Алексей встал, заложил руки за спину и подошел к самой воде. Долго стоял, уставившись в реку неподвижным взглядом, словно в ней, как в зеркале мудрости, хотел найти ответ, каким способом вернуть лодку.
- Давай начнем так рассуждать, - заговорил он неуверенно, видимо не продумав еще свою мысль до конца. - Лодка была у нас запрятана здорово. Случайно никто не мог наткнуться на нее. Выходит, за нами следил человек, когда мы подплывали сюда. Видел, как мы прятали. А человек этот не вор: вор угнал бы лодку совсем. Этому занадобилось переплыть только на ту сторону. Зачем?
- Теперь мне все совершенно ясно, - сказал я, - этот мерзавец возвращался к себе, на тот берег, домой. И коли так, ждать нам нечего, он сюда не вернется.
- Все тебе ясно, - с явной издевкой сказал Алексей, - очень ясно! А ты не подумал, как он сюда, когда и зачем попал?
- И думать не хочу. Тут миллион решений может быть!
- Миллион? А ты найди одно, которое правильное.
- Не знаю…
- Плыл бы он только туда, как ты говоришь, не заботясь, как возвратиться обратно, он бросил бы лодку там, где к берегу пристал, на камешнике прямо. А он в затончик ее завел, подтянул в кусты, чтобы не уплыла: выходит, для своей надобности сохранить решил лодку. Вот и считай: человек честный - раз, вернуться ему сюда надо - два. Кто он такой?
- Прохвост! Порядочный человек все равно не погнал бы чужую лодку на тот берег, даже если ему надо вернуться сюда.
- Нет, погоди. Человек видит: двое вылезли с ружьями. Охотники. Из города. Воскресенье. До вечера будут ходить. Кто так не подумает? Стало быть, почему до вечера не попользоваться лодкой?.. - И Алексей радостно закричал: - Теперь я все сообразил! Человек поехал в деревню, к семье, а живет он здесь временно. Что он делает?
Я только сердито пожал плечами.
- Рыбу ловит! Старик. Там вон, за поворотом, речка маленькая в Чуну должна упасть. А у него на харюза заездки загорожены и плотик стоит. Пойдем. Переплывем на его плотике и заберем свою лодку.
- Как ты уверенно рассуждаешь, даже возраст рыбака определил!
- Самая посевная идет, - всплеснул руками Алексей, - а колхоз пошлет тебе молодого парня рыбу ловить! И потом еще: молодой-то и лодку чужую, может, не стал бы брать, а на своем плотике сплавал. А старику трудно. Видит он - лодка стоит…
- Действительно, все это очень походит на истину, - покоренный ходом его мысли, сказал я. - Остается только проверить.
- Проверять нечего, - внушительно заметил Алексей, - надо пойти и взять плотик.
- Вот и я говорю…
- Говорю! Ты вспомни, что сперва говорил…
И Алексей пошел вперед, гордо покачивая плечами.
Все сошлось как по-писаному. За поворотом оказалась маленькая речка, на ней - загороженные заездки, а в самом устье речки - плотик из четырех бревен. На косогоре стоял балаган, сооруженный из колотых плах и лиственничного корья. Курился дымок костра у входа.
Алексей торжествовал:
- Я тебе говорил!
- Молчу, молчу, Алеша,
- То-то же!
Я направился к плотику.
- Погоди, - остановил меня Алексей, - я должен еще познакомиться с этим дедом. Пусть он знает, кто побывал у него.
- Да ведь дед твой на той стороне!
- Почтение свое ему оставлю.
- Ну, как хочешь…
Мы вошли в балаган. Маленький, узкий, пустой - в нем не было ничего, кроме сухого сена, служившего постелью рыбаку. Приятно кружил голову и обещал крепкий сон всякому пожелающему здесь прилечь запах досок, прокопченных дымом костра.
- Знакомство не состоялось, - сказал я, рассеянно оглядывая стены балагана изнутри.
- Почему не состоялось? - возразил Алексей. - Разве только что фамилию я его не узнал, так она мне не очень-то и нужна. А так весь этот дед у меня как на ладони. К примеру, хочешь, я тебе даже скажу, из чего он чай пьет?
