Потом он подошёл к ней и смело обнял. Клавдии хотелось закричать. Но она не закричала и не вырывалась… Может, в Клавдии сидело что-то от бабки, предки которой всю жизнь кочевали? Или ей самой просто надоело сидеть в родной деревне? Но только она не выспрашивала у своего кудрявого избранника, будет ли он всё время в деревне. Ничего не хотела Клавдия выспрашивать. В деревне жить с ним - так в деревне. Нужно ему ехать на другое место, и она с ним поедет. Быть только с ним, и всё тут.
Ольга не вмешивалась в личную жизнь сестры. Она помнила своё замужество. Помнила, сколько слёз пролила, когда старики ушли в Беглово. Чтобы молодым свободнее чувствовать себя, Ольга со своим мужем перебралась к Силантьевне.
- Кедровики облезлые, - ругалась Ольга в адрес старух, ворчавших на деревне: "Не к добру это потянуло девок к чужим. Пропадёт Клавка!"
Жениха звали Николай. Смеясь, он согласился на свадьбу по-староверски. Документы его должны были вот-вот прийти откуда-то по почте, и тогда они съездят в совхоз и зарегистрируются. Два года прожили молодые хорошо. Клавдия Петровна родила мальчика и назвала его Васей. Ольга на ту пору всё никак не могла почему-то забеременеть и часто бегала с расспросами к своей меньшей сестре. Клавдия Петровна послала Ольгу в Беглово, чтобы она спросила родителей, не простят ли они, не хотят ли внучка посмотреть. Но Ольга отказывалась идти.
- Не пойду! - говорила она сердито, топая ногой. - Я из-за них слезами состарила себя на десять лет! И ты не ходи к этим зверям. Пусть сидят там.
Ольга радовалась на сестру и ждала, когда сама забеременеет и родит ребёночка. А под осень третьего года Николай исчез из деревни. Однажды отправился на пароходе в Енисейск по делам и не вернулся.
Начальник Николая жил в палатке, на пол-пути до Енисея. Клавдия сходила к нему и спросила о муже.
- Вы расписаны были? - спросил начальник, сидя на ящике от теодолита.
- Нет… Он ждал паспорта, и не успели ещё…
- Так… Ждал. Ну теперь жди. Много детей?
- Один. Мальчик.
- Ну это ещё ничего. Ты с кем живёшь?
- Одна. И сестра здесь в деревне.
- А старики?
- Они в другой деревне.
Начальник ничем не мог помочь этой лесной красавице; сплошь и рядом завербованные на определённый срок специалисты, отработав срок, уезжали, оставляя временных жён с детьми.
- Вот что, - советовал он, - давай приходи вместе с сестрой к нам работать. Заработки хорошие, а там, может, и вернётся твой Николай. Ты грамотная?
- Четыре класса кончила.
- Ну вот, приходите.
- А как же с Николаем?
Начальник пожал плечами, и Клавдия наконец поняла уехал навсегда. Добежала она до своей избы или доползла? Этого она не знает. Из какого-то серого мрака, в котором было душно до невозможности, Клавдия вырвалась с трудом, когда уж лежала у себя в избе на кровати. Колени и локти были разодраны до крови, а лицо исцарапано. Возле неё дежурила Ольга. И две недели не поднималась Клавдия. Лежала, глядя в одну точку, расположенную где-то чуть выше окна, за которым темнела тайга. Если бы не сынок Вася, покончила бы она с собой. Зачем изба? Зачем окно? Зачем Ольга? Когда поднялась на ноги, два раза среди ночи уходила к Енисею, успокоившему уже на её памяти нескольких людей. И оба раза ночи были ветреные. Тайга гудела. Мутный, страшный Енисей грозно ворчал волнами, бил ими в обрывистый берег. А Клавдии мерещилась холодная спокойная постель под водой, в которой бы она ничего не чувствовала и не вспоминала. Последний раз пришла к берегу с Васей. Просидела там, покуда не посветлел горизонт и середина реки заиграла отблесками зари. Торопливо, в каком-то испуге, будто гнались за ней, убежала она, прижимая мальчика к груди, и больше к Енисею не ходила.
