- Да, приехали, - ответил Волдис. Он вскинул коричневый сундучок на плечо и вышел на перрон. Мимо него несся поток занятых, торопящихся угрюмых и улыбающихся людей. Бледные, рыхлые мамаши целовали приехавших или уезжающих прилизанных молодых людей. Прогуливались надменные деревенские айзсарги в форменной и полуформенной одежде, в начищенных до блеска сапогах; краснощекие люди в домотканой одежде спешили к выходу с маленькими чемоданчиками в руках; восторженные, нетерпеливые городские тетушки целовались с долгожданными деревенскими племянницами, приехавшими за обновками. Люди толкались и просили извинения, и каждый считал себя центром этого потока, единственным достойным внимания явлением в суете вокзала.
Волдиса втиснули в дверь, где его задержал какой-то человек в коричневой форме и пенсне на носу, испещренном красными жилками.
- Ваш билет!
За спиной Волдиса образовалась пробка, пока он искал по всем карманам зеленый кусочек картона, - он сам и его коричневый сундучок загородили толпе выход.
- Разиня!.. Тюлень!.. Не знает, куда сунул билет… Наверно, заяц! - раздавались один за другим нервные возгласы. Сотни нетерпеливых глаз впились в залатанный френч Волдиса. Но ему удалось найти билет, и поток опять подхватил его и вынес на простор. Он отошел в сторону и присел на скамью.
Мимо торопливо прошли его товарищи по службе. Всех их где-то ожидали счастливые матери, довольные отцы и расчетливые девицы, мечтающие о замужестве.
Аболтынь тоже спешил узнать, когда отправляется поезд в Лиепаю. Волдис остался один…
Да, наконец он в Риге, цель достигнута. В кармане у него восемьдесят сантимов, а на плече коричневый сундучок. Куда идти с этим багажом?
Возможно, что виной тому была бессонная ночь, но в этот момент Волдис почувствовал себя как человек, заблудившийся в лесу.
"Проклятое положение, - думал он. - Будь больше денег, тогда ничего. Восемьдесят сантимов! Я их проем сегодня же вечером. А впереди завтрашний день, много дней и ночей - желудок будет требовать своего. Что тогда?"
Волдис оглядел себя. Нельзя сказать, чтобы он был очень привлекателен в своей поношенной военной форме. Сапоги просили каши, из них торчали ветхие коричневые портянки. Обтрепанные голенища лохматились, фуражка с красным верхом изодрана, под мышкой лопнули швы. И заплаты, заплаты, заплаты… И ко всему этому неистребимый запах нафталина.
"Хоть бы продать что-нибудь", - он перерыл все содержимое коричневого сундучка, но там хранились только две рубашки, кальсоны, кусок мыла, осколок зеркала и около килограмма хлеба.
"Мне необходимо найти работу! И я ее найду! Рига большой город".
Волдис встал и поднял на плечи коричневый сундучок. Он давил плечи и стеснял движения; неудобно было ходить с таким багажом.
В одном из помещений, за решетчатой стеной, пожилой человек принимал и выдавал чемоданы, мешки и узлы. Волдис подошел к камере хранения.
- Можно здесь оставить? - спросил он.
- Пожалуйста.
- Платить нужно сейчас?
- Нет, при получении.
- Тогда примите, пожалуйста, этот сундучок.
Получив квитанцию, Волдис вышел с вокзала. Тысячами разнообразных звуков пятиэтажный город, ликуя, встречал свою новую жертву…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Волдис Витол долго бродил по рижским улицам. В витринах больших мануфактурных магазинов переливались всеми цветами парча и шелковые ткани; разодетые восковые куклы улыбались прохожим. В окнах ювелирных магазинов сверкали белые, красные и зеленые драгоценные камни. И Волдис читал неслыханные цены, обозначенные на перстнях или серьгах, - сотни и тысячи латов! Вероятно, находились люди, способные платить такие деньги за эти блестящие безделушки. Эти люди и зарабатывали, наверно, много. Несомненно, они выполняли чрезвычайно трудную и важную работу, за которую им платили такое громадное жалованье.
Фотоателье, дамские и мужские парикмахерские с маникюром и педикюром, представительства автомобильных фирм, антикварные магазины с потрескавшимися картинами восемнадцатого века, фарфоровые сервизы со старинными рыцарскими замками и поджарыми борзыми, аптекарские магазины со шприцами, бинтами и порошками для бритья, фойе кинотеатров с фотографиями полуодетых и вовсе обнаженных див, горячие пирожки, крахмальные воротнички, дамские сумочки из крокодиловой кожи - все это мелькало перед глазами демобилизованного солдата. Предметы излучали ослепительный блеск, яркий, гипнотизирующий блеск. Люди, будто притягиваемые невидимым магнитом, льнули к витринам и жадными глазами пожирали красивые вещицы, хотя они были для них совершенно недоступны.
