самоуправление должно отпустить 35 тысяч.
В ближайшие дни реорганизуется на демократических началах Городская управа. Коренной ломки, как видно, не предполагается. Старый состав будет пополнен представителями различных демократических групп.
Устроен был диспут "О войне". Чистый сбор в пользу клуба "Рабочий". Собралось свыше пятисот человек. Прения носили горячий характер. Мне пришлось выступить докладчиком. Даже не знаю, с чего начать, когда подхожу к этому знаменательнейшему и памятнейшему дню моей жизни.
На заре общественной работы мне пришлось вынести тяжкое испытание.
Я до сих пор не соберусь с мыслями. Винить тут, пожалуй, и можно было бы кой-кого, но чистосердечно разбираясь, анализируя и сравнивая, - вижу, что виной явилась все та же наша неподготовленность, растерянность и слабость.
Расскажу сначала про самый факт.
В вопросе об отношении к войне, само собою разумеется, мне пришлось наткнуться и на вопрос о 8-часовом рабочем дне. Только что накануне была у меня беседа в другом месте на ту же тему. Признаться, за последние дни газеты только случайно попадали мне в руки. А теперь время такое, что пропустить и один день опасно. Как раз на этом самом я и попался. В свое время было такое газетное сообщение:
"К рабочим Путиловского завода подошли солдаты и требовали возобновления работ…"
Оказывается, что после было опровержение этого факта, - опровержение от имени упомянутого в сообщении полка. Ничего не подозревая и будучи принципиально за 8-часовой рабочий день даже в условиях данного момента (поскольку он сводился лишь к повышению заработной платы, но не уменьшению вырабатываемых товаров и проч.), - я привел вышеуказанный факт, желая оттенить настроение солдат и их взгляд на сокращение рабочего дня.
И, господи, боже ты мой, что тут поднялось! "Провокация!" - закричали в углу. - "Долой, долой!" - закричали в стороне. - "Долой!" Я спокойно стоял и ждал конца; волнения большого не было; я был только ошеломлен неожиданностью. (После, между прочим, мне даже заметили о проявленном самообладании, хотя тут чего-либо сознательно-сдерживающего с моей стороны не было, я просто застыл.) Крики не умолкали.
"Товарищи, я прошу докончить, я…"
Но толпа заревела пуще прежнего. Загремел колокольчик председателя. Все притихли. Он уличил толпу в насилии над правом оратора, высказывающего "свой личный взгляд" и просил дать слово. "Просим, просим", - закричали со всех сторон. Мне сделалось смешно и грустно от этого внезапного поворота. После эта же толпа аплодировала мне, - тому, кого! только что хотела прогнать.
Потрясение; было жестокое. Мои разъяснения не дали желанного результата и у большинства осталось впечатление, что я против 8-часового рабочего дня. А на улице какая-то озорная бабенка, собрав товарок, кричала:
"Он богач, он сам купец - я знаю. А фабриканты дали ему взятку, вот он за них и говорит…" После таких неожиданных выводов становится тошно. Нет сомнения, что авторитет мой поколеблен (а я знаю, что кое-какой авторитет был).
Каждое выступление теперь будет встречаться недоверчиво. Вместо благодарности теперь можно ждать только шиканья и освистания. Может быть, я и преувеличиваю, но, учитывая всю быстроту распространения подобных вестей, можно думать, что извращенное толкование моей речи распространится широко. Обидно и скорбно. А теперь тем более. Насколько я знаю, у фабрикантов было собрание и вопрос о 8-часовой работе вырешен положительно. Отрезаны, так сказать, пути к выяснению правды. Предполагался еще диспут о 8-часовом рабочем дне, но он уже утерял остроту, - теперь эта тема не очередная, да и не собрать такую огромную аудиторию.
Это неожиданное событие заставило меня призадуматься еще больше над той громадной ответственностью, которую мы несем за каждое, с трибуны высказанное, слово. Взвешивать приходится не мысль, не фразу, а именно каждое слово. Если в таком котле повариться два-три года, можно выйти хорошим общественным работником и честным человеком. Все время надо быть на чеку, ко всему надо быть готовым, все знать, во всем разбираться быстро и правильно, - самая ничтожная ошибка уже грозит большими последствиями,
Теперь такая масса всяческих вопросов, что голова кругом идет. Отовсюду вопросы. Надо быть в курсе партийных работ, помимо знания программы и разногласий; надо быть готовым на массу вопросов по поводу предстоящего Учредительного собрания; знать профессиональные союзы, историю революций, революционную литературу, постановку библиотек, аграрный, рабочий и крестьянский вопросы, городское и земское самоуправление, историю взаимоотношения держав, формы государственного строя… А все ведь это новое, мало или совсем незнакомое. Начинать приходится с азов, а перед тобой многочисленная аудитория со всем ужасом темноты, со всей неожиданностью вопросов. Котел очищающий, - не спорю; закалка богатая, страха и робости нет, но порою стыдно за это самое бесстрашие и решимость. Ночью познакомишься с историей профессионального движения, а днем уж надо излагать и объяснять его другим. И когда сыплются благодарности, сочувствие, - невольно подымается вопрос: "а что, все наше общественное строительство, - не так ли случайно росло и создавалось? Не в этом ли, не в нашей ли пассивности причины российской тьмы?" Ведь наша политическая подготовленность худшего желать не оставляет. Мы застигнуты революцией врасплох. И не диво, что при таком руководительстве есть и будет так много грехов.