В это время заглянула в Строгалево из Беглова подросшая Феня. Убежала она к сёстрам тайком от стариков, запретивших ей даже близко подходить к сёстрам. Когда Феня открыла дверь в избу, Клавдия стояла на коленях перед кроватью, тёрлась лицом о подушку и голосила. Девочка закрыла дверь и в испуге помчалась обратно в Беглово. Значит, правду говорят старики, что сёстры прокляты богом и помрут в слезах…
К геологам Клавдия не показывалась, а устроилась дояркой на совхозной ферме. Года два в избу Клавдии Петровны не ступала ни одна мужская нога, кроме как стариковская.
Осень кончилась. Ожидали заморозков. Клавдия Петровна отправилась вместе с другими бабами за кедровыми шишками. Орехов уродилось много, и бабы решили на них заработать денег. В тайге Клавдия Петровна отбилась от компании и неожиданно натолкнулась на человека, лежавшего под вывернутым пнём, закутанного в тонкое рваное одеяло. Человек был без сознания, страшно худой, весь в ссадинах, но дышал. Клавдия кликнула Ольгу, и вдвоём снесли человека в избу Клавдии. Этот человек оказался рабочим из какой-то Кузьмовской экспедиции. Ушёл он шишковать да заблудился. Назвался он Анатолием Поликарповым.
Анатолий был рыжим, а лицо изъедено оспой. Пока набирался сил, всё говорил, будто ему нужно поскорей вернуться к месту работы.
- А то могут подумать, что я пропал либо сбежал, - говорил он.
Вёл себя Анатолий тихо. Возился с Васей целыми днями, и тот привязался к нему. Попозже Анатолий начал выходить во двор и копошиться в хозяйстве. Ни разу Клавдия Петровна не слышала, чтобы он выругался, как ругаются другие рабочие. А о выпивке и не заикался. Днём стучит топором, возится с вилами в хлеву. А вечером рассказывал изредка о себе. Говорил, будто он круглый сирота, что скитаться ему надоело по тайге, да не знает, где бы приткнуться. Свет от керосиновой лампы ложил на его худом лице тени под глазами и даже в ямках провалившихся щёк.
Смотрела на него Клавдия, а у самой сердце сжималось от жалости. Ни матери, ни отца не знает. И на всём свете нет у него человека родного. Девки, наверное, не ласкали его. А видно, хороший человек - хозяйство любит… Как-то сходила она к Ольге замочить четыре беличьих шкурки в чане. После работы помылась в бане и уложила Васю спать. Анатолий лежал в боковушке. Клавдия вынула из печки сушившиеся шишки, рассыпала их по рогоже, убрала волосы под платок и заглянула к постояльцу. Тот лежал на спине и глядел в потолок. Потом перевёл взгляд на остановившуюся в дверях хозяйку. И так печально смотрел на неё Поликарпов, что она не выдержала. Сбросила с головы платок, подошла к нему, присела и, проведя пальцами по густым жёстким рыжим кудрям, зашептала:
- Славный ты, тихий… Видать, судьба привела тебя сюда…
Затем прилегла рядом с ним.
- Какой холодный ты… Ну погрейся. И баб, поди, не знаешь?
Так появился у Клавдии Петровны второй муж. У вот когда родился мальчик у них, Поликарпов сам признался, что он не рабочий, а беглец из колонии. Говорил, будто это была последняя его попытка сбежать.
- Ну покаешься, и, может, простят? - спрашивала Клавдия Петровна.
- Нет, меня не простят. Я всё время убегал.
О провинности своей Поликарпов не говорил.
Милиция заглядывала редко в Строгалево. Несколько раз в год приезжали милиционеры в Под- каменную, и тогда изредка кто-нибудь из них пробирался в Строгалево. Да и то в том случае, когда жители сами звали для разбора какого-нибудь дела.
О признании Анатолия Клавдия Петровна никому не говорила, кроме сестры. Но, должно быть, мальчик услышал и проболтался. По деревне прошёл слух о беглеце, и добрался этот слух до Подкаменной.