Волдис успел забыть, с каким намерением он вошел в город. Ослепленный роскошью, в которой утопали целые улицы и кварталы, он уже не думал о работе и своих восьмидесяти сантимах, время от времени позвякивавших в кармане. Мог ли человек оставаться равнодушным перед таким богатством и блеском!
Похожие на удивительные экзотические цветы, женщины с ярко накрашенными губами, угольно-черными ресницами, томной бледностью пудры Коти на щеках касались плечами Волдиса и наполняли благоуханием пыльный уличный воздух. Необыкновенные, хрупкие, улыбающиеся, воздушные создания скользили, легко поднимая миниатюрные ножки, вертя в руках сумочки и зонтики и проверяя в каждом зеркале свое косметическое обаяние.
Волдиса смутила первая встреча с большим городом. Судя по первым впечатлениям, это был богатый, сытый и счастливый город, - на улицах его столько смеющихся, веселых, хорошо одетых людей. Где-нибудь в недрах этого пятиэтажного города и его ожидала своя частичка радости и удачи, пусть даже в десятки раз меньше и скромнее, чем у всех остальных.
Он не заметил, как солнце переместилось к Задвинью и тени явно удлинились. У витрины какой-то булочной он вдруг вспомнил, что сегодня еще ничего не ел.
Вид золотисто-желтого хлебца вернул его к обыденным интересам. Во рту появилась слюна, в желудке ощущалась странная пустота.
Он вошел в булочную. За стеклянным прилавком стояла молодая светловолосая женщина в белом халате. Ленивыми движениями она сгоняла мух с пирожных и пирожков.
- Добрый день! - поздоровался Волдис.
Блондинка, вероятно, не расслышала его приветствия.
- Что вам угодно? - спросила она, глядя в потолок.
- Сколько стоит этот белый хлеб?
- Сорок сантимов.
Это составляло ровно половину всего состояния Волдиса, но хлеб был такой душистый, а он сегодня еще ничего не ел…
- Пожалуйста, получите.
Светловолосая женщина опять принялась сгонять мух, а когда Волдис вышел за дверь, она взяла веник и вымела песок, который он принес на своих солдатских сапогах.
Волдис не помнил, когда он ел такой вкусный хлеб. Усевшись на скамье, в тени деревьев на площади, он отламывал большие куски белого мягкого хлеба и отправлял их в рот. Шагах в десяти от него какая-то няня вязала кружева, пользуясь тем, что ее подопечный дремал в колясочке. Время от времени она недоверчиво поглядывала на незнакомого мужчину.
"Странный человек, - думала она, - ест хлеб на улице без всякого стеснения…"
Странный человек быстро проглотил последний кусок, вытер рот рукавом и ушел. Сытый желудок привел его в хорошее настроение. Теперь все было хорошо. С чувством превосходства поглядел он вслед двум трубочистам. Нет, таким он никогда не станет.
Волдис вспомнил, что еще не пытался искать работу. Он вернулся к практической стороне жизни. Город можно осмотреть и в другой раз, когда будет найдена работа. Рига никуда не денется, а несчастные сорок сантимов, оставшиеся у него, служат ярким доказательством того, как трудно жить без денег.
Возле какого-то шляпного магазина Волдис увидел свое отражение в зеркале. Так вот кто вознамерился покорить этот город и завоевать расположение людей, которым принадлежали фабрики, конторы и магазины! На кого он похож? Настоящий босяк. Больше всего Волдиса огорчила фуражка. А френч? А сапоги?
По улицам торопливо проходили ловкие, обученные в танцевальных классах юноши, в пестрых галстуках и с портфелями подмышкой. Они мылись туалетным мылом и каждый день брились. Им принадлежали конторы, учреждении, министерства, самопишущие ручки и двойная бухгалтерия. И он, обросший светлым пушком, в пропахшем нафталином тряпье, хотел сравняться с ними!
Как побитая собака, внутренне весь сжавшись в комок, шел Волдис дальше. Он испытывал стыд, жгучий стыд за себя. Из-за каких-то тряпок он не смел глядеть в глаза другим людям. И хотя все их великолепие стоило не больше двухсот латов, он расценивался дешевле их именно на эту сумму. Из-за куска шерстяной материи человек терял всякую ценность. Что значили все его способности, энергия, жизненный опыт, когда не было необходимого обрамления, которое бы его украсило, как оперение украшает попугая или павлина! Породистых лошадей и собак водили на выставки и награждали за их естественный вид, но разве человек может претендовать на права благородного дога или пинчера?