- Сказать-то все можно…
- Тебе опять докажи! - с усмешкой проговорил Алексей. - Ничему ты сразу не хочешь поверить. Не знаю, почему тебя родители Фомой не назвали?! Из эмалированной кружки он чай пьет!
Я от души расхохотался: таким бездоказательным выглядело это категоричное утверждение Алексея.
- Фома так Фома, а я все равно не поверю тебе, пока ты эту кружку мне не покажешь, - не переставая смеяться, сказал я. - По-моему, так он вовсе чай не пьет. У него здесь не только кружки, вообще нет ничего. А скорее всего, он домой уехал совсем.
- Совсем он домой уехать не мог, - поморщился Алексей, - как ты этого не понимаешь! Посмотри сюда: морды в заездке поставлены. Какой дурак морды поставит, если не думает больше рыбачить? Так, ни за что ни про что, рыбу губить? Ты говоришь, здесь нет ничего. Это правда. Ясно. Дед осторожный, скупой, припрятал все. Не оставит же он тебе кружку свою…
- Да, может быть, у него и не кружка, а какая-нибудь деревянная плошка!..
- А плошку он бы и прятать не стал!
- Ну… стакан… - сказал я неуверенно.
- Да, стакан… Только из стакана на рыбалке чай и пьют!..
Возразить было нечего.
- Ладно, - снисходительно заявил Алексей, - пойдем. Я тебе покажу все его имущество.
Выйдя из балагана, он на мгновение задумался, а потом решительно повернул влево и пошел по косогору, удаляясь вверх по течению речки.
- К погребку, где он рыбу хранит, я тебя не повел, - бросил он мне на ходу, - рыбы в нем нет, всю домой увез. Ну-ка, подними вон ту корину…
Он показал на большой кусок лиственничной коры, лежавший под кустом черемухи, что росла на узком мысике, далеко вдававшемся в речку. Я спустился вниз с косогора, поднял обломок коры и замер. Это походило на фокус: вместе с котелком, топором, еще какой-то рыбацкой утварью лежала и эмалированная кружка.
- Успокоился? - ехидно спросил меня Алексей.
- Успокоился…
Алексей отстегнул у себя с пояса алюминиевую солдатскую флягу, положил ее в тайничок рыбака; прикрыл все, как было, корой и удовлетворенно потер руки.
- Пусть знает дед для первого знакомства, что и не глупее и не скупее его люди побывали.
Затея с флягой, очевидно, доставляла ему большое удовольствие. Он шел и все время посмеивался:
- Ты вот опять, поди, думаешь: как? А все просто. Не будет человек прятать свое барахло на чистом лугу, обязательно в кусты отнесет, где людям ходить незачем. Доведись кто посторонний: он будет возле плотика либо возле заездков шататься, а чего ему вверх по речке делать? Да еще на узком мыске. Кто и пойдет мимо, так напрямую путь срежет. Зачем ему на мысок заходить? Понял? Все удивляешься?
Но мне суждено было удивиться еще раз. Когда, переправившись на тот берег реки (течением нас здорово снесло вниз), мы подтянули на шестах плотик к месту стоянки нашей лодки, я разочарованно воскликнул:
- Вот те на! А весел-то нет…
Алексей немедленно отозвался:
- Как-это нет? Куда они денутся?.. Нет, - значит, спрятаны, а спрятаны - найдем. Заботливый дед, не оставил в лодке.
Расселина, густо поросшая кустами, крутым длинным взъемом уходила вверх. Чуть заметная, вилась в кустах пешеходная тропинка.
Пока Алексей возился у реки, привязывая плотик, я начал обследовать ближние кусты. Он закричал мне:
- Чего ты шаришься? Чего ты там шаришься?
- Весла ищу…
- Весла!.. Кто тебе их положил там? Пойдем.
И он быстро-быстро зашагал вверх по тропинке, так что я едва не задохнулся, поспевая за ним. Наконец я не вытерпел, крикнул:
- Алеша, куда ты бежишь?
- Думаю, у деда запала хватило не больше, чем у тебя, - и свернул с тропинки влево.
Мы недолго побродили здесь и действительно наткнулись на весла, аккуратно подсунутые под полусгнившую буреломную березу.