Клавдия Петровна узнала, что милиция собирается ехать к ним по делу Анатолия, и сказала ему. Но тот принял известие спокойно.
- Пусть берут, - сказал он. - Кольку береги. Может, скоро выпустят, тогда вернусь. Надоело бегать и прятаться. Собери в дорогу чего-нибудь… Буду думать о тебе и о Кольке.
Собрался он, попрощался с Клавдией и, не дожидаясь милиционеров, сам пошёл им навстречу.
Третий муж Клавдии Петровны был из "законных", как и первый. То есть в тюрьмах не сидел и приехал сюда начальником всей геологической партии. К этому времени совсем близко от Строгалева, километрах в двадцати, обнаружили в земле залежи руды. Нужно было. точно установить: сколько этой руды и есть ли где ещё поблизости она.
Приехало в деревню много рабочих. С утра отряды уходили в тайгу. Некоторые из отрядов к ночи не возвращались, а появлялись дня через три-четыре, а то и через неделю-две. Новый начальник вначале только столовался у Клавдии Петровны, платя в месяц за харчи триста рублей. Позже он арендовал под контору две пустовавшие боковые комнатки вместе с бывшей молельной деда. Прорубил в стене отдельный вход, сделал крыльцо, двери и устроил таким образом в избе Строгалевых контору. А спустя месяца три по деревне пронёсся слух, что Клавдия сошлась с начальником и живут как муж с женой. Фамилия начальника - Охлопков, а звали Константином Николаевичем.
Тогда же работал в этой партии рабочий Баринов Ванька, носивший прозвище Полтора Ивана. Так прозвали его за громадный рост и удивительную силу. Говорят, будто заявился Полтора Ивана не с Енисея, как прочие люди, а пришёл из тайги. Из документов у него имелась только одна справочка, в которой значилось, что Баринов отбыл в заключении положенный срок и выпущен на свободу. Ходил Полтора Ивана в сером толстом свитере, в брезентовых штанах, свесив вперёд могучее правое плечо и по-волчьи поглядывая на встречных. Однажды ребятишки наткнулись за Тунгусским оврагом на берлогу медведя. Собралась целая компания вооружённых ружьями людей, и хотели пойти убить медведя. Баринов сказал, чтобы не ходили, - он сам заколет медведя без ружья. Вся деревня высыпала смотреть на Полтора Ивана, когда он шёл через деревню в тайгу. Руки, шея и грудь у него были густо обмотаны верёвками, а поверх надета куртка из толстого брезента. В каждой руке он держал по длинному ножу, отбитому из старой косы. За Иваном пошли несколько человек, и они видели, как он шестом выгнал медведя из берлоги, и, когда зверь бросился на него, Иван всадил один нож в ухо, а второй со спины под лопатку, а сам успел отпрыгнуть. За три таких приёма и уложил Полтора Ивана медведя. Потом взвалил его на плечи и принёс в деревню.
Осталась молва, что, будучи трезвым, Баринов никого не трогал и главное - терпеть не мог жуликов. Однажды случилась кража на деревне - у одной хозяйки стащили с верёвки сушившееся бельё. Баринов разведал вора. Оказался им недавно приехавшей на работу парень. Полтора Ивана приказал парню вернуть бельё на место, затем свёл жулика к Енисею, взял его за ноги и, раскрутив как палку, забросил в воду на глазах у всей деревни. Парень кое-как выбрался на берег и больше не воровал.
Ещё любил Баринов "пугать" начальство. Едва появлялся новый начальник и подходил какой-либо праздник, когда начальник собирал у себя гостей, Баринов входил в избу в разгар веселья, останавливался у порога, скрипел зубами и, страшно вращая жёлтыми белками глубоко сидящих глаз, требовал водки. Начальники попадались маленькие, пузатые, крикливые. И каждый торопливо спешил отделаться от Баринова, цедившего сквозь зубы: "Смотри, начальник, тайга закон, медведь - хозяин".
Соблюдая традицию, Баринов заглянул и к Охлопкову, когда тот на День Победы собрал в избе Клавдии Петровны горстку гостей.
