И наутро, встретив в проходной Ивана Андреевича, он ему первым делом объявил:
- Понимаете, Никулин этот, с лица если посмотреть, как налим ротастый, и вроде даже такой и мокрый: ухвати его пальцами - выскользнет, а он…
- Зубр настоящий? - улыбаясь, подсказал Иван Андреевич.
- Не-ет, Иван Андреевич! К нему надо, знаете, тонко все-таки подойти. Мужик он стоящий.
- А когда ты мне насчет истории с Тимошиным расскажешь?
- Поклеп это на Никулина.
- Да? Тебе все ясно?
- Ясно, по-моему… Разобрался я.
- Ясно, так ладно. Приятнее, если Никулина упрекнуть будет не в чем. Только, Худоногов, помни всегда: делами, делами человека проверять надо.
- Очка не пронесу, Иван Андреевич. Я к вопросу даже шире подошел, чем вы заказывали. Вот увидите.
И заторопился в цех. Но стоило ему взяться за работу, и снова сомнения полезли в душу. Вчерашний разговор с Никулиным показался теперь совсем неубедительным. Ведь, собственно, весь вечер говорил только Никулин. Он направлял разговор так, как ему хотелось. Ну и, конечно, вкусное на стол, а все невкусное под стол. А Алексей, выходит, сидел развесив уши и глотал жеваную кашу да похваливал: "Сладенькая, дескать, Борис Михайлович…" Вот навалился Никулин и на технический совет. Неповоротливость, то да се… К примеру, Зина - она секретарем в техническом совете. Неужели же Никулин поворотливее Зины? Тоже и другое: изобретений и предложений всяких много, всему дан ход, а по заводу посмотришь - вроде нового-то маловато. Надо бы куда больше. Однако заговорил он, заболтал своими красивыми словами!..
Никулин постарался: он не только приготовил Алексею справку раньше обещанного срока, но даже и прислал ее с рассыльной, предварительно перепечатав на машинке. Алексей только прищелкнул пальцами: "Вот тебе и Никулин!.." Но, прочитав, тут же недовольно дернул носом: "Торопится: пошатнул меня, думает теперь совсем повалить…"
И с этого - события приняли крутой поворот.
В мастерскую зашла Зина. Проверила последовательно работу каждого мастера и остановилась возле Алексея, любуясь, как у него из-под зензубеля бежит тонкая витая стружка.
Основная продукция цеха - мебель массового потребления: табуретки, стулья, простые столы, школьные парты - изготовлялась в шумящем десятками людских голосов главном корпусе цеха. И там, среди стука и визга машин, переходя от одного станка к другому или наблюдая за сборкой деталей, Зина и проводила большую часть рабочего дня. В краснодеревное отделение, где работало шесть мастеров, Зина заходила реже, но всегда была очень придирчива. Здесь изготовлялась только полированная, несерийная мебель.
- Алексей, по-моему, вы взяли слишком узкий зензубель, - присмотревшись, сказала она. - Сюда нужен широкий карниз.
- Так и задумано, - отозвался Алексей. - Я ведь, Зина Георгиевна, из двух половинок карниз склеивать буду. Глядите, вот так, а это сюда. Красиво?
- Нет, - сказала Зина. - Вы направление слоев у дерева не подобрали. А политура - не масляная краска, она вашей ошибки не скроет, наоборот, сделает более заметной.
- Вот этого я как-то и недодумал, ясное море…
- А зачем "ясное море"? Это такое же плохое украшение русской речи, как будет для шкафа ваш карниз.
- Язык мой, - пробормотал смущенно Алексей и стал вывинчивать из верстака незаконченную работу. - Его, должно, как этот карниз, не переделаешь.
- Переделаешь, - строго сказала Зина, - все можно переделать.
Она повернулась, чтобы уйти, Алексей остановил ее:
- Погоди минутку, Зина Георгиевна. Ты когда в Ленинград уезжаешь?
- Как командировку оформят. Может быть, дня через два, через три.