- Вот как ищут, - сказал он, вынимая из-под валежника весла. - Пойми, что дед не простак и у самой лодки весла прятать не стал бы, на гору тоже тащить ему тяжело. Ну, я примерно прикинул, насколько у него пороху хватит…
- А почему ты именно влево с тропинки свернул? Он мог бы и на правой стороне спрятать.
- Ну, здесь уж я на фарт свой рассчитывал только, - рассмеялся Алексей, - хотя… Видишь ли, приметил я, как он прятал возле балагана свое барахлишко… левая рука любимая у него.
- Ты, Алеша, наверное, у самого Шерлока Холмса этому делу учился! - воскликнул я, чтобы подзадорить его.
- Это кто такой? - недоумевающе спросил Алексей.
- Да знаменитый сыщик английский…
Алексей подумал, словно бы что-то припоминая, и отрицательно покачал головой:
- Нет, не слыхал про такого, и вообще мне с англичанами встречаться не приходилось. Это у меня от природы. А если считать, от кого я учился, так разве только от товарища Петрова. Капитан, командир нашей разведроты был. Ну, голова-а!
…Плыть на лодке вниз по течению было сущим удовольствием. Те пятнадцать километров, что отделяли нас от завода, мы легко покрыли менее чем за полтора часа, ни разу при этом не ударив веслом.
В одном из глухих распадков с теневой стороны, подобно грибастому наросту на дереве, нависла над рекой еще не растаявшая огромная зимняя ключевая накипь. А ручей уже нашел под нею ход и воркотал, и вызванивал свои бесконечные мелодии, не показываясь на свет белый.
Нас то и дело обгоняли табуны горбатеньких короткошеих гоголей. С металлическим посвистом крыльев они шли низко, над самой водой. Я наконец не вытерпел и начал по ним палить из двустволки.
- Брось, - сказал Алексей, - побереги патроны. Все равно не попадешь.
- Да ты сам сегодня сколько раз попусту стрелял!
- Поймал! - добродушно отозвался Алексей. - Ну, валяй, валяй, коли руки чешутся!
На лесозаводе мы сдали лодку сторожу. Он удивленно оглядел нас, поинтересовался, почему не получилась охота - не видит дичи в сумках, - и, кажется, не поверил нашим объяснениям, что мы и не стремились охотиться по-настоящему. Алексей взял у него ключ, и мы направились в мебельный цех.
Сплав леса по реке еще не начинался, за зиму запасы бревен подобрались, и теперь огромная площадь биржи сырья лежала необычно пустой и просторной. Мы пересекли ее наискось. Подсохшая кора похрустывала под ногами, Алексей шел и, недовольный, ворчал:
- Взяли бы да по-хозяйски сгребли в кучи, а потом в топках сожгли. И порядок, и какая ни есть экономия. Не привыкли у нас на сибирских лесозаводах к чистоте. А почему? Разобраться, так шевелится еще мыслишка такая: мы-де край изобильный, а где пьется, там и льется. Лесу невпроворот у нас, - значит, и кора, и щепа, и всякий мусор на бирже должны валяться.
- А ты бы на собрании или в стенгазете выступил.
- И выступлю, - сказал Алексей. - Об этом я и с Морозовым Иваном Андреевичем, секретарем нашей партийной организации, уже разговаривал. Надо людей носом ткнуть, показать, как в других местах бывает, к примеру в Белоруссии. Там под метелку сейчас все прибирается.
- Как же так, Алеша? Прежде ты над несибиряками подсмеивался. А теперь сибиряков в Белоруссию посылаешь учиться…
- Хорошему учиться хоть у кого не зазорно. А сибиряк - такой же русский человек, только и разница, что он - сибиряк.
Мебельный цех помещался в новом здании, выстроенном уже после войны. В главном корпусе, широком и оттого казавшемся приземистым, тремя параллельными линиями расположились деревообрабатывающие станки: строгальные, фуговочные, обрезные, токарные, долбежные, сверлильные, фрезерные и еще какие-то, названия которых сразу не определишь. Все это сверкало новизной и чистотой. Ни стружек, ни щепок, ни мелкой древесной пыли. По всем станкам прошлась веником и тряпкой чья-то заботливая рука. От ветра вздрагивали стекла в окнах, и светлые зайчики метались по полированным деталям машин. Золотые лучи тянулись через все помещение, косо падали на пол, на противоположную солнцу стену. Сегодня, по случаю выходного дня, цех не работал, и в нем было как-то особенно пусто и торжественно.
