* * *
На седьмые сутки "овечка", пыхтя и отдуваясь, втащила сборный на станцию Курган.
Андрей на ходу выпрыгнул из душного вагона. Подхваченный шумной толпой пассажиров, он оказался на перроне, до отказа забитом мешочниками, бездомными детьми, солдатами. Все эти люди о чем-то кричали, кого-то ругали, топчась на одном месте.
В вокзал никого не впускали. Впрочем, вряд ли можно было назвать вокзалом одно уцелевшее крыло здания, взорванного колчаковцами при паническом отступлении из Кургана. Неуютно было вокруг: у водонапорной башни, на привокзальной площади, на перроне - всюду виднелись кучи битого, еще не убранного камня.
С тяжелым чувством покинул Андрей руины вокзала, не спеша направился в город.
Первое, что бросилось в глаза, был огромный щит объявлений, прибитый к покосившемуся дощатому забору. Андрей ускорил шаг и, поравнявшись со щитом, прочитал:
"ПРИКАЗ № 1
Объявляется для всеобщего сведения граждан г. Кургана и его уезда, что с 14 сего августа 1919 г. власть в городе перешла Революционному комитету, состоящему из пяти товарищей. А именно...".
Андрей быстро пробежал глазами список, среди незнакомых имен вдруг увидел фамилию Громова. "Не Саша ли? - размышлял он по дороге в Ревком. - А может, однофамилец? Нет, он!.. Он, "морская душа"!
Центр города походил на военный лагерь. По Троицкой улице то и дело скакали вестовые, шли красноармейцы в поношенных выцветших гимнастерках, важно, вразвалку, шагали матросы в полосатых тельняшках. Среди пестрого людского потока легко было отличить партизан - по загорелым обветренным лицам и красным нашивкам на высоких крестьянских картузах.
С бьющимся сердцем подходил Андрей к старинному купеческому особняку, в котором разместился Ревком. У широкого парадного подъезда стоял совсем юный красноармеец. Что-то знакомое показалось Андрею в его наружности. Проходя мимо, он замедлил шаг, пристально вглядываясь в улыбающееся лицо часового. Белесые, словно выцветшие брови, упрямый, выбившийся из-под фуражки льняной чубик, сверкающие белизной зубы... Да ведь это Ваня Пухов.
- Цыганок? - неуверенно спросил Андрей, останавливаясь.
- Ага!.. А вы дядя Андрей?
- Так точно! Узнал?
- Как не узнать! Сколько раз видел в Совдепе... - все больше и больше смущался чего-то Цыганок. Неожиданно снял с головы фуражку, посмотрел на стершуюся звезду и, вздохнув, протянул Андрею.
- Что ты, зачем?..
- Возьмите... товарища Пичугина... командира... брата вашего Дмитрия. В час смерти я подобрал... с тех пор и ношу.
Андрей осторожно взял фуражку, посмотрел на нее. Цыганок отвернулся, но сбоку виден был уголок горько опущенных губ. Андрей поцеловал звезду и надел фуражку на голову парня.
- Носи! - и вдруг растроганно заключил Цыганка в объятия. Глаза его были влажны. Он продолжал тормошить парнишку.
- Дядя Андрей, не надо... Я на посту... Товарищ Громов увидит.
- Громов!.. Саша? - воскликнул Андрей, выпуская смущенного паренька. - Где он?
- Там, - показал Цыганок на здание Ревкома - Во втором этаже, первый кабинет налево...
Перепрыгивая через две ступеньки, Андрей взбежал на высокое каменное крыльцо, и через мгновение его коренастая фигура скрылась за тяжелой дубовой дверью.
А Цыганок снова снял фуражку и рукавом гимнастерки до блеска натер крохотную красную звездочку. Рубиновым камушком сверкнула она в жарких лучах солнца. Звездочка была старенькая, выкрошившаяся по краям, но для Цыганка она дороже всего на свете. С той страшной ночи у Белого Яра прошло уже более года, и все это время он носил фуражку Пичугина, зашив звездочку в ворот рубахи. После ареста Наташи Цыганок по совету Репнина вместе с дедом Никандром покинул Курган. Долго шли они на запад под видом нищих: дед в темных очках, а он - с палкой поводыря в руках. Пробирались проселочными дорогами, ночуя в глухих деревушках, а то и в степи, под стогом сена.
Через месяц они были под Златоустом. Здесь впервые Никандр вышел на полотно железной дороги, молча шагал по шпалам, стороной обходя переездные будки. Отдыхали у высокого каменного столба. "Столб этот - не простой, - сказал дед Цыганку, - а поставлен на границе Европы с Азией... Вот куда мы зашли, сынок!".