- Тогда давай в перерыв сходим мы к Ивану Андреевичу.
- А что такое? В чем дело?
- Есть дело… Сходим?
По дороге Зине он не объяснил ничего, все выведывал у нее: каков принят порядок рассмотрения рабочих предложений на техническом совете. Зина спросила шутя, не замещать ли ее на время командировки собрался Алексей. Он ответил неопределенно:
- Замещать не замещать, а командировку тебе я испорчу.
Иван Андреевич без малейшей нотки удивления в голосе определил:
- Помощь потребовалась?
- Давеча я вам, Иван Андреевич, сказал, что все мне ясно и во всем я разобрался. Поторопился я.
- А я знал, - чуть улыбнувшись, сказал Иван Андреевич, - знал, что ты поторопился со своими выводами и что обязательно за помощью придешь.
- Как вы знали-то? - несколько обескураженный, спросил Алексей.
- А как ты мне сказал, что к вопросу шире, чем я тебе заказывал, подошел, так я и понял: в глубину, значит, не вник, - объяснил Иван Андреевич. - И времени на это у тебя было недостаточно, да и трудно тебе без специальных знаний охватить одному все в полном объеме.
- Трудно - это верно. А сделать, хотя и трудно, это всегда можно, - возразил Алексей, но тут же решительно сам повернул разговор: - С Тимошиным - это пустяк, Иван Андреевич. Тимошин в работе Никулина не пример. А я определенно понял сейчас, что у Никулина дело вообще не в порядке. Один я, может, тоже до конца в этом разберусь, а только лучше вы мне Зину Георгиевну в помощь дайте. Проверять-то придется не то, куда и когда бумажка записана, а что, и как, и почему в ней написано. Без инженера не получится.
- Так я же, Худоногов, посылал тебя проверить только одно: почему маринуется предложение Тимошина. А полное обследование…
Алексей не дал секретарю закончить фразу.
- А я вижу теперь ясно, Иван Андреевич, что ежели только о Тимошине, так там и делать нечего. Браться надо за все. И откладывать не к чему. С Зиной Георгиевной вдвоем мы хорошо разберемся, а не подхожу я - прямо мне об этом скажите. Ведь с чего у меня мысль так обернулась…
И он передал во всех подробностях вчерашний разговор с Никулиным: как тот заболтал его красивыми, легко льющимися словами. Рассказал потом, как у него начали появляться сомнения в самом главном: ежели у Никулина все идет хорошо, почему работа его нигде и ни в чем не заметна? Значит, разговор их по всяким окрайкам пошел, а середина осталась вовсе не тронута. Решил он вечером идти к Никулину и начинать все заново, а тот ему уже загодя свою справку прислал. Все в ней гладко, красиво, цифры убедительные, все на похвалу просится, - а ведь так человек, у которого совесть чистая, не напишет, сам себя, как игрушку какую, напоказ выставлять не станет. Теперь его, Алексея, с пути уже не собьешь, теперь он разберется во всем сам. Но с инженером все же легче, особенно там, где цифры…
Слушая Алексея, Иван Андреевич поощрительно наклонял голову: "Хорошо, хорошо, крепко берешь…" - и чуть, уголком рта, улыбался. Давая Алексею маленькое и простое поручение, он рассчитывал на смелую его инициативу и ждал того момента, когда Алексей придет и заявит: "Дело не в Тимошине, дело шире, мне нужна помощь". Так и получилось. Значит, в Алексее он не ошибся, и не плохо, что человеку пришлось столкнуться с непривычными делами и понятиями. Молодец! Всегда работает не "от сих и до сих". На такого можно положиться. А для Алексея это великолепная школа.
Зина во все время разговора хранила молчание. Однако к концу, когда Иван Андреевич все чаще стал обращать в ее сторону вопросительные взгляды, она вмешалась:
- Я, безусловно, в стороне не останусь. Технический совет имеет серьезные претензии к Никулину.
