В "Штаб революционных организаций" вошло десять человек: по три представителя от Исполнительного комитета социалистов-революционеров и социал-демократов и социалистических партий (социалисты-революционеры, большевики, меньшевики), начальник гарнизона, начальники милиции и боевой дружины и один представитель от Комитета общественной безопасности.
Первое собрание штаба было вечером 29-го.
31 августа 1917 г.
Город объявлен на военном положении. Власть официально переходит к начальнику гарнизона. Вчера он присутствовал на заседании штаба.
После речей, горячих и единодушных, решили работать совместно: штаб, начальник гарнизона и начальник милиции.
Один, не оповестив другого, не должен предпринимать каких-либо крупных, решительных шагов.
Лишь только полковник ушел, все переглянулись, улыбнулись.
- Держите ухо востро, - сказал Киселев, председатель штаба: - чорт его знает, кто он такой. Видели, как он насторожился, когда рекомендовали Евсеича начальником боевой дружины? Что за дружина, да какова роль? Надо быть осторожными, не очень то распространяться в его присутствии. Я даже беспокоюсь - не авантюра ли вся эта Корниловская затея? Может быть, он хотел лишь создать повсюду военное положение, а там и прихлопнуть все дело. А? Как думаете?
Новая мысль товарища как-то всех передернула. Нам и в голову не приходило подобное соображение. Но неужели и Верховский?.. Нет, не может быть…
Впрочем, если "террорист-бомбист" Савинков - "правая рука" Корнилова, то…
Недаром Корнилов предлагал Керенскому устроить диктаторский триумвират: он - Корнилов, Керенский и… Савинков… Подозрительно…
А как у нас обстоит дело с оружием?
Начальник милиции и председатель полкового комитета успокоил окончательно. Оказывается, - все в надежных руках- бомбометы, минометы, пулеметы, винтовки, ручные бомбы и проч. Наготове и проволока.
Боевая дружина наметила план работы в среде гарнизона.
В нужный момент боевики, переодетые в солдатские шинели, увлекут за собой солдат и, таким образом, будут командирами маленьких войсковых частей.
Начальник гарнизона не опасен, потому что последний указ Верховского дает право полковому комитету смещать неугодных начальников. Этим разрешается все дело.
Долго еще сидели мы в прокуренной, наглухо закрытой комнате. За дверьми стоял часовой-боевик, никого не подпускавший к двери. Конспиративный характер заседания как-то особенно подымал дух и родил в высшей степени революционное настроение. Недаром здесь так единодушны были меньшевики, большевики и эсеры,
Здесь была кучка партийных работников, на время спаянных единою мыслью.
Мы знаем, что это единение недолговечно; что за разгромом корниловщины снова пойдем разными путями, но сейчас мы едины.
Большевики уже верхушками переплелись с максималистами. Часто прорывается у них мысль о немедленном захвате фабрик и заводов, о строжайшем контроле. Они прикасаются к максималистской полной социализации. Они уже начинают сомневаться в "естественном ходе событий", в концентрации производства и ближе, все ближе примыкают к максималистам.
Эта боевая дружина при штабе, слитая из двух дружин - большевиков и максималистов, - она также свидетельствует о переломе, о сознании недостаточности приемов своей классовой борьбы.
Недаром большевики так часто за последнее время "братаются", блокируются с максималистами. Это братанье диктуется железной необходимостью: одна часть берет от другой недостающие винтики и, таким образом, происходит выравнивание по общей революционной линии.
Социал-революционеры-оборонцы, на голову разбитые авантюрой Корнилова, еще цепляются за старые методы, но нет уже прежней у них уверенности, нет абсолютного преклонения перед тактикой руководящих кругов. Удары сыплются один за другим; партия раскалывается, и надо думать, близок день, когда революционно-социалистические массы потребуют к ответу своих бесталанных кабинетных вождей.
Близок день… Но он впереди.
А теперь, не закрывая глаз на скорый, неизбежный раскол, - теперь мы едины и охвачены единым гневом. Мы верим в победу революции, верим, что этот перелом будет плюсом в нашу сторону.
Слишком очевидны ошибки соглашателей.
Победа над Корниловым будет в то же время и победою левой революционной демократии.
3 сентября 1917 г.
Словно камень с сердца свалился, когда, наконец, порвали мы со своими "товарищами" оборонцами. Долго, с трепетом душевным, ждал я этого собрания, много волновался, много тужил, перед многим, скажу откровенно, растеривался до крайности, робел до невозможности.
Я, так недавно ставший социалистом, я, так мало еще ознакомившийся с основами социальных учений, - я брал на себя тяжкое бремя руководства группой максималистов.