Вскоре Цыганок остался один... Ночью они пробрались во фронтовую полосу, к быстрой горной речушке. "На том берегу наши!" - шепнул Никандр и первым вошел в воду. За ним, не раздумывая, последовал Цыганок. Они миновали быстрину, были уже недалеко от берега, когда их заметил вражеский секрет. Над рекой прозвучал выстрел... Дед пустил парнишку впереди себя, крикнул вдогонку: "Плыви, не оглядывайся!". Цыганку было страшно, но он с мальчишеским упрямством плыл к высокой песчаной косе, смутно проступавшей во тьме. Стрельба усилилась. Цыганку казалось, что стреляют отовсюду и даже с песчаной косы, куда он плыл. Но он не свернул в сторону, дотянулся слабеющими руками до спасительного берега и только тогда, поднявшись на ноги, оглянулся. Деда не было. "Дедушка", - тихо позвал Цыганок. Никто не отозвался. "Де-душ-ка-а!" - с отчаянием крикнул он и, не отдавая отчета, шагнул в воду. Молчание... Вдруг ярко вспыхнула ракета, осветившая пустынную гладь реки. "Убили!.. Утонул!..". Цепенея от ужаса, он повернулся к берегу и бессильно опустился на влажный песок. Долго сидел он так, тоскливо всматриваясь в темные воды; у ног его с шумом бились волны, словно вместе с ним скорбели о невозвратимой утрате. Цыганок достал зашитую в вороте рубахи красную звездочку, прикрепил к фуражке и тут, на берегу, дал себе клятву отомстить за смерть доброго старика.
Утром красноармейский дозор доставил Цыганка в деревенскую избу с низким бревенчатым потолком, к командиру части. "Ты кто?" - строго спросил комбриг Томин. - "Воевать пришел!" - бойко ответил парнишка. - "Воевать?.. Это с кем же?" - "Известно, с контрой!" - "Ух ты! Но ты еще маленький!" - "Я, товарищ командир, только ростом не вышел, а мне уже пятнадцатый год". - "А где твои родители?" - "Померли". - "Сирота, значит". - "Угу". - "А как тебя звать?" - "Цыганком кличут, а ежели взаправду - Ваня Пухов". Подумал комбриг и сказал: "Ну, что ж, Цыганок, оставайся. Будем вместе бить Колчака", - и приказал выдать добровольцу Ивану Пухову красноармейскую форму и зачислить его на полное довольствие.
Цыганок стал бойцом Красной Армии. В землянке разведчиков он повстречал Сашу Громова. Мичман нетерпеливо выспрашивал парнишку обо всем, что произошло в Кургане, и тот, как мог, рассказал о гибели Пичугина, расстреле комиссаров и работе подпольщиков.
- А что с Наташей? - как можно спокойнее опросил мичман и замер в ожидании ответа.
- Ее тоже арестовали... Дядя Саша, что с вами?
- Ничего... сейчас пройдет.
Цыганок ни на шаг не отходил от Саши, и тот частенько брал его с собой в разведку. Босой, в грязной домотканной рубахе и пестрых холщовых штанах, парнишка ходил, побираясь милостыней, по деревням, занятым неприятелем, прислушивался к разговорам солдат и зорко высматривал, где расставлены пушки и пулеметы. Однажды около дома, в котором разместился штаб белых, Цыганок затеял игру в бабки с крестьянскими ребятишками. Выждав, когда из дому все вышли, он влез в окно, собрал со стола бумаги, спрятал их за пазуху - и наутек. Доставленные Цыганком документы оказались картами расположения белых войск и оперативными сводками с фронта. За смелый поступок сам комбриг Томин перед строем снял с руки часы и одел их юному разведчику. Цыганок ответил, как научил его Громов:
- Служу трудовому народу!
С кавалерийской бригадой Томина и прошел Цыганок весь боевой путь от Урала до сибирского города Кургана.
* * *
Наступило бабье лето.
От Царева кургана на берег Тобола легли огромные уродливые тени. Вокруг стояла тишина, когда с предельной четкостью слышен каждый звук. Тобол лениво катил свои чистые, прозрачные воды. Ясную, ровную гладь воды, отражающей песчаное дно, нарушали только всплески играющей рыбы.
У подножия Царева кургана сидели Андрей и Саша. Уединились они неспроста: в Ревкоме, где всегда шумно и людно, им ни разу не удалось поговорить по душам. А поговорить надо! Дело в том, что председатель Ревкома предложил Андрею работу в Кургане, а он просил направить его в Моревскую. Когда Андрей рассказал об этом Саше, тот, к его удивлению, высказал мнение, что прежде надо укомплектовать уездный аппарат, а потом уж браться и за волости. Андрей категорически отказался остаться в городе. Вопрос о его работе пока остался открытым.