- У него наоборот получается, - вставил Алексей.
- А мы правильную линию найдем, - сказал Иван Андреевич. И обратился к Зине: - Полагаю, у нас с вами договоренность уже состоялась?
- Хорошо. Только до отъезда в Ленинград я располагаю очень ограниченным временем, и я вас попрошу, Алексей, не затягивать.
- Чего мне тянуть! Моя это разве привычка? Да я сейчас так распалился…
- Вот этот документ прочтите, Зинаида Георгиевна, - протягивая справку Никулина, с которой он успел познакомиться еще в начале разговора, сказал Иван Андреевич, - и вам все станет понятно.
- Договорились, Иван Андреевич, - сказала Зина, прощаясь.
Проводив гостей, Морозов присел на подоконник и стал смотреть на мощенную плахами дорогу, по которой то и дело сновали голенастые автолесовозы, легко неся на своих железных шпорах огромные "пакеты" желтых, пахнущих смолой и скипидаром досок. Побарабанил пальцами по косяку, сказал:
- Вдвоем у них пойдет!
И вдруг перебросил ноги через подоконник, спрыгнул на землю и направился к переборщикам, работавшим на оторцовке специальных сортиментов.
К концу дня Зина вызвала Алексея.
Она стояла у стола, засунув руки в карманы синего далембового халата. Белый берет, который она носила постоянно для защиты головы от мелкой древесной пыли, лежал на подоконнике, и легкий ветер шевелил ее волосы. Всегда строгие губы Зины сейчас кривила презрительная усмешка.
- Канцелярская крыса! - Она вынула из раскрытой папки справку Никулина и протянула ее Алексею. - Ну, иа кого только он рассчитывал?..
Алексей сверкнул глазами:
- Неправда?
- Правда, но только вывернутая так, что она стала неправдой.
Алексея жгла досада на то, что ему не все было понятно в справке Никулина.
- Цифры… Поставлены плотно, что твой забор. А чувствую - гнилые: толкни - и все повалятся.
- Да, Алексей, цифры он действительно, как изгородь, поставил плотно, а что находится за ними, в справке не видно. А мы давайте все же посмотрим. Вот здесь написано: за полгода поступило семьдесят шесть предложений. Не спорю. Цифра точная. И не маленькая. А какие предложения? Об этом подробно не сказано. А я знаю. Вплоть до того, что порванными рукавицами затыкать щели в такелажном складе. Было и это. И оно непременно в эту цифру засчитано, только бы увеличить счет. А скажите, в отчете Никулина много ли найдется предложений, которые серьезно облегчили бы труд человека? Ставили бы вместо него машину? Коренным образом меняли технологию? Это не рационализация, Алексей, если я голыми руками вместо пуда возьму и подниму два пуда. Рационализация в том, чтобы усилием, которое требуется для поднятия пуда, поднять два, три, десять пудов!
- Так, так, Зина Георгиевна! И с политической стороны…
- Правильно, вопросы рационализации - это вопросы политические, партийные. Вы же знаете задания пятилетнего плана. Так скажите мне, за счет чего мы можем дать такой рост продукции? - Она засмеялась. - Конечно, не только к концу этой, но и к концу второй и третьей пятилеток вы на своей спине пятьдесят пудов не унесете. И не к этому мы стремимся. Облегчить труд человека - вот наша задача. Повысить производительность его труда. Мы выполним пятилетку не горбом, а разумом. Мы создадим новые машины, мы поставим на службу человеку силы природы, и все это будет работать на нас. Так есть у Никулина эта политическая линия, стремление сюда направить рационализаторскую мысль?
- Нет ее! Вот к этому и я подходил… - восхищенный, пробормотал Алексей. - Теперь мне все ясно.
