Старые грузчики не имели привычки помогать советами молодым товарищам. Они равнодушно предоставляли новичкам мучиться до потери сил и становиться мишенью для всеобщих насмешек. Каждый сам должен был научиться работать и заслужить уважение товарищей, - только тогда ему открывались тайны профессии, со вчерашним "зеленым" начинали разговаривать, как с человеком.
Наконец, мостки были готовы. Подъехали рабочие с тачками, и опять по всей набережной прокатился резкий выкрик:
- Открыть люки! Приступить к работе!
Загрохотали крышки люков, загремели лебедки. Люди уже не слышали друг друга, и приходилось кричать. Воздух наполнился непрерывным, раздражающим нервы хаотическим шумом. И только теперь началось знакомство Волдиса с работой. Он представлял себе ее так: здоровый человек спокойно взбирается на угольную кучу, втыкает лопату в уголь и размеренно бросает его в корзину; время от времени он расправляет спину, вытирает пот и продолжает работу. Но то, что он увидел здесь, поколебало его уверенность в своих силах: как только были открыты люки, люди соскочили на уголь, каждый занял свое место и с лихорадочной поспешностью, волнуясь, торопился наполнить корзину, не обращая внимания на окружающих.
- Ну, новичок, что смотришь? - крикнул Волдису кто-то из рабочих, стоявших у люка. - Тебе опять нечего делать?
Волдис взял корзину и поставил ее на уголь к переднему углу люка. Но там кто-то уже копал.
- Катись отсюда! - сердито закричал тот на Волдиса. - Здесь мое место!
Да, все места были заняты, за исключением одного. И в том, что именно это место осталось свободным, был определенный смысл: это место, под самыми мостками, обыкновенно оставалось для "зеленых". Добровольно туда никто не становился, так как над головой постоянно передвигались наполненные корзины, из которых сыпались куски угля.
Волдис попробовал рыть, но конец лопаты уперся во что-то твердое, похожее на камень, и дальше не пошел. Волдис торопливо и с трудом копнул еще в нескольких местах, но везде лопата натыкалась на крупные куски угля. Он не успел кинуть в корзину и двух лопат, как рабочий, стоявший на мостках, бросил ему крюк.
- Почему не прицепляешь корзину?
- А что ему цеплять - пустую корзину?.. - засмеялся кто-то сзади.
- Ну, ну, пошевеливайся! Что у тебя, волчья кость в спине? Молодой парень, а ворочаешься, как старик!
Пока крюк подхватывал корзину у других, Волдис еле-еле насыпал свою наполовину.
"В чем тут дело? - думал он. - Почему другие успевают насыпать, а я не могу?" А ведь окружавшие его рабочие совсем не были силачами.
Волдис приналег. С остервенением вонзал он лопату в уголь, крупные куски вытаскивал руками, пинал их ногами, но вовремя наполнить корзину ему все же не удавалось.
- Берегись, ты, новичок! - кричали рабочие на мостках, перекидывая через его голову пустые корзины. Сверху сыпался мелкий уголь, иногда падали и крупные куски. Воздух был насыщен угольной пылью. Куски угля свистели, пролетая мимо ушей Волдиса. Через каждые полминуты ему приходилось отскакивать в сторону, чтобы пропустить плывущие над головой полные корзины. Угольная пыль забралась сквозь рубашку на спину. По лицу беспрестанно бежали ручейки пота, в горле пересохло, на зубах хрустел уголь. Выбирая руками из кучи большие куски угля, он обломал все ногти, на ладонях вздулись водяные мозоли, потому что рукоятка у лопаты была с трещиной и натирала кожу.
Через каждые пять минут к люку подходил форман, кричал на Волдиса и свирепо размахивал руками.
- Если ты не будешь насыпать полные корзины, убирайся к черту! Ротозей!