14 апреля 1917 г.
Совершаются ужасные дела. Каждую ночь вырезают несколько человек. Резня началась еще две-три недели назад. Верст за 30 отсюда (Шуя) была вырезана семья. Тогда же явилось предположение, что все эти ужасы - дело сорганизованной шайки, отдельные звенья в системе черных дел. Потом как будто замерло. Целая неделя прошла спокойно. И вдруг поднялась ужасная резня. Слухи, конечно, преувеличили дело до небывалых размеров, но фактом остается, что за две ночи было вырезано больше десяти человек. Одну девушку зарезали средь бела дня. Милиционер был зарезан в людном квартале - у станции. Вся резня - случайно или неслучайно - производится в рабочей среде. Не тронут ни один фабрикант, торговец, интеллигент… Грабежи редки; видно, что главное не в них. Некоторые случаи заставляют предполагать месть, некоторые - грабеж, но общее мнение все-таки склоняется к тому, что здесь система, организация, большая черная работа. Всех ошеломило известие об открытой шайке. Поймали мальчишку лет 17-ти, хотели растерзать на месте, но потом перепугали пыткой. Наглядно показали, как будут ему отрезать одну часть за другой, как станут мучить. Толпа была страшно возбуждена, ревела, и не пожалели красок на картину страшной пытки. Мальчишка осатанел от ужаса и выдал соучастников "товарищей".. Огромная шайка скрывалась в подземельи с массою тайных ходов, где было проведено и электричество и телефон… Катакомбы рылись много лет, земля принадлежит кулаку-староверу, занимающемуся, между прочим, скупкою краденых вещей. Старика, сына и зятя увели под конвоем. Многих отыскали в сене, в печах, в гробах, которые стояли в подземельи; дом хотели поджечь, но страшный ветер заставил остановиться. В подземелье входить еще робеют, - думают, что там осталась значительная часть шайки. Есть мысль пустить туда удушливые газы. Переловлено до восьмидесяти человек. Есть слух, что на выручку им уже торопилось двести человек, но они были своевременно перехвачены солдатами. Город замер в страшном ужасе. Всюду плачут и трепещут. Не спят ночи - сидят и ждут. По улицам ходят патрули; жители на сходах порешили от себя каждую ночь ставить еще несколько человек. Ужас невообразимый. Напряжение достигло апогея. Все страшно измучились: не спят по ночам, сидят с гирями, с ножами, с кочергами. Трепещут и ждут злодеев. Каждый шорох вызывает дрожь. Детишки плачут, старшие сидят с возбужденными лицами, с горящими глазами. Настроение подавленное. Каждую ночь систематически режется несколько человек.
Вчера праздновали 1 Мая. Это странное торжество: горе и опасение чередовались с радостью, словно солнце выглядывало из-за туч. Предполагалось итти в лес, в поле… Народ колебался - и хотелось порадоваться на свободе и боялись оставить свои квартиры. К счастью отвратительная погода разрешила все колебания в одну сторону. Шел снег, дул ветер, ударил крупный град. Народ стоял под красными знаменами и слушал речи. Это был сплошной гимн Первенцу-Маю. Потом зароптали, словно волны заходили, загудели сомнения. Сперва тихо, потом все явственней, все громче стали требовать, чтобы ораторы говорили о страшной резне: кто повинен, кто подкупает, кому все это нужно, если уж ясно, что режут не из-за грабежа. И народное негодование мигом обратилось на тех негодяев-торговцев, которые устроили в 1905 г. еврейский погром, которые убили тогда революцию, а теперь, как пауки, впились в население. Стали выкрикивать отдельные фамилии… Но пока на этом и кончилось. Толпа ушла с флагами, с песнями.
Поздним вечером на площади собрались снова, требовали ареста крупных торговцев, известных негодяев. Была вызвана рота солдат и тузов захватили. У рабочего поотлегло от сердца. Теперь он верит, что резня прекратится, потому что некому будет платить за отрезанную голову. Так кончилось великое торжество 1 Мая.
19 апреля 1917 г.