- Вместо руководства у Никулина самотек. За что же он от государства деньги получает? Выходит, кто что придумал, то и ладно. Нельзя, Алексей, ученика посадить за парту и, оставив одного, сказать ему: "Учись!" Его надо учить. И учить именно тому, что служит на пользу народа. Никулин неглупый человек. Я слушала его беседы о планировании. Он увлекательно говорит, умеет донести свои знания до слушателей. А тут? Словно рационализация производства чужое для него дело. Боже мой! Ну, что здесь получается? Какие блестящие цифры! Внесено рабочими семьдесят шесть предложений, рассмотрено Никулиным семьдесят пять, одно еще уточняется! Семьдесят предложений из семидесяти пяти им рекомендовано к внедрению на производстве!.. А дальше косность и неповоротливость технического совета…
- Да, да, он очень ругал его.
- Технический совет может рассматривать и утверждать только до конца разработанные предложения, а Никулин столкнул нам много сырья, одни идеи без всякого обоснования. Да сразу пачкой, накопив за полгода. Мы могли бы вернуть ему весь материал, как полагается по правилам, а мы сами вместо Никулина теперь его дорабатываем. И мы же виноваты! Кстати сказать, Никулин не постеснялся передать нам даже проект перпетуум-мобиле - вечного двигателя…
- Да я и сам над этим ломал голову, пока в журнале статью не прочитал, - усмехаясь, сказал Алексей.
- Ну, а что касается его личного предложения в отношении повышения косинуса "фи", так это все давно уже осуществлено в рабочем порядке. И ему об этом сразу было сказано. Не понимаю, на что он еще жалуется!
- Ох, какой же он пустой, болтун этот! - прищуривая один глаз, сказал Алексей. - Выходит, по сути дела, он бездельник!
- Скорее, человек без творческой мысли, - заключила Зина.
Аккуратно сложив бумаги, она завязала тесемки по концам папки и подала Алексею. Тот взял папку, сунул было под мышку, а потом швырнул обратно на стол и словно бы пригвоздил ее кулаком.
- Нет, Зина, давай мы еще раз с тобой по цифрам пройдемся, да так, чтобы каждая для меня, как кедровая шишка на костре от жары, раскрылась… А вечером пойду к Никулину. Теперь-то он меня не сшибет!
Второй разговор между Худоноговым и Никулиным состоялся уже совсем в ином тоне. Никулин понял, что красивые слова не помогут, и, винясь, рассказывал обо всех своих упущениях, объясняя их тем, что эта работа не по его характеру, что он занимался нелюбимым для него делом.
Алексей боролся со смешанным чувством удовольствия и досады. Его радовало, что он сумел все-таки проникнуть в загадочные прежде цифры, взорвать изнутри и определить их политический смысл, и его возмущало, что человек, член партии, превратился в бюрократа, в обманщика.
Зина помогла Алексею закончить полное обследование и написать выводы. Иван Андреевич решил вопрос о работе Никулина поставить на партийном собрании.
Зине нужно было спешно выезжать в Ленинград, принимать новое оборудование для мебельного цеха. Алексей сам разобрался во всем до конца. Только однажды обратился еще раз к Морозову:
- А что, если обо всем этом напишу я в газету?
- Я думаю, будет правильно, - сказал Иван Андреевич. - Это будет дельно. Твою статью мы и положим в основу разговора на партийном собрании. Пиши.
И через день в городской газете, в разделе "Партийная жизнь", появилась статья А. Худоногова под несколько громоздким, но больно бьющим заголовком: "Политическая близорукость или нетерпимая безответственность тов. Б. Никулина?"
На лесозаводе статья произвела большое впечатление. Газета до вечера так и ходила по рукам. Говорили: здорово написано! И, узнав, что это свой, заводской, краснодеревец нз мебельного цеха, восклицали:
- Ну, молодчина!..
В партийное бюро лесозавода в тот же день посыпались письма рабочих. Все в один голос говорили, что статья бьет точно в цель, и просили партийную организацию быстрее выправить положение.
Статья не особенно понравилась директору лесозавода. Он вызвал к себе Алексея.