Это была не работа, а сущий ад, в котором, как черви, извивались мокрые от пота человеческие тела. Грудь Волдиса вздымалась, как кузнечные мехи, черная пыль попадала в легкие, оседала в горле, во рту. Его охватила бессильная злоба на работу, на свою неповоротливость, на глыбы угля. И, не обращая внимания на обломанные ногти, на стертые до крови кончики пальцев, он стиснул зубы и не работал, а неистовствовал.
"Не ослабевать! Не поддаваться! Ты не слабее других. Ты должен выдержать, выдержать, выдержать!" - беспрестанно повторял он себе. И хотя спина ныла и в голове гудело, его корзины становились все полнее и почти вовремя уходили наверх.
Форман время от времени подходил к люку, по долгу службы покрикивал, но больше не грозился прогнать Волдиса на берег.
- Перекур! - раздалось по люкам.
И черные черви поспешили наверх на палубу, чтобы передохнуть десять минут: каждые два часа - десять минут отдыха.
Волдис сел в стороне, снял рубашку и подставил ветру разгоряченное тело. Так вот какой был этот труд!.. И те, кто работал здесь, еще назывались людьми? Ни одно животное, ни один вол или вьючный верблюд так не мучились. И после всего этого еще можно было чему-то в жизни радоваться?
"Как выдержать до вечера? - думал Волдис. Он уже представлял, какими насмешками проводят его грузчики, если он сдастся. В нем заговорило упрямство. - Я должен во что бы то ни стало выдержать! Я могу!"
К Волдису подошел человек - какое-то черное, потное существо; рот его выделялся на черном лице, как свежая рана, а глаза сверкали в темных глазных впадинах подобно двум электрическим лампочкам. Молод он был или стар, красив или безобразен - этого нельзя было определить. Он подошел к Волдису и положил ему руку на плечо.
- Ты настоящий парень, не скис. А ведь на твоем месте каждый раз кто-нибудь скисал, выбивался из сил и бросал работу, не дождавшись вечера. Редко кто из новичков может выстоять под мостками. Ты выстоял. Давай руку. Меня зовут Карл Лиепзар.
Теплое чувство охватило Волдиса. Стало так легко, как будто через несколько минут не надо было опять лезть в этот ад и становиться к лопате. Он нашел друга! Взволнованный Волдис пожал руку Лиепзара.
- А теперь слушай, что я тебе скажу. Старайся врыться как можно глубже в яму, и когда получишь корзину, клади ее на бок - уголь с края ямы наполнит ее почти наполовину, тебе останется подбросить в нее несколько лопат. Иначе тебе никогда не наполнить корзину.
И Лиепзар показал, как надо поставить корзину, как насыпать и как удобнее держать лопату. Когда раздалась команда формана "По местам!", Волдис спускался в трюм уже более спокойно.
Опять грохотали лебедки, шипел пар и люди кричали друг на друга. Корзина за корзиной поднимались в воздух. И все глубже становилась яма. Следуя советам Лиепзара, Волдис теперь своевременно наполнял свою корзину, если не доверху, то по крайней мере на три четверти, и рабочие на мостках больше не орали на него. Несколько раз падающие куски угля больно ударяли его в спину. Возможно, что они выпали нечаянно из корзины, а возможно… Разные бывают люди.
Наступил полдень. Все тело нестерпимо ломило, ноги с трудом отрывались от земли, и Волдисом овладело полнейшее безразличие. Впереди у него был целый час отдыха.
Волдис жадно пил теплую воду, выполоскал рот. Он настолько устал, что даже не ощущал голода. Пройдя на носовую часть к якорной лебедке, он уселся там - полуголый, без рубашки.
Лиепзар сошел на берег, где торговка продавала пирожки, булки, фруктовую воду. Подкрепившись, он подошел к Волдису и сел рядом с ним.
- Ты поел?
- Нет, то есть… да,
- Что ты сказал?
- Я не хочу есть.
- Так, друг, дело не пойдет, ты не выдержишь до вечера.
- У меня нет с собой хлеба, а деньги я забыл дома.