- Как тебе нравится? - на ходу спросил Алексей.
- Что? Чистота? Превосходно!
- Ленинградская выучка, ничего не скажешь.
- Погоди, ведь этим цехом наша Зина командует?
- Умеет народ в руках держать.
- Очень строгая на работе?
- Ты, может, думаешь, что криком берет? - Алексей даже остановился. - Бывают ведь и из женщин такие. Нет, наша не накричит. Лицо, точно, у нее строгое. Есть причина. Люди это понимают, уважают ее. Да ты, наверно, сам получше меня про нее знаешь.
- Ничего я не знаю…
В самом деле, Зина не любила рассказывать о себе. За все время нашего знакомства она старательно избегала таких разговоров. И дело тут было, видимо, вовсе не в скромности. Помню, как в одну из первых встреч я спросил, почему Ксения называет ее воскресшей из мертвых. Зина переменилась в лице, долго боролась с собой, ответить или не ответить, и наконец сказала:
- Я жила… в Ленинграде…
И сразу перевела разговор на другое. Алексей посмотрел на меня.
- А не знаешь, так я могу тебе рассказать. Здесь по заводу разговор ходит… - Подпрыгнув, он уселся на высокой станине строгального станка. - Вишь ты, жила она в Ленинграде, а с нею братишка, мать. Ну, и молодой человек ухаживал. Счастливая семья складывалась. Тут война. Блокада. Голод. Предлагали ей эвакуацию - отказалась. Сама инженер, а к станку токарем стала. Братишка пошел добровольцем в связисты. Убили его. А потом и жениха тоже. Мать заболела, лежит в холоде, ухаживать некому. Зина по неделям без смены работает, с завода не уходит. Мать, как могут, оберегают соседи. А Зина-то сама от истощения с ног валится. Опять же без сна. Зима. Морозы. И вот сообщают ей: мать умерла. Хоронить надо. А идти домой через весь город. Трамваи стоят, замерзли. Ночь. Вьюга. Шла, шла она, да и сунулась в снег, обмерла, а за ночь над нею сугроб целый намело. День проходит, на заводе ждут - нет Зины. Справляются. Дом, где жила она, ночью разбомбили. Посчитали: погибла. А вышло не так: Зину военные санитары нашли, откопали. Живого в ней ничего не было, только сердце, как восковой огарочек, еще тлело. Тут машины уже по Ладоге шли, тяжелых больных в тыл вывозить начали. Ее сперва в Киров, потом к нам. Документов при ней никаких. Когда в себя стала приходить, назвалась, запросили Ленинград. Оттуда отвечают: "Убита во время бомбежки". Ну, так потом и пошло: "Воскресла из мертвых". А ее это обижает. Не любит она. Почему? Как сказать? Может, близкие сразу ей вспоминаются, все прошлое горе. Может, просто не нравится. Человек действительно сколько смертей пережил, за жизнь боролся, а ему будут вечно: "Ты из покойников". Все равно что на свадьбе похоронную петь, как в старой сказке. Всему своя мера, всему свое уважение нужно - так, по-моему.
Последние слова, с крепким ударением на "так", Алексей произнес, словно гвоздь вогнал в стену.
В краснодеревной мастерской, примыкающей к главному корпусу мебельного цеха, Алексей показал мне свой буфет. Он не был окончательно отделан: не отполирован, стоял без обкладки и без верхних резных украшений, которые разумелись сами собой. И все же в нем явно чувствовалась рука мастера: и в строгих пропорциях размеров, и в точности подгонки отдельных деталей. Должно быть, нам обоим одновременно пришел на память "Громобой", - мы переглянулись, и Алексей поспешил уточнить;
- Мне тут кое-что насчет размеров Зина советовала. А работа целиком моя. Потом, ведь и от инструмента много зависит. Тогда у меня что: топор, пила да рубанок. А теперь за все машина ответчица. Вон, гляди, шипы как зарезаны, от руки мне бы сроду так не сделать.