Первую попытку Волдис сделал в какой-то большой фирме. Собравшись с духом, он поднялся на второй этаж.
"Ведь я человек, и они тоже люди, не съедят же они меня! - успокаивал себя Волдис. - Стыдно? Чего мне стесниться незнакомых людей? Пусть смеются надо мной, когда я уйду. По мне, пускай хоть весь мир потом смеется, - в глаза-то они не посмеют".
II как еще посмели! У них хватило смелости посмеяться над простаком-солдатиком, вздумавшим предлагать свои услуги такой солидной фирме!
- Вам нужна работа? Молодой человек, как вам могло прийти в голову, что наша фирма занимается предоставлением работы демобилизованным солдатам? Вы умеете писать? Нет, нет, у нас достаточно конторщиков. Идите на улицу Дзирнаву - там на постоялых дворах нанимают батраков. Прощайте…
И господин с коротко остриженным ежиком седых волос углубился в какой-то счет. Молодой бухгалтер с бакенами многозначительно подмигнул машинистке. Она улыбнулась. Бухгалтер покосился на Волдиса и тоже иронически усмехнулся. В результате первой неудачной попытки возбуждение Волдиса несколько улеглось. Ведь эти господа так приветливо разговаривали, у всех были мягкие баритоны или тенора, все обращались к нему на "вы".
- Попытаемся еще! - сказал он себе и, как бурав, настойчиво сверлил укрепления пятиэтажного города.
Кое-где приходилось довольствоваться разъяснениями швейцара, что вход воспрещен. В других местах, не дав сказать ни слова, ему предлагали убираться откуда пришел. Одна пожилая дама проявила живой интерес к его судьбе, но и она только посоветовала разузнать где-нибудь в другом месте, так как им в настоящее время рабочие не нужны.
Когда конторы закрылись, Волдис стал подходить на улице к хорошо одетым людям.
- Господин, вам не нужен работник? - спрашивал он, ставя в весьма затруднительное положение чиновников третьей категории, вторых секретарей иностранных посольств, учителей танцевальных классов. Одни притворялись глухонемыми, другие отрицательно качали головой, а были и такие, которые сразу искали глазами полицейского.
Богатый, счастливый пятиэтажный город не нуждался в его услугах. Как случайно залетевший комар, носился он в этом сверкающем мире и своим назойливым писком действовал на нервы и мешал пищеварительному процессу сытой публики.
Тогда Волдис Витол понял, что он здесь не нужен. Он переступил запретный рубеж. Из сотен окон глядела на него золоченая ненависть. Нервно содрогаясь, пятиэтажный город стряхивал с себя ничтожную соринку, которая грозила остаться на его сверкающем теле.
Теперь Волдис больше не предлагал своих услуг. Безразличный ко всему и усталый, он брел вперед, куда глаза глядят. Под ногами гудела мостовая. Улица стонала, а над крышами домов расстилалось розоватое облако дыма.
На набережной Даугавы за конторой Аугсбурга, у самой воды, сидели двое мужчин. Можно было с уверенностью сказать, что их чумазые, загорелые лица давно не видали мыла и воды. У одного глаз закрывало бельмо; у другого под глазами отвисали мешки чуть ли не до половины щеки. У обоих лица были так изрезаны и исколоты, так щедро изукрашены шрамами, что казались татуированными.
Волдис приблизился к ним. Их жалкая одежда внушала известное доверие, и он почти инстинктивно угадал в них людей, с которыми можно поговорить откровенно.
- Извините за беспокойство! - осторожно вмешался он в их разговор.
Одноглазый небрежно посмотрел на Волдиса и тотчас забыл о его присутствии.
- Рассказывай дальше, Август! - торопил он приятеля. - Ты снес этой мадам пакет, и она дала тебе лат…
- Простите… господа, я хотел вас спросить… - не унимался Волдис.
Теперь и отвислые мешки удостоили его своим вниманием. Тень легкой досады скользнула по лицам босяков.
- Что тебе надо? - резко спросил одноглазый.
- Может быть, вы знаете, где здесь можно получить работу? Согласен на любую, какая попадется.
Гм… Этот человек искал работу! Сейчас - когда солнце так приятно грело, когда можно было блаженно растянуться во весь рост за ящиками с салакой и поискать ползающих по рубашке вшей! Босяки переглянулись, прищурились и приняли серьезный вид.
- Разве мало работы? - пропитым басом прохрипел одноглазый. - Эх, если бы я только захотел, я бы работал и в будни, и в воскресенье, и по ночам. Только к чему? Все равно подохнешь, и город будет иметь удовольствие похоронить тебя за свой счет.