Я понимал и видел, что иные из моих товарищей во многом будут ошибаться, порой прямо дискредитировать группу, а вместе с тем и подрывать веру в максималистов вообще. И это тревожило и волновало.
Сегодня мы откололись на общем собрании - ушло 19 человек. Мы предложили собранию выявить линию поведения организации; если эта линия будет интернационалистской, - мы согласны работать в контакте; если она оборонческая, - мы порываем с организацией связь и отзываем товарищей, которые прошли по списку в гласные думы. Первое думское заседание через неделю и у организации имеется возможность заменить выбывших членов следующими по списку.
Нас ушло 19 человек.
Завтра, на первом нашем собрании, изберем комитет и президиум.
Мы не имеем средств. Придется изощряться.
Работать будет трудно, потому что нет под руками культурных сил. Мои товарищи решительные и смелые люди, но в смысле познаний сильно хромают. Придется провести с ними ряд бесед, объяснять политическую азбуку и программу максималистов.
Максимализм ими воспринимается лишь как форма активного действия, как интернациональная линия поведения.
Программная разница не занимает их. Несмотря на это, я все-таки принимаю тяжелое бремя руководства новой группой, потому что верю в успех нашей работы, в возможность планомерного политического развития товарищей.
Мы порвали - и стало легко.
Эти чудаки, Майоров и Салов ("вожди" оборонцев), дело понимают таким образом: тов. Фурманов работает в Исполнительном комитете С.Р.Д. - следовательно он большевик.
Он, мол, сознательно дезорганизует партию эсеров и совершает тем самым нечестный политический поступок. Мысль дикая, несуразная. По недостатку времени ответить на эти измышления - да и на многие иные дикости - я не мог.
Теперь спешно и много придется читать; надо завязывать теснейшую связь с Кронштадтско-петербургской организацией; надо вести просветительную работу внутри группы и агитационно-пропагандистскую во вне.
Работы масса. А в Совете и того больше. И как только я справлюсь со всем этим, не знаю.
Связывает еще секретарство в девятке (Рев. штаб), которая теперь, пожалуй, скоро не разойдется, если учесть разрастающееся движение казаков.
Я ушел в работу с головой. И так это все непривычно, так ново, что голова кругом идет.
Максимализм
4 сентября 1917 г.
Недаром мы максималисты. Даже и теперь, когда бояться некого, когда собираться можно открыто, - чувствовалось что-то таинственное, конспиративное в нашем собрании. Не белым днем, не в светлом зале мы собрались, а в полутемной, мрачной комнате, поздним осенним вечером. Засиделись до глубокой ночи.
Комитет и президиум были избраны быстро, без споров.
В комитет вошло двенадцать человек: Фурманов, Синицын, Балакин, Шабалин, Собинов, Тюленев, Яманов, Козлов Николай, Орлов, Балычев, Сидоров Алексей, Козлов Андрей.
В президиум - пять: председатель Фурманов, товарищ председателя Балакин, секретарь Орлов, товарищ секретаря Яманов, казначей Тюленев.
Говорили о дисциплине внутри и во вне группы, при выступлениях. Единодушно была признана недопустимость митинговой перебранки и обливания помоями социалистов другого лагеря.
Констатировали свою бедность, отсутствие средств.
- Товарищи, мы кровно заинтересованы в том, чтобы дело тронулось разом. Съежимся, победствуем две-три недели, но дадим что можем на общее дело. Для дела забудем все, пренебрежем личными своими интересами. Поддержка средствами необходима…
И простой, бедный рабочий, которому захватили дух простые слова, выхватил из кармана две скомканные бумажки и нервно бросил на стол… Живо собрали полсотни…
При обсуждений вопроса о вступительной плате сошлись на том, что обязательной платы быть не должно, но каждому, вновь поступающему члену следует объяснить бедственное материальное положение группы… Пусть он даст хоть грош, зато будет чувствовать свою с группой связь, сознавать, что и он участвует в строительстве чем может. Назначили числа, в которые будут собираться добровольные взносы.
Здесь опять-таки чувствовалось нечто новое, - то, что отличает нас от других партий, где имеются обязательные взносы. Взносы, кроме целей помощи, будут свидетельствовать о том, что данный член принимает к сердцу интересы группы, - хоть грошем, но старается помочь ей. Поэтому будут исключаться те, которые два месяца не внесут ни единой копейки.
Толковали относительно здания, литературы, газеты, журнала. Надеемся, что все это наладится в ближайшие дни.
Ядро группы должно остаться строго конспиративным, и во все вопросы внутренней работы рядовые члены посвящаться не будут.
А внутренняя, ядровая работа предстоит большая. Народ наш все молодой, горячий, с большим рвением к знанию, обуянный до мозга революционным духом.