- Не понимаю, - сказал ему директор, перевертывая шуршащий лист газеты, - зачем тебе понадобилось это? Что пользы от такой огласки? Обнаружилось, что Никулин не справляется с работой, - честь и хвала тебе, что помог это установить, - так Иван Андреевич обо всем мне уже рассказал. Что может еще прибавить газета? А этим ты только подрываешь мой авторитет.
- Я, Николай Павлович, не к сплетницам на базар пошел, а в партийную газету, - глухо вымолвил Алексей. - Пусть другие на этом примере учатся. Да…
Директор молча поднялся. Алексей подумал: сейчас грянет буря. Но зазвонил телефон. Николай Павлович: схватил трубку, рубанул будто топором: "Алло! Алло!" - и сделал рукой знак Алексею: "Можешь идти…"
Вечером состоялось партийное собрание. Защищаясь, Никулин говорил очень долго, говорил не останавливаясь, словно с окончанием его речи кончалась и вся его жизнь. Возможно, что собрание ограничилось бы только резкой критикой, если бы Никулин неожиданно не стал чернить Алексея и упрекать того в сведении личных счетов. Вывернув все наизнанку, он рассказал о своей ссоре с Алексеем и заявил, что об этом на лесозаводе знали все и что афишировал их ссору не кто иной, как сам Худоногов.
Все это было так мелко и глупо, что среди присутствующих на собрании пронесся единодушный гул возмущения. Не видя одобрения на лицах окружающих, Никулин к концу речи признал безусловно справедливой критику его работы.
Когда председатель собрания внес предложение поставить на вид Никулину, все единодушно с этим согласились. Директор лесозавода попросил слова. И многие подумали, он возьмет под защиту Никулина. Но Николай Павлович начал с публичного извинения перед Алексеем:
- Я должен признаться открыто, что вначале неправильно, не по-партийному оценил статью товарища Худоногова и неправильно на нее реагировал. Наш с ним разговор по этому поводу, - хотя он был и без свидетелей, - не частный разговор. Я был неправ как директор и неправ как коммунист. Прошу собрание принять это мое заявление.
Алексей не выдержал, крикнул с места:
- Николай Павлович, - я на вас не в обиде!..
- Я буду говорить теперь о Никулине, - продолжал директор, пропуская мимо ушей реплику Худоногова. - Возможно, что действительно человек оказался не на месте, возможно, что Никулина целесообразнее было перевести на другую работу. Мы это продумаем. Но это никак не давало ему права проваливать порученное дело втихомолку и даже дезориентируя при этом руководство и партийную организацию лесозавода. Так коммунисты не делают! Вместо своевременного и честного признания своей неспособности, Никулин стал хитрить, путать документы, всех успокаивать. Попался на удочку и я, увлекся другими вопросами производства, на этот участок не обратил должного внимания. Будем исправлять положение. С мерой партийного взыскания Никулину я целиком согласен.
Никулин закрыл ладонями лицо, опустил голову и так просидел до конца собрания. Когда голосование было уже закончено, он встрепенулся, встал, потер кулаком свой широкий подбородок и хриплым, срывающимся голосом сказал:
- Даю слово… так… больше… не будет… Смалодушничал: за приработком погнался. Основную работу запустил…
С собрания расходились поздно. Попутчиком Алексею до города оказался только Иван Андреевич, все остальные жили в рабочем поселке.
После многих часов, проведенных в душном, накуренном помещении, ночной надречный воздух казался особенно легким и свежим. Они сразу сошли с пыльной, давно не видевшей дождя дороги и брели без тропы по кромке берега. На гладком, как полированный черный, металл, плесе Чуны резво "плавились" хариусы - выскакивали из воды в погоне за мошками, оставляя широкие круги на воде. Грохот бревен и перестук машин лесозавода, работающего в ночной смене, постепенно отдалялись, глохли и вскоре смешались с шорохом волн в далекой шивере. Огни прожекторов исчезли за поворотом, и место, где стоит лесозавод, можно было угадать только по бледно-опаловому пятну в небе.