- Начальник, давай денег, - заявил Полтора Ивана, ввалившись в избу, и стал у порога, покачивая пудовыми кулаками, как бы делая разминку.
- Я что, брал у тебя взаймы? - спросил Охлопков, поднимаясь из-за стола.
Я хочу, чтобы ты дал денег или водки ради праздничка, - заявил Баринов и заскрипел зубами.
Одним ударом Константин Николаевич сшиб с ног просителя, и тот с грохотом рухнул в сени. Три раза поднимался Баринов и три раза, не успев размахнуться своей страшной лапищей, летел на землю. Наконец сбегали за рабочими, и те унесли его.
Сильный и смелый был мужик, и с Клавдией Петровной жили они хорошо. Сейчас чаще всего вспоминает она последнюю зиму совместной жизни с Константином Николаевичем. Многое напоминает о нём. Вон там в потолочную балку вбиты гвозди. Пять лет назад к этим гвоздям была прикреплена на тонких крепких шнурах маленькая люлька. В люльке копошился Митя, от которого она не отходила ни на шаг. Вот она стоит, наклонившись над люлькой, и поправляет пелёнки. За окном темнеет. Неожиданно Клавдия Петровна вздрагивает, поднимает голову и спешит к двери: в сенях стучат о порог валенки, стегает по ним замёрзший голый веник. Раскрылась дверь, и входит он - красивый, образованный мужик. Неторопливо снимает лёгкий, тёплый полушубом, вешает его, подходит к ней и, обняв её за плечи, целует в щёки, в губы, в глаза.
- Красавица моя лесная, - шептал он, - чудесная моя хвойная красавица!
Потом он садился на, стул и стягивал с ног валенки. Клавдия Петровна подсаживалась помочь.
- Что ты, таёжница! Что ты! - говорил он отводя её рукой. - Не надо, родная!
Усаживался к столу, басил ласково, мельком взглянув на люльку:
- Дай-ка горяченького… Что у тебя там сегодня есть? Ох, и устал же я!
И сейчас она понимала и знала, что делать. Сама не своя бегала от печки к столу. А когда он ел, сядет напротив и смотрит на него молча.
- Ну ты опять, Клава, - скажет он, улыбаясь, - так смотреть, когда человек ест, нехорошо.
Она спохватывалась, обращалась к Мите и, то и дело оборачиваясь, смеялась беззвучно.
После ужина начинался вечер из ряда тех вечеров, о которых, по её словам, она и понятия не имела прежде. Первый мужик её был на людях весел, но дома молчалив. И если не было делового разговора, он с ней и не разговаривал. Рыжий Анатолий в счёт не идёт - она его просто жалела. Этот же играл с ней, с тридцатилетней женщиной, как с девочкой. Бегал за ней по избе, поймав, поднимал на руки, носил по комнатам и, глядя в чёрные глаза, спрашивал:
- Откуда ты такая? Откуда эти брови? Кто ты?
- Я баба, - выдыхала она, не в силах сказать ещё что-либо, чувствуя, как густая судорога разливается по телу и туманит мозг.
- Нет, ты не баба, - шептал он, - ты юношеская мечта моя. Когда мне было семнадцать лет, я мечтал именно о тебе!
И этот сильный мужчина был нежен и ласков в постели, доводя её до забытья, что особенно поражало Клавдию Петровну.
- Как выйду утром на крыльцо, - рассказывала она, - господи! Ну совершенно девчонка я! Ну будто только-только родилась на белый свет!
И занесённая снегом опушка тайги, нависшая над темнеющей дорогой, и низина у ручья, покрытая белыми холмами с зелёными пятнами пробивающейся хвои, избы, которые тысячи раз видела прежде и не замечала, - все, все окружающее, родное казалось незнакомым и радостным. Даже по порожкам крыльца ступала как будто впервые в жизни.