Жгучих вопросов так много, что ни один из них не продумывается, ни к одному нет спокойного, объективного отношения. На сцене новая чехарда, только не чехарда министерская, а чехарда вопросов современности. Война, Временное правительство, Учредительное собрание, рабочий, крестьянский, аграрный вопросы, - вот неполный перечень мучительных вопросов, скачущих друг через друга. Положение чем далее- тем запутанней. Как расплавленная лава мчатся они один за другим, ударяются в рыхлую стену возбужденного народа, клокочут меж спутанных рядов, ищут выхода, сжигают мучительным, страстным дыханием. Вся эта масса трепетных вопросов примчалась мгновенно, подобно урагану; захватило дух неготовому путнику, закружило его, как былинку, в безудержном, всесильном вихре. Лозунги пользуются огромным почетом, - лозунги кратки; лозунги смелы; лозунги приближают царство социализма. Наша интеллигенция оказалась не только неподготовленной, но и робкой.
Отдельные голоса лучших ее представителей тонут в море протестующих голосов, в которых слышится больше страденья и жажды полной истины, чем силы убеждения. На лозунгах останавливаются единственно потому, что они поразительно просты. Они просты, как всякая мечта, как всякое благородное желание. Но от мечты к делу путь лежит через тернии; он полон сомнений и мучительного сознания невозможности быстро приблизить желанное счастье. Лозунг - это принцип, во имя которого ведется борьба. Лозунг чтит и уважает каждый, кому дорога народная свобода и народное счастье. И не самые лозунги порождают борьбу, а та форма, в которой должны они осуществляться. Эта форма обусловливается различной тактикой, а разница тактик делит единомышленных борцов на враждебные лагери. Интеллигенция должна собрать всю свою духовную мощь, напрячь до крайней степени работу мысли, выступить смело, твердо, определенно. В ее руках сосредоточилась сила знания, в ее руках вся многовековая работа человеческой мысли. К этому алтарю пробивались только отдельные счастливцы из темных рабочих масс. Им некогда было думать о небе, - за спиною стоял мучительный голод и пригибал свободную мысль к земному уделу, к заботе о хлебе насущном. В руках интеллигенции весь опыт всемирной борьбы угнетенных против своих угнетателей; в ее руках все протоколы бедствий, приходивших на смену благородной мечте, когда эта мечта сбивалась с пути; в ее руках вся эта сила и весь этот ужас непоправимых ошибок, источников сугубого народного горя. Интеллигенция молчит. Она или прячется пугливо, или робко поддакивает возбужденному народному гулу. Мы знаем, отчего гудит народ: он перестрадался, у него терпенье порвалось, как давно рыдавшая струна; он уж много раз приближался к светлой мечте и много раз темные силы сталкивали его обратно в черную бездну невежества и горя. Теперь он снова вырвался из бездны и снова боится сорваться на дно. Ему страшно, его терзают воспоминания, и как не понять его страстное желание единым ударом сокрушить вековое зло и утвердиться на новой грани, - на грани пропасти? Как не понять его жгучих лозунгов, его слез, его негодования? Он идет напролом и жалеть ему нечего. В прошлом- одно только горе, одно мучение. Но борьба за лозунги требует большой осмотрительности, большого такта, большого уменья. Ослепленный нахлынувшим счастьем, разъяренный ненавистью к старому злу народ не может спокойно принимать этот крутой перелом. Он, как пущенный шар, мчится по склону горы и куда его вынесет тайная сила - в бездну или на горный хребет - кто скажет?
4 мая 1917 г.
Инициативная группа трудовиков (2 чл.) созвала организационное собрание "во всех залах реального училища".
Докладчик об истории трудовой группы, В.К.А., был жалок; или он ничего не знает, или заробел не в меру. О платформе трудовой группы доложил тов. Полюшкин.
По окончании докладов - одного безумно краткого, другого бессильно долгого, - выступили оппоненты-большевики. Цели их были явно обструкторские. Они решили говорить один за другим, затянуть собрание, утомить публику, заставить ее разойтись, не дав записаться в члены. Говорили жарко, безумно смело, определенно, прямолинейно. Они костили докладчиков на чем свет стоит; говорили не по существу, едва не касаясь личности. Когда обструкция выявилась окончательно, было предложено ограничить время ораторов и прекратить запись. Но было уже поздно. Насть публики разбрелась, другая недоумевала.
Докладчики оправдывались, но большевики даже не сочли нужным выслушать возражения. Всею гурьбой человек тридцать - сорок они шумно поднялись и покинули зал. В члены никто не записался. Собрание не удалось. Грустно было за то, что организаторы по своей вине провалили дело. Они совершенно не предусмотрели этой заурядной выходки. Кроме того, они слабо знают свою платформу.
Примыкая по убеждениям к социалистам-революционерам, я был подавлен этой неудачей ближайших товарищей. До сих пор я еще не зафиксировал себя за партией, но теперь, уезжая беседовать по деревням, со спокойной душой беру мандат эсеров.
16 июля 1917 г.
Надо говорить откровенно: до революции мы, интеллигентская молодежь, в большинстве своем ничего не знали о политической борьбе, ничего не понимали в политических лозунгах, потому что нельзя же считать политическим образованием нашу "эрудицию", почерпнутую в "Русском Слове". И вот, с первых дней революции, мы дело себе представляли весьма просто: свергли царя, поставили новых министров, ну и дело с концом.