- А как с отделкой? - мне казалось, что для такого буфета нужна очень тонкая и замысловатая резьба.
- Вот за этим я и позвал тебя. На резьбу, боюсь, терпения не хватит у меня, да и понесет ли рука, не знаю еще, а простую отделку Зина не велит делать, говорит: "Зачем тогда затевал?" Ну, а ты чего посоветуешь?
- Как тебе сказать, Алеша… Возьми платье у девушки: к одному вовсе не нужен воротничок, а к другому только кружевной подойдет. Так и тут. Я согласен с Зиной - для этого буфета отделка должна быть только резная.
Алексей потоптался на месте, смахнул с угла верстака кудряшки тоненьких стружек. Вздохнул сокрушенно:
- Опять, выходит, самый конец я недодумал. Как же мне быть все-таки?
- Боишься не справиться с резьбой - заготовь простую отделку. Но полной гармонии линий уже не получится.
- Будет как корове седло? - с горечью сказал Алексей.
- Не совсем так. Но другого ничего не могу тебе сказать.
- Резьба нужна обязательно? - Он грохнул кулаком по верстаку. - Сделаю резьбу, хоть полгода над ней просижу!
- Тогда получится действительно вещь замечательная.
Алексей засмеялся:
- Получится, говоришь? А замечательное-то у меня уже получилось. И не в том оно, о чем ты говорил. Ото всех, даже от Зины, от Ивана Андреевича в секрете держал, неожиданностью хотел поразить. Тебе, так и быть, сейчас покажу. Гляди…
Он распахнул дверцы верхней половины буфета. Обычные строганые полки. Но Алексей нажал какую-то невидимую кнопку или планку, и сверху выдвинулся маленький потайной ящичек.
- Ловко! - сказал я.
- Погоди, - остановил Алексей, - это не все.
Он нажал еще. И в стойках, соединяющих верхнюю и нижнюю части буфета, открылись еще тайнички.
- Ты просто фокусник какой-то, Алеша!
- Есть и еще один фокус, - ликуя сказал Алексей. - Пожалуйста!
С легким треском, на пружине, откинулась доска в нижней половине буфета.
- Что? Каково? - в восторге кричал Алексей, захлопывая тайнички. - Ты попробуй найди, как их открыть! Никакой твой Шерлок Холмс не сообразит. Это, брат, почище всякой резьбы будет. Вот тебе и Алеха, чалдон рубахинский! Как? Дошло теперь?
- Дойти-то дошло, - справившись с первым впечатлением, в раздумье сказал я, - только вот к чему все это?..
- Как к чему? - даже опешил Алексей. - Я тебя что-то не понимаю…
- К чему тебе тайнички эти?
- Вот те раз! Мастерство!.. Не мастер так не сделает.
- Да… Тем более для самоучки это действительно большое искусство…
- Ага! То-то и есть, что искусство!..
- Да… Ну… а в чем здесь смысл?
- Смысл? Какой смысл?
- Ну, в тайничках твоих? Сам буфет - хранить, допустим, посуду, резьба на нем - для украшения, а тайнички для чего?
- Для чего? Ну… просто так…
- Без всякого смысла? Выходит, что искусство может и не иметь смысла? Кому и для чего в нашей жизни понадобятся твои тайнички?
- Так ведь делали же раньше всякие такие штучки, - смущенный, пробормотал Алексей.
Ему стало жарко. Он рывком распахнул ворот рубашки.
- А для кого их делали? - возразил я ему. - Для тех, кому нужно было в секрете свои богатства или, хуже, какие-нибудь постыдные бумаги, документы хранить. А ты теперь член партии и должен бы сам…
Алексей побагровел так, что слезы выступили у него на глазах. Я сразу осекся, понял, что нечаянно задел самое больное место. И удар был тем более несправедлив, что всего лишь несколько часов тому назад Алексей первый хотел мне открыться, рассказать, что его томит, чем он недоволен, спросить у меня совета. А этот разговор тогда скомкался, и я вовсе забыл о нем.
- Ты бьешь, так обязательно наотмашь, - хрипло сказал Алексей, опускаясь и локтем ложась на верстак. - Зачем ты меня этим коришь? Член партии!.. Ну да, коммунисту все надо знать…
- Алеша, я беру свои слова назад…