Зимы здесь морозные, снежные и безветренные. В утренней тишине, перебирая свои незнакомые, неясные мысли и слушая мягкий скрип снега под ногами, проходила в хлев. Только благодаря давнишней привычке, руки её брали маленькую скамеечку, ставили эту скамеечку под только что поднявшуюся на ноги корову. Сама присаживалась и, обмыв соски и вымя, прижимаясь ухом к тёплому коровьему боку, сдаивала молоко. Вдруг оставляла работу и поднималась со скамеечки. Развязав платок, проводила Клавдия Петровна узкими шершавыми ладонями по горящим впалым щекам и так стояла, покуда звуки проснувшейся деревни не заставляли вздрогнуть и очнуться. Как во сне жила Клавдия Петровна в те счастливые дни. Потом она начала чего-то бояться.
Да и полно! Боязнь ли то была? Когда Охлопков находился в избе, у Клавдии Петровны всё время гуляла на лице улыбка. Едва он уходил на работу, улыбка исчезала, и тогда глаза, брови и губы выражали одно - ожидание. Справившись с хозяйством, Клавдия Петровна бежала в избу Силантьевны к Ольге. Но чаще та сама прибегала. Баловалась Ольга с детишками и часто ревела - она столько прожила с Фёдором, но так и не забеременела. Уж что только не советовали ей старухи! И богу молилась, пила настой из трав, ходила к ворожеям - ничего не помогло. И Клавдия Петровна не знала, как, чем помочь горю сестры. Однажды Ольга пришла в избу Клавдии Петровны вместе с Силантьевной. Последняя предложила использовать крайнее средство: съездить в Томилово к бабке. Клавдия Петровна только вздохнула, но против ничего не оказала. Что она могла против сказать? У ней-то вон как жизнь счастливо сложилась, а Ольге каково?
- Тогда уж, бабы, чтоб в тайности всё было, - говорила Клавдия Петровна, - не то не дай бог Фёдор узнает… А если кто прослышит, то непременно разнесёт слух. Тайность нужна большая.
Старая Силантьевна только кивала головой и поддакивала.
- Господу клятву дадим, - шептала она, - нас трое, и больше никто знать не будет.
Ольга была согласна на всё. Конечно, страшно - а вдруг однажды скажут со смехом на деревне:
- Да у неё томиловский ребёночек!
Куда тогда деваться… Но делать нечего. Собрали Силантьевне шкурок, денег, и та в одну из ночей пешком ушла в Томилово за сорок километров. Возвратилась также ночью на следующие сутки. Сообщила, что в Томилове приезжих людей много, как и у них. За деревней расчищают большое поле, что-то строить собираются.
- Да не тяни, тётка, - шипела Ольга, - а с этим договорилась, возьмётся?
- Возьмётся, милая, возьмётся. Только самой бабки Агафьи нету, она померла прошлой весной. А вместо неё сестра её Варвара. Обещала всё сделать. Клятву ей принесла о молчании, я ещё надо будет рублей пятьсот свезти. Трудно, говорит, и опасно с этим делом сейчас…
Выдался день, когда муж Ольги уехал в тайгу на неделю, и она с Силантьевной собралась в Томилово. В полдень будто в тайгу заготовлять дрова ушли. А сами прямым ходом в Томилово. К деревне подошли под вечер. За кустами дождались темноты и пробрались к четвёртой избе от края. Как только ступила Ольга в сени, показалось ей, что и дышать перестала. Каково здесь будет лечение? Что с ней сделают? Смутные всевозможные слухи ходили о здешней знахарке. Прошли коридором, Силантьевна постучала три раза палкой в дверь, обшитую горбылями. На стук вышла пожилая красивая баба, закутанная в чёрный платок. Увидев пришедших, Силантьевну сразу же провела в избу. Вернувшись, взяла Ольгу за руку и через соседнюю дверь завела в тёмную комнату без окон и закрыла дверь. Ольга постояла в нерешительности, затем походила, выставив вперёд руки, - ничего нет в комнатушке, и бревенчатые стены голые. На полу около стены что-то постелено. Она присела и, еле дыша, затихла. Потом пришла Силантьевна. Ни слова не говоря, раздела её и унесла одежду. После Силантьевны появилась баба в платке. Долго читала над Ольгой какие-то молитвы и что-то шептала.
- Если с первого разу ничего не выйдет, помолчи несколько месяцев и снова приходи.
- Хорошо… Приду…