- Где ты живешь?
- Там… на берегу.
Лиепзар внимательно посмотрел на Волдиса.
- Знаешь что, ты не стесняйся. Говори прямо: хочешь есть? У меня есть несколько латов. Ты мне потом отдашь.
- Как хочешь… - и Волдис взял у Карла Лиепзара один лат.
Да, мягкие французские булки были очень вкусны, недурной оказалась и охотничья колбаса. Волдис израсходовал весь лат до последнего сантима и опять почувствовал себя так хорошо, точно угольная пыль не разъедала большие лопнувшие мозоли.
Бесконечно длинными казались послеобеденные часы работы. Люди уже не бегали с тачками, а тихо катили их в гору. Все стали медлительными, вялыми. Только один человек оставался неутомимым. Он торопливой походкой ходил от люка к люку, полный непонятной истерической злобы. И кричал, кричал, кричал. Как пес-пустобрех, лающий к месту и не к месту, орал форман до самого вечера. Орать - это была его профессия. Для того он и находился на пароходе.
- Почему он орет на нас? - спросил Волдис у Лиепзара в один из перерывов. - Мы же работаем аккордно.
- Что ж ему делать? Ведь он за это жалованье получает. Ты думаешь, он на нас сердится? Ничуть. Положено кричать - и кричит.
- Кому же нужен этот крик?
- Господам стивидорам это нравится.
- Странные господа, если им нравится, когда ругают людей…
Ровно в пять раздалось долгожданное:
- Выходить! Закрыть люки!
Неторопливо, медленно люди выползали на палубу. Они не разговаривали, не смеялись, не шутили. Точно рассердившись на кого-то, закрывали люки и сходили на берег. Радость и веселье испарились в этом черном аду, он поглотил все силы людей, все светлые мысли, все прекрасное и возвышенное. Над ними не раздавался свист кнута, не звенели цепи, - но ниже, чем под кнутом, гнулись спины свободных рабов, тяжелее, чем в кандалах, тащились их ноги, когда они возвращались в пятиэтажный город.
Завтра их опять ожидает черная яма с пустыми корзинами, грохот лебедок, так же будет сотрясаться воздух от нечеловеческого крика. Будут ломаться ногти, вздуваться мозоли, и вместе с ручьями пота будут уходить из тела силы. Но пятиэтажный город не знает жалости. Как злая мачеха, выгоняет он туманным утром толпу своих пасынков на улицу.
***
Волдис вымылся в грязной воде Даугавы. У него не было ручного зеркальца, и он не мог видеть своего лица. Под глазами и на шее остались черные полосы, в руки въелась черная угольная пыль, которую без мыла нельзя было отмыть. Болели ссадины, ломило плечи. Волдис вытряс пыльный френч и шапку, красный верх которой потерял свой первоначальный цвет.
- Деньги тебе нужны? - спросил его форман. - Если нужны, пойдем в контору.
Толпа усталых людей направилась на какую-то темную узкую уличку, неподалеку от биржи. Пройдя грязный двор, они добрались до ветхого старинного здания, столь же мрачного, как эпоха, в которую оно было построено. Узкая винтовая лесенка привела рабочих в темный, пахнущий сыростью коридор. Во втором этаже находилось насквозь прокуренное помещение с низким потолком и набросанными на полу окурками. Очевидно, когда-то стены его были оклеены обоями - кое-где еще висели клочки розовой бумаги. Было так душно, что у Волдиса захватило дыхание:
Форман прошел в соседнюю комнату и через несколько минут стал по очереди вызывать туда рабочих. У дверей все снимали шапки, лица делались серьезными, а выходя оттуда, люди позвякивали серебряными монетами.
- Витол! - раздался шепелявый голос.
Волдис вошел в комнату, такую же запущенную, как и первая, только здесь стояли два письменных стола и несколько старых кресел. За столом побольше сидел молодой человек с кривым носом, золотыми зубами, в синем бостоновом костюме и в сомнительной чистоты рубашке. Он дал Волдису карандаш и указал на лист бумаги.