Уже теперь один из товарищей заявил, что возможно он скоро примкнет к анархистам, и просил снять его кандидатуру в секретари. Знаний нет, развитие слабое. И потребуются огромные усилия, чтобы в короткий срок усвоить нам элементарные истины социализма, программную разницу социалистической партии, определить безошибочно свою тактику. На выступлениях, зарвавшись, товарищи могут оскандалиться и дискредитировать учение максимализма. Одной ненависти ко злу здесь недостаточно, требуются положительные, твердые, хотя бы и краткие познания. Во время вчерашней беседы мне стало особенно ясно, что в идейной работе, в пропаганде и агитации у меня первое время не будет надежных помощников и товарищей.
Техническая сторона работы ляжет на них, но одной техникой дела не подвинешь.
Сам еще не окрепший, сам еще не узнавший многого - я взял на себя трудное дело руководства целою группой. В какие формы выльется наша работа - сказать трудно; судя по рвению, она пойдет, и пойдет надежной тропой.
Мы будем часто собираться и в беседах разбирать свою программу. Будем писать доклады, - пусть они будут нескладны и смешны на первый раз, - будем спорить, будем учиться. В конце концов добьемся своего.
7 сентября 1917 г.
Собственно говоря, вся направляющая работа лежит на плечах трех человек:
Вас. Степанова, Алекс. Семен. Киселева и Мих. Александр. Колесанова, в то время как в Совете числится до двухсот человек, в Исполнительном комитете двадцать пять, а в президиуме двенадцать.
Это, действительно, самоотверженные, всецело преданные делу работники. Вы их в Совете можете встретить с раннего утра до глубокой ночи. Они дают инициативу, они отдают приказания и поручения, остальные только облегчают, по мере сил, многосложную их работу, являются рядовыми, бледными, по сравнению с ними, фигурами. Бледными не потому, что не могут быть яркими, а потому, что к делу относятся как-то формально, как-будто пытаются лишь доказать, что и им не даром платится жалованье. Нет кровной связи. Нет беззаветной преданности делу.
Получается такая картина: три человека с утра до ночи работают не отдыхая, и получают по 150 руб., двадцать два человека появляются "налетом", чтобы только показаться, и получают… тоже 150 руб. И те - первые - безропотно переносят эту, казалось бы, вопиющую несправедливость. Здесь налицо поистине беззаветная, бескорыстная преданность тому единственно дорогому, за что они долгие годы скитались по тюрьмам и в ссылке.
Вспоминается один знакомый студент.
Был в свое время - во дни царского гнета - как будто застрельщиком, передовым, непокорным, бунтующим, и вдруг теперь, слышу, - работает на кадетов за 600 руб. в месяц. "Хорошо одевается и складно говорит", как донес мне один общий наш знакомый.
Вот она образованность, вот она моральная шаткость, - за 600 руб. продал человек свое святое-святых! Мы всегда должны остаться с народом, "навьи чары" кадетизма надо учитывать как гибельный путь к соблазнительному, преступному самодовольству.
Целый день Совет кишит приходящими, целый день надо успокаивать, разъяснять, помогать.
Взволнуется ли народ из-за голода, не хватает ли на фабрике подмастерьев, забастуют ли типографии, начнут ли вырубать крестьяне окрестные леса, появятся ли в городе погромные слухи, - все эти нужды и требования стекаются в Совет, все это ищет здесь разрешения. Доверие к Совету огромное. За полгода революции не было еще здесь эксцесса, который можно было бы объяснить непредусмотрительностью или преступной халатностью Совета. А все потому, что во главе стали честные, бескорыстные люди. Они забыли про свою частную, личную жизнь, они оторвались от "старого мира" и кроме Совета ничего не знают. В данный момент лишь такая преданность и может отстоять молодую, чуть созревшую, вседемократическую организацию. Много и здесь, конечно, увидите и услышите болтовни и безделья, но без этого, видимо, не обойтись.
Ссыльные, особенно пробывшие в ссылке год или два, особенно любят похвастаться своими страданиями. К месту и не к месту напоминают они слушателю, что "когда я вот в ссылке был", "когда нас гнали по этапу" и т. д. и т. д.
Делается неловко, - бахвальство очевидное. Но это все люди мало серьезные.
От Киселева, например, пробывшего в изгнании что-то больше 15 лет, никогда и ничего про ссылку я не слыхал. Молчит и все работает, все работает…
Теперь вся эта работа еще не оценивается должным образом; надлежащая ее оценка придет позже, через два-три десятка лет, когда мы оглянемся на то, что и как мы строили когда-то давным-давно, в горячее революционное время.
