Вот смола!
Прилипнет, пристанет, насядет с категорическим требованием, чтоб перевел Мелешко приревнованную молодку куда-нибудь в другую бригаду. И хотя Логвин Потапович у нас такой, что и бывалого чорта вокруг пальца обведет, а тут сам не заметит, как пообещает:
- Переведу.
Легко дать обещание, а попробуй-ка его выполнить. Начнет Мелешко уговаривать молодку, чтоб согласилась (ради спокойствия в братусевой хате), а молодка его как отбреет:
- Значит, ежели я вдова, так вы и будете надо мной измываться, тыкать из бригады в бригаду? Что я - лишняя в саду? Урожаи низкие беру? Или, может, я летом воду воровала, может вентили ночью перекручивала, чтобы больше влаги моим кварталам попадало? Чего же вы молчите, Микита Иванович? (Это уже ко мне.) Скажите им!
Я, конечно, стою за правду и даю соответствующую справку, что Дарина, мол, воду по ночам не крала - не могу я чужой грех на нее сваливать.
- Так чего ж вы пристали? - опять молодка к Мелешку. - Что вам от меня нужно? Никуда я отсюда не перейду, мало ли чего из ревности этой тигре в голову взбредет!..
И что ж, как ни верти, а молодка права. Покружит, покружит возле нее Мелешко, да с тем и отчалит.
Сегодня моя Оришка, видно, в гуманном настроении: плывет с кошелкой и улыбается. То ли удои увеличились, то ли весна на нее влияет?
Я люблю полную откровенность и не таюсь: иной раз дома Оришка берет верх надо мной, но в саду - никогда! Это моя территория, моя лаборатория, и тут все за меня: и таблички на контрольных деревьях, и скрещенные гибриды в марлевых сумках, и цитрусы в траншеях, и все мои веселые помощницы. Это, как в медсанбатовской операционной: кто переступит ее порог, сразу попадает под власть старшего, - а старший на острове именно я, Микита Иванович Братусь!
В самые торжественные для сада дни: при светозарном, как сейчас, начале весны или позднее, в пору буйного цветения, или же в триумфальную пору золотого урожая, - в такие дни уверенно могу сказать, что Оришка меня… побаивается. Становится добрая, мягкая, хоть к ране прикладывай, и во всем меня слушается. Да и как ей не слушаться, если видит, что меня здесь и деревья слушаются! По моему желанию растут ниже или выше, с плакучей или с пирамидальной кроной - формирую их я. "С Микитой в саду надо быть повежливей, - думает, наверное, Оришка. - Он здесь в своем царстве-государстве, что захочет, то и сделает. Топнет ногой, крикнет: "Стань, Оришка, земляникой!" - и станешь при всем народе земляникой".
- Ты сегодня, бабунька, в настроении. Верно, уже успела кого-нибудь отругать ради праздника?
- А таки успела, Микита.
Ишь как угадал! Еще бы не угадать: известно, что она каждого, кто зайдет к ней на ферму, сначала основательно обругает ни за что, ни про что, а потом уже расспросит, зачем пришел, по какому делу, и поговорит по-людски.
Удивительно, как только с нею коровы уживаются? Мало того: "Мы, говорит, сердитого сторожа на ферме не держим. Он нам коров нервирует". А сама она их не нервирует! Наверно, наши селекционеры уже вывели новую породу коров с воловьими нервами.
- Садись, дедуня, ешь, пока не остыло.
Далеко не всегда величает меня Оришка дедуней! Если уж она так обращается ко мне, это значит, что она сегодня в хорошем настроении.
- Я еще не проголодался, бабунька… Недавно меня тут девчата пирогами угощали.
- Да я вижу, что раскраснелся, как петух… Верно, уж и в погреб забегал к той вертихвостке.
Это она про кладовщицу.
- Забегал, но не выпил и наперстка. Торопился - за секаторами бегал.
Оришка мне одним глазом грозит, другим - улыбается.
- Поверила… Ешь.
Многим кажется, что Братусь всегда под градусом, всегда навеселе, а между тем я от природы такой подвижной да полнокровный.