- Распишитесь. Пять латов. Следующий!
- Теперь все, - сказал форман, когда Волдис вышел из комнаты.
Пробираясь на ощупь в темноте, Волдис вышел во двор и полной грудью вдохнул свежий воздух.
Пять латов! Пять серебряных кружочков звенели в кошельке Волдиса. Теперь можно было смело идти на набережную: он не потеряет голову при виде жареных миног и хорошего хлеба. Однако настоящего аппетита у Волдиса не было. Переутомленный организм весь горел и требовал влаги. Только когда Волдис. выпил целый литр молока, во рту исчезло ощущение сухости.
Поев, он сходил на вокзал, взял из камеры хранения свой сундучок и присел в зале ожидания на диван. Приятно было сознавать, что этот страшный день прошел. Но, представляя себе завтрашний день, Волдис содрогнулся. Как можно выносить такую работу ежедневно, из года в год? Временно, один-два парохода - это еще ничего, если у тебя есть надежда, что в ближайшем будущем не придется вгрызаться в горы угля. Но всю жизнь, без всяких перспектив на перемену, успокоиться и довольствоваться этим - ведь это страшно!
Рядом с Волдисом расположились два крестьянина, судя по их домотканой одежде и картузам с блестящими козырьками.
- Значит, поехали? - громко, как у себя дома, спросил один у другого.
- Да, надо ехать. В Риге везде только и знай, что плати, плати, плати… Сходишь куда-нибудь - смотришь, десять латов долой. Ты где остановился?
- Ночевал на улице Дзирнаву, у хромого Андрея. Совсем дешевый ночлег - лат за ночь. Только три кровати в комнате; живешь, как барин.
- У меня на улице Бруниниеку живет зять, я всегда у него останавливаюсь. Получается нисколько не дешевле, чем на постоялом дворе, - с пустыми руками туда не явишься. Городские думают, что крестьянам все даром дается: не привезешь кадочки масла - косятся.
- Глупости, я никогда не захожу к родным. Лучше заплатить лат и жить спокойно сколько вздумается. У меня тоже в Задвинье сестра, но я туда и глаз не кажу. Знаю, чего она от меня ждет.
Волдис встал, вскинул сундучок на спину и вышел из вокзала.
- Постоялые дворы… А я-то горевал о ночлеге.
У первого же прохожего он узнал дорогу и по Мариинской улице добрался до района постоялых дворов.
- Где здесь постоялый двор хромого Андрея? - спросил он у женщины, стоявшей в дверях булочной.
- Что? Постоялый двор Андрея? Не знаю. Спросите у кого-нибудь другого.
Но и другие не знали, где этот постоялый двор, пока не встретился какой-то крестьянин, который объяснил ему:
- Иди вон туда, где синяя вывеска. Там Андрей дворником.
За воротами постоялого двора Волдиса ожидала сама хромая знаменитость - дворник, в этот момент он тащил громадную вязанку дров, и его деревянные башмаки отсчитывали: полпятого, полпятого! Он, очевидно, был туговат на ухо и не услышал приветствия Волдиса.
- Скажите, пожалуйста, нельзя ли здесь переночевать? - спросил Волдис, загородив дорогу хромому великану.
- Можно. Заходите и договоритесь с хозяйкой.
Они вошли в большую комнату постоялого двора.
- Хозяйка! - крикнул дворник дородной, расплывшейся женщине, возившейся у печки. - Этот человек хочет переночевать. У нас есть еще свободная кровать?
- Да, есть в маленькой комнате. Тот, из Бауски, сегодня уехал.
Нельзя было понять, делала ли она это от скуки или на самом деле думала, что чем-то занята, но в продолжение нескольких минут, пока Волдис стоял у дверей и наблюдал за ней, хозяйка прошла по комнате из конца в конец, повертелась, переложила с места на место веник, передвинула стулья, задернула оконную занавеску - и все же не сделала ни одного действительно нужного движения.