Они долго сидели молча, оттягивая неприятный для обоих разговор. Каждый думал о своем. Саше припомнилось, как в восемнадцатом году вот в такой же теплый денек его с группой матросов штабс-капитан Корочкин привел к Цареву кургану на расстрел. Тогда, кроме него, удалось спастись еще двум матросам, получившим сильные ранения. До наступления темноты они скрывались в камышах, за Бабьими песками. Целую неделю втроем пробирались до Златоуста, здесь дождались прихода Красной Армии, примкнули к кавалерийской бригаде Николая Томина. Под командованием своего земляка Громов участвовал в лихом кавалерийском рейде на Курган. В степи за Тоболом нашел бесславную смерть Грабчик. Меткая пуля бойца томинской бригады настигла его в обозе панически отступающей из Кургана белой армии, на ворохе награбленного им добра. Русская земля не приняла прах чужеземца, и вороны растаскали его по степи. Но по земле еще ходили враги. Они притаились. Выжидали. Жили под чужой личиной. Думали, забудут... Не мог Саша знать, что пройдет несколько лет и сполна ответят все, кто причинил людям безмерные страдания и горе в суровые годы гражданской войны. В далеком Иркутске будет задержан Золотушный, перекрасившийся под пролетария. С шайкой воров попадется капитан Постников. В опустившемся, потерявшем человеческий облик главаре воровской "малины" трудно будет узнать некогда щеголеватого начальника контрразведки. Спасая себя, он выдаст Собакина. И старые деповские рабочие, узнав правду о "подпольщике", сами расправятся с провокатором: завяжут его в мешок и бросят в ассенизационную яму. Не уйдут от священного гнева народа и два озлобленных, нераскаявшихся старика - Менщиков и Кузьминых...
В тот чудесный вечер бабьего лета Саша этого еще не мог знать.
- ...Нет, ты только подумай! - прервал затянувшееся молчание Андрей. - Коммунист сам просится в низовку, на живое, настоящее дело, а ему предлагают кабинет!
- Но ведь кто-то и в аппарате должен работать?
- Извини, но для меня это не довод! - запальчиво возразил Андрей. - Я мужик, меня земля тянет. Да пойми ж ты это!
- Самое обидное в том, - успокоившись, продолжал Андрей, - что никто не верит мне... Знаешь, что́ сегодня сказал мне председатель Ревкома? "Ты, говорит, Пичугин, просто боишься ответственности, ищешь работу полегче да поспокойнее". Это черт знает что такое! Я ушел, не простившись с ним...
- Ну, это просто нехорошо, Андрей. Надо же и тебе понять: уезд только организуется, работники нужны до зарезу. Ревком не может отпускать из города надежных, проверенных людей.
- А я считаю, что в первую очередь коммунистов надо направлять именно в низы. Пусть они там закалятся, а уж потом кое-кого можно и выдвинуть на руководящую работу... А что касается меня, заявляю тебе, как члену Ревкома, совершенно официально: в городе я не останусь!.. Ты думаешь, я не понимаю, зачем ты пригласил меня на эту прогулку? Напрасно... Я все равно уеду в деревню. Завтра же! Слышишь? И можете заводить на меня дело.
Андрей вскочил, нервно прошелся по берегу. Саша с нескрываемым восхищением смотрел на него. Сейчас он отчетливо понял: нет, не удержать Андрея в городе.
- Ну что ж, так и быть, поговорю завтра с председателем Ревкома. Думаю, согласится тебя отпустить.
- Спасибо, дружище! Я знал, что ты станешь на мою сторону. Ведь ты тоже из мужиков. Деревни-то наши одной волости...
Андрей рывком поднял Сашу, закружил у подножия Царева кургана.
Тут они и расстались.
Андрей пошел навестить Илью Корюкина и Кузьму Авдеева, с которыми не виделся с момента их побега из Омских лагерей, а Саша вернулся в Дом крестьянина, где жил вместе с Цыганком. Подавая ему ключ от комнаты, дежурная предупредила:
- К вам уже два раза наведывались... Просили подождать непременно.
"Кто бы это мог быть?" - терялся в догадках Саша, устало поднимаясь по узкой лестнице. Перебирая в памяти впечатления, навеянные прогулкой за город, он возбужденно ходил по тесной комнате. Его размышления прервал громкий стук в дверь.
- Войдите, - рассеянно сказал он, полуобернувшись.
На пороге увидел выжидательно остановившуюся полную старушку. Мать Наташи!.. Сколько раз после приезда в вечерние часы ходил Саша мимо ее дома, сколько: раз видел старушку в окно, не решаясь зайти и разворошить тяжелую материнскую боль. И вот она сама, сильно изменившаяся, седая, стоит перед ним в нерешительности.
- Проходите... Вот стул, - ласково произнес Громов.