Советские собрания еженедельны. Исполнительный комитет собирается минимум три раза в неделю. А о президиуме что-то и не слышно, - все дела решаются Исполнительным комитетом. Сюда стекаются отовсюду сведения: из комиссии труда, комиссии просвещения, совета солдатских жен, с биржи труда, из солдатской секции, конфликтной комиссии и т. д. и т. д.
Исполнительный комитет является чревом, которое кормится от собственных детей.
Ответ оборонцам.
Товарищи. Вы все это дело понимаете как-то слишком схематично и примитивно.
Нельзя же думать, будто пришел вот "злой" тов. Фурманов (вы так и сказали "злой тов. Фурманов"), пришел, взбудоражил, мстя за беззаконное исключение, и увел за собою толпу непонимающих, слабых и темных людей. Это упрощенное объяснение отдает будничностью, серенькой, тусклой обыденностью. Дело обстоит совершенно иначе. Была готова почва для раскола, было ясно и определенно выражено требование отколовшейся группы, и передо мною стояла необходимость зафиксировать назревший раскол, потому что чем далее, тем тяжелей было им оставаться с вами, принимать и подписывать те резолюции, с которыми они не были согласны. Ведь получилась трагедия: человек убежден в одном, а говорит, вынужден говорить, совершенно обратное. Так было, напр., с тов. Балакиным. У себя на фабрике, после речи большевика, он должен был отвечать как официальный представитель оборонческой организации. Во взгляде на смертную казнь он согласен был с товарищем большевиком, а говорил иное, противоположное…
Конечно, его освистали, прогнали… И было бы за что страдать. Если бы он верил в свои слова, - тогда другое дело, но вы сами посудите, насколько тяжело было его положение. Это лишь один из сотни случаев. И надо положить конец этим бессмысленным, ненужным страданиям близких мне товарищей.
Ушли рабочие. И это симптоматично. Рабочие - революционный авангард; рабочие - наиболее беспокойная, действенная сила.
С вами останутся фельдшера, конторщики, всякого рода служащие и все те, кого мы называем "мелкой городской буржуазией".
Осмотритесь, на кого переносится центр тяжести. Осмотритесь и одумайтесь. Вы опираетесь на силу ненадежную. Солдаты и рабочие с нами.
За числом мы не гонимся, но скажем открыто, что настоящие демократы, даже оставаясь с вами, - душой будут с нами. Вы увидите, как скоро пополнится наш кадр.
Вы смеетесь и уже толкнули в паршивую газету дрянную статьишку о том, что я демагог, а идущие за мною - слепцы, не знающие, куда и на какую погибель идут. Что ж, политика дискредитирования, - ваша неизбежная, излюбленная дорога. Мы промолчим. А когда понадобится, скажем и свое простое, крепкое слово. Только браниться с вами не будем.
У вас ускользает почва из-под ног.
Корниловский удар пришелся вам прямо по сердцу. Вы посмотрите (или не видите?), какое брожение началось в эсеровских и меньшевистских рядах. Ларин ушел от меньшевиков, потому что стало не в мочь смотреть, как разрушаются "священные, старые храмы".
Петербургский Совет рабочих и солдатских депутатов принимает подавляющим большинством резолюцию большевиков по вопросу о Временном правительстве.
Московский Совет рабочих и солдатских депутатов принимает по тому же вопросу большевистскую резолюцию.
ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов принимает положение о власти "революционной демократии", которая на заседании 12 сентября решит, кому передать верховную власть.
Все это ведь победа революционной демократии, во главе которой стоят товарищи интернационалисты.
А для вас все это неубедительно.
Вы снова подыскиваете пути соглашательства, снова хотите "пожать Бубликову руку".
Каких же вам нужно еще доказательств того, что вы все время ошибались сознательно и бессознательно?
Вместо Корнилова вы подсунули нам Алексеева. Хрен редьки не слаще. Мы готовимся к новой встрече, ждем нового заговора.
Но мы не теряем момента, не спим, организуемся еще тесней и спешно организуем "Красную гвардию".
ЦИК полевел, но не до такой степени, чтобы отражать действительную волю низов, и потому мы требуем немедленного съезда Советов и перевыборов ЦИК'а.
Мы требуем, чтобы власть принял на себя этот новый, реорганизованный ЦИК.
Вы сдаете одну позицию за другой.
Вы перестали верить в Керенского. А почему? Потому, что стали понемножку протирать глаза, перестали итти "втемную", начали задумываться. На раздумье подтолкнул вас Корниловский мятеж.
Вас из спячки выводят только оглушительные, громовые удары. "Гром не грянет - мужик не перекрестится", - вот ваша тактика!
Так поймите же, наконец, что эта политика систематического опаздывания и близорукости грозит нам неисчислимыми бедами. Приучитесь, наконец, думать "на свободе", прежде чем "ударит гром на небе".