- Так вы хотите переночевать? - как бы очнулась она, нечаянно натолкнувшись на Волдиса. - Паспорт у вас есть?
- Я с военной службы. Вот мое увольнительное удостоверение.
- Мне-то ничего, мне все равно, только вот полиция иногда беспокоит и составляет протокол. Сколько уж штрафов переплатили! Ну, идите, я покажу ваше место.
Она ввела Волдиса в маленькую, недавно выбеленную комнату. Там стояли три узкие железные кровати с высоко взбитыми соломенными матрацами, покрытыми тонкими заплатанными одеялами. Единственное окошко выходило во двор и было сплошь заставлено цветочными горшками, в которых прозябали какие-то незатейливые цветы. Маленькое нешлифованное зеркальце висело на стене рядом со старой картиной, изображавшей приезд охотников в деревенскую гостиницу: бородатые мужчины в широкополых шляпах обнимали пышнотелых деревенских девиц, которые, улыбаясь, стыдливо отворачивались; вокруг них бегали вислоухие охотничьи собаки.
- Вы можете здесь получить и чай, - сказала хозяйка.
Все обстояло прекрасно. Своя отдельная кровать, в тепле, под крышей; зеркало, чай и полчища прусаков на стенах.
Волдис сунул сундучок под кровать и разделся. Было еще рано, но он так устал, что ничего уже не мог делать.
Улегшись на кровать, он принялся наблюдать за ползающими по потолку прусаками и думать. Спать не хотелось… Руки за один день стали шершавыми и мозолистыми. Когда он провел ладонью по лицу, она царапала кожу.
Завтра работа, послезавтра работа, затем опять… и опять… Эх, не к чему думать о будущем - легче не станет. Время покажет. Надо привыкнуть, ознакомиться с обстановкой; возможно, подвернется другая работа, представится возможность выдвинуться. Тогда можно будет подумать и о книгах и об учебе. Надо опять заняться английским языком - попрактиковаться на пароходах, моряки знают английский. Не терять надежды, надеяться и надеяться! Без надежды можно погибнуть…
Волдис сам еще не знал, чего именно надеялся он достичь. У него не было ясной цели. Он хотел достичь чего-то вообще - лучшей жизни, лучшего будущего.
Часов около девяти вошли два седых крестьянина - соседи по комнате.
- Смотри-ка, какой гость нас здесь ожидает! - один из них приветливо кивнул Волдису. - Тоже из деревни?
- Нет, с военной службы.
- По жеребьевке, что ли? У меня сын тоже служит в Даугавпилсе, в кавалерии, но не вытянул жребия. Придется остаться до осени.
Крестьяне начали перебирать свои мешки, поубавили содержимое своих деревенских масленок и улеглись. Но долго еще слышно было, как они толковали о своих сегодняшних делах в городе.
- Земельный банк… векселя… мелиорация… кожа для пастал… Попов… ментоловый спирт… ревматизм… толкучка… пастух… телята… заушница у свиней…
И все это сплеталось в какой-то удивительной связи. Дальше голоса сделались тише. Старички захихикали в темноте и бормотали из-под одеял:
- На улице Дзирнаву… барышни… Куда уж мне, старику… три лата… Шутки ради надо бы сходить… хи-хи-хи…
В соседней комнате часы пробили десять. На улице все реже раздавались автомобильные гудки, не слышно стало цокота копыт. С потолка на спящих падали прусаки. Изредка звонил запоздалый постоялец, и хромой Андрей, ворча и стуча башмаками, шел открывать калитку. Соломенный матрац казался Волдису мягким, как пуховая постель. И вообще эта чудесная ночь, когда до самого утра приходили и уходили беспокойные жильцы и ежеминутно приходилось просыпаться от болезненных укусов в шею или лицо, стоила заплаченного за нее лата.