- Кто-кто, а ты, Оришка, должна уже знать, отчего я такой: перца стручкового много употребляю, а он кровь разгоняет… Девчат моих не встречала там? К вам поехали, на ферму.
- Видела: перегной накладывают. А ты что - соскучился уже по какой-нибудь?
- Почти… Это с ними ты поругаться успела?
- Нет, я их издали, из дома видела. С киношниками утром поссорилась - второй день на ферме толкутся.
- Не тем боком тебя снимают, что ли?
- "Товарищ Братусь, сядьте нам вот так и делайте вот так…" Эти молокососы меня учат, как коров доить! "Вы, говорят, сердитесь и выражаетесь, потому что не знаете, сколько стоит наш фильм… Тысячи! А ваше молоко? Если вы даже немного и не додоите до нормы Героини труда, так мы вам купим десяток ведер молока, только подчините нам свой процесс, бросайте, когда мы скомандуем: "хватит!""
- Не поддавайся ты им, Оришка… Они, видать, еще отсталый народ.
- Так-то, - говорю, - вы рассуждаете? Вы думаете, я сама не в состоянии купить десяток ведер молока? Купила бы и молока и вас вместе с вашим фильмом! Да разве я только за ведрами гонюсь? А коровы? А режим? А опыт? На каком базаре вы купите опыт наших мастеров колхозного животноводства? Может, я хочу самых высоких удоев достичь, опыт такой иметь, чтобы все доярки Украины его перенимали!.. Отчитала их, идолов, по-своему, вот на душе и стало легче.
Верю своей бабуньке, умеет она вступать в дебаты. Уж сколько я за нашу совместную жизнь прослушал ее блестящих речей!
Что ни говорите, мы с бабунькой, несмотря на ассамблеи, живем дружно и мирно. Пробую влиять на нее по-мичурински, методом веселого ментора, и верите… поддается.
Взял я Оришку дипломатическим путем. Вернулся с царской службы - бравый, молодцеватый, да нищий, один щелкун во дворе торчит, - никто за меня дочку не отдает. Царь заплатил мне за верную службу пятаками, новыми-новехонькими. Богатей, Микита! Сажусь как-то в солнечный день на завалинке, считаю свои пятаки да пересчитываю. То в кошелек их, то из кошелька - захлопотался, будто никого не вижу, не слышу. А меня, ясное дело, сразу увидели, все мы тогда были по уши в пережитках. Пошло-покатилось по селу: "Рудой Микита со службы червонцев навез, сама полную пригоршню видела!"
Через две недели и женился. Из всех девчат выбрал себе чернобровую Оришку.
Никто не скажет, что были мы с нею ленивые да нерадивые, - вырастили трех сынов, как соколов, и горлинку - дочку. Старший, Михайло - на флоте, штурман дальнего плавания, Богдан - средний - этот под боком, на соседнем Краснознаменном руднике, а меньшой - из моего корня - Федя - еще в школу бегает.
Донька Людмила учится в столичном пединституте. Это в ее честь назвал я когда-то свою первую черешню "Пионеркой", потому что окончательно выкристаллизовался мой сорт как раз в год ее рождения. Теперь Людмила у меня уже полная комсомолка.
- Хочу, - говорит, - быть народной учительницей.
- Будь, - говорю, - дочка, это почетно.
Не успел я опомниться, как стал уже дважды дедом (по Михайловым и богдановым внукам). Федя мой тоже иногда удивляется, как это он, сам еще пионер, уже стал дядей, - ведь он и взаправду приходится дядей горняцкому богдановскому выводку. Причем один из фединых племянников, а именно богданов Левко часто допекает дядьку тем, что он, мол, старше дядьки на целый год и в школе обогнал его на целый класс. Ясно, что раннему дядьке обидно слушать такое. А возразить - нечего.
Наш "Червовый Запорожец" в близком родстве с рудником; всегда держим с ним контакт: мы на земле, они под землей. Летом наши девчата-вязальщицы, отдыхая под снопами, прикладываются к земле, - не слышно ли горняков? Моя крестница Таня уверяет, что сама однажды слышала, как гремели хлопцы-горняки, проходя под массивами нашей пшеницы, рубая в глубине марганец для родины.