Аргентовская не спеша водрузила очки, подслеповато взглянула на Громова. С лица ее сбежали суровые морщинки, стянутые бесчисленными узелками у переносицы и в уголках глаз. Старческое лицо словно изнутри осветила детски открытая улыбка. Все теми же неторопливыми движениями сняла очки, положила их в кармашек шерстяной кофточки и только после этого промолвила глуховатым голосом:
- Теперь вижу, батюшка, что это ты!
С этими словами старушка степенно подошла к Громову, продолжавшему растерянно стоять у раскрытого окна.
- Не узнали? Не мудрено.
- Узнал... - прошептал Саша, вглядываясь в родные черты. Не выдержав, бросился к старушке, подхватил ее и прижал к себе.
По старинному обычаю Аргентовская троекратно расцеловала его. Критическим взглядом окинув скромное убранство комнаты, упрекнула:
- Ты что же это, батюшка, остановился в заезжем доме? Разве в Кургане у тебя не осталось друзей?
Как сказать, что не пришел к ней, оберегая ее, чтобы не вызывать тяжелых воспоминаний и желая от этих воспоминаний забыться и сам?
- Да ведь я недавно в городе... - попробовал оправдаться он.
Анна Ефимовна запросто предложила переехать к ней.
- Сколько не виделись, а едва встретились, начал с обиды, - с укором сказала она. - Давай-ка собирайся... со мной и пойдешь...
Уже дорогой Громов поинтересовался, откуда ей стало известно о его приезде в Курган, где он, кроме Ревкома, еще нигде не успел побывать.
- А про Цыганка-то забыл? Он ведь частый гость у меня. От него и адресок твой узнала. Нехорошо, батюшка, скрываться от старых друзей.
- Дела, Анна Ефимовна...
- И слышать ни о чем не хочу! Вот возьму и отдеру за уши, не посмотрю, что большим начальником стал. Да пойми, как мне дороги друзья моих детей...
Дорогой Аргентовская рассказала о себе. Она была арестована колчаковской контрразведкой и брошена в подземелье, где до этого томились Репнин и Салов, которые публично расстреляны за Тоболом. Колчаковцы избивали ее до потери сознания. Когда, наконец, палачи убедились, что ничего не удастся добиться от Анны Ефимовны, ее отпустили на поруки соседей, да в горячке отступления забыли о ней.
Красные взяли Курган в ночь на четырнадцатое августа. Вместе с рабочими Анна Ефимовна вошла в городскую тюрьму, но из политических заключенных спасти никого не удалось: все, кто еще был способен двигаться, были эвакуированы в Читу, а слабые и больные вывезены в загородную Карчевскую рощу и там расстреляны. В больничном изоляторе Анна Ефимовна отыскала Наташу. Против ее койки, на стене, виднелась еле заметная надпись, выцарапанная, должно быть, зубом гребенки: "Прощай, дорогой комсомол! Я умираю... Отомстите нашим палачам!".
Из тюрьмы Анна Ефимовна вернулась поседевшей...
- Отомстим... отомстим, дорогая, - прошептал Громов.
- ...Вот мы и пришли, батюшка, - прерывая свой горестный рассказ, остановилась старушка у домика под черепичной крышей, такого знакомого и родного Саше.
Узкими сенями ввела Анна Ефимовна гостя в просторную светлую горенку.
- Располагайтесь, - сказала она и оставила его одного.
Все здесь по-прежнему, как в тот майский вечер, когда он привез гранаты. Стены и потолок горницы оклеены цветными обоями. В простенке между дверью и правым углом стоял покрытый черный лаком шкаф, через стеклянные дверцы которого виднелась чинно расставленная посуда. Эту посуду брали Наташины руки!.. Соседний угол занимал высокий разросшийся фикус. Его освежала водой Наташа!..
Над кроватью в черных рамках висели четыре одинаковых портрета. Саша с первого взгляда узнал погибших Аргентовских: отца, двух сыновей. А вот и Наташа! Кудрявые волосы рассыпались по плечам. Глаза смотрят умно и требовательно, словно взывают о мести. Долго глядел Громов на дорогие черты. "Не успели мы с тобой изведать счастье, не отлюбили!..". Под траурными портретами виднелась небольшая фотография девочки, удивительно похожей на Наташу. "Таисья", - догадался Саша. Рядом он увидел фотографию Цыганка.
- Извините, батюшка, задержалась, - сказала возвратившаяся хозяйка дома. - Хлопотала насчет чайку... А самовар у меня весь в хозяйку - старенький.
- Да вы еще молодо выглядите, Анна Ефимовна.
- Полноте подшучивать... Мне бы как-нибудь дотянуть до Таисиной свадьбы, да поднять на ноги Цыганка, а там и на покой пора...
- Цыганка? Что-то в толк не возьму?
- Не хитри, батюшка! Будто невдомек?