- Я лучше продам свой труп в анатомичку, - пробормотал другой. - Тогда я по крайней мере за свои кости и мясо еще при жизни погуляю. Браток, есть у тебя закурить?
- Я не курю.
- Ишь, баптист какой! Так, значит, тебе нужна работа… Какую работу ты ищешь? Здесь одному мяснику требуется разносчик. Только нужно уметь говорить по-русски и по-немецки.
- Я не знаю немецкого языка.
- Тогда не подойдешь. Тут еще рыбаки искали подручных: знаешь, в море ловить неводами салаку. Неплохое дельце - каждый день водки сколько твоей душе угодно. Если хочешь, укажу хозяйку.
- Я не хочу уезжать из Риги.
- Хм…
Босяки опять задумались. Затем тот, что с мешками под глазами, порывисто схватил Волдиса за полу френча.
- Если поставишь четвертинку, скажу, где есть хорошая работа. Согласен?
- У меня всего сорок сантимов.
Мешки уныло опустились.
- Ну, нет так нет! Давай сюда сорок сантимов. Согласен и на восьмушку. Не бойся, друг, я тебе верное дело подскажу.
Волдис, колеблясь, вытащил кошелек. "А вдруг эти типы обманывают? Отдашь последние гроши, а работу не получишь?"
Босяки заметили его сомнение и принялись горячо доказывать, что они честные люди, никого в жизни не обманули.
- Честное слово! - бил себя в грудь одноглазый.
- Не веришь - не давай. Не хочу я твоих денег! - куражился его приятель.
Волдис вытащил последние монеты, молниеносно исчезнувшие в лохмотьях одноглазого.
- Теперь послушай, что я тебе скажу! - босяк придвинулся к нему вплотную; в лицо Волдиса пахнуло потом и водочным перегаром. - Иди в Андреевскую гавань. Знаешь, где она? Не знаешь? Иди все прямо вперед, мимо таможни, пока не дойдешь до большого сада. Это Царский сад. Там свернешь налево и иди до самой набережной Даугавы. Увидишь большие штабеля угля и пароходы. Спроси на любом судне, где найти формана. И когда тебе его укажут, скажи, что хочешь работать. Там тебя примут.
- А если не примут?
- Тогда возвращайся и плюнь мне в глаза. Как же не возьмут, если в порту стоит столько пароходов? Иди смелей.
- Я вам очень признателен… господа.
- Ладно уж.
Бродяги зашушукались, разрешая нелегкую проблему: как наиболее рационально освободиться от приобретенных сорока сантимов. Волдис поспешил в Андреевскую гавань.
"Пусть будет любая работа, - успокаивал он себя, - лишь бы работа. Это на первое время. Заработаю хоть сколько-нибудь, подыщу более подходящую".
Указания босяков соответствовали действительности. Без особого труда Волдис разыскал угольные штабеля Андреевской гавани. У берега стояло несколько судов, с них были переброшены сходни, не переставая гремели лебедки, визжали колеса тачек; в воздухе висела густая угольная пыль.
- Где форман? - решительно спросил он у первого попавшегося грузчика.
Тот указал на моложавого человека в кожаной куртке. Волдис направился к нему.
- Простите, вы форман?
- Да, я. Что вам нужно?
- Я ищу работу.
Моложавый человек в кожаной куртке внезапно рассердился. Он как-то искоса посмотрел на Волдиса.
- Какое мне дело, что вы ищете работу? У меня достаточно рабочих, мне никого больше не нужно. Где это видано, чтобы на третий день после прихода судна просили работу?
- Простите, я не знал.
- Я-то думал, у него ко мне дело, а он просит работы! - сухо засмеялся сердитый человек.
Волдис, слегка смущенный, отошел в сторону. Руки его почернели от одного прикосновения к канатам сходней, а в пароходном трюме, откуда подымали корзины с углем, царил полный мрак, сквозь тучи угольной пыли нельзя было разглядеть ни одного человека. И как вообще там мог кто-нибудь оставаться, чем там дышали, как работали?
Волдис направился дальше. Он больше не поднимался на суда, где разгрузка уже началась: там стояли такие же сердитые люди в кожаных куртках, которым не нравилось, когда у них просили работу.
В конце Андреевской гавани, почти у самого элеватора, в этот момент швартовался низко сидевший в воде норвежский пароход. На берегу толпилось около полусотни мужчин в черной лоснящейся, грязной одежде, с покрытыми неотмывающейся, впитавшейся в кожу угольной пылью руками. Одни из них от скуки и нетерпения насвистывали надоевшие фокстроты, другие осаждали какого-то более опрятно одетого человека.
Волдис нерешительно остановился и стал искать глазами кого-нибудь внушающего доверие. Он боялся громко высказать свою просьбу, чтобы опять не опозориться публично.