Издавна так повелось в нашей Капуновке: старики дома, а молодежь на марганцах. Из каждой второй или третьей хаты кто-нибудь работает на руднике: дочка, сын или зять. Некоторые там в поселке и живут, а остальные - дома, в Кавуновке. По утрам с рудника приходят машины за рабочими, а вечером привозят обратно. Когда мы обсуждали проект реконструкции нашей Кавуновки, Лидия Тарасовна выдвинула такую идею: соединить рудничный поселок с нашей Кавуновкой широким общим проспектом, залить его асфальтом, обсадить деревьями и пустить по нему автобус, чтобы не подскакивали машины на ухабах так, как подскакивают теперь. Рудник ухватился за эту идею, и, я уверен, будет тот проспект. Деревья для насаждений и песок - наши, рудник даст асфальт и всякую мелочь, а рабочую силу - сообща, пополам.
Для нового проспекта у меня и названия придуманы: проспект Единения города с селом или - еще лучше - проспект Мира (как собрание потом решит). Мы уже и сейчас породнились с рудником по многим линиям. Недаром ночью залетные шоферы путают, где поселок Марганцевый, а где Кавуновка, - и поселок, и село рядом с ним одинаково озарены электрическими огнями. Общая у нас десятилетка, и клуб общий, так что все праздники празднуем вместе.
V
Если бы мой сад умел говорить, он, верно, оказал бы:
- Хорошо взялась за меня дружная бригада Братуся! По всему острову кипит работа. И сам Микита, как опытный дирижер, знает, кого куда поставить, как силы распределить.
Работа работу подпирает. Одни навоз возят, другие деревья белят и подрезают, а третьи уже дымовые кучи заготовляют на случай заморозков. Дирижируй, Микита!
Всюду поспевай, везде надо побывать, обегать за день весь сад от виноградников до сушилки, а от сушилки метнуться к водокачке, на другой конец острова - там сегодня ремонт начинают. И так весь день: куда ни кинь - в Микиту попадешь.
Спасибо ногам, что хорошо носят. Думаете, отчего у меня икры твердые, как камень? Сплошной мускул под кожей - результат ежедневных марафонских забегов по территории сада, по этим чудесным островным высотам.
Секатор из рук не выпускаю. Как только улучу свободную минуту, так и за сладкую работу - с теми, кто прихорашивает и обрезает деревья.
Солнце пригревает, девчата мои в одних платьях. Раздеваюсь и я; впервые после зимы снимаю свой стеганый ватник.
Если девчата, обрезая деревья, начинают беспокойно поглядывать куда-то в сторону и допускать ошибки в работе, так и знайте: на территории сада появился кто-то посторонний, молодой, неженатый.
Кого же это они приметили?
Ну, конечно: почуяли птицу в небе! Уже ворожит возле моих траншей молодой, неженатый крестник Зюзя - Аполлон Комашка. Ишь ты, завел себе обычай: никого не спрашивая, идет прямо к цитрусам, думает, что раз Аполлон, так ему все дозволено.
Там, где Зюзь крестил, имена смешные: если не Реконструкция (девочка), так Аполлон (мальчик). Настоял, чтоб назвали парнишку Аполлоном, - так и вырос Аполлоном, тезкой молодого древнегреческого бога. А в чем их сходство… об этом пока воздержусь. Правда, воевал парень хорошо, ничего не скажешь: идет в расстегнутой шинели, наградами под солнцем сверкает - полный кавалер ордена Славы. Теперь он работает садовником на Орджоникидзевском руднике. Приезжал зимой ко мне на двухнедельные курсы мичуринцев. Хлопец будто смекалистый, энтузиазма у него хоть отбавляй - увидим, что из него выйдет.
Поздоровавшись, Комашка не решается при девчатах излагать свое дело, подмигивает, отзывает меня в сторону. Будто не разобрав, чего он хочет, я стою на месте и в ответ тоже подмигиваю. Так и стоим, перемигиваемся, а девчатам того и подавай: квохчут!
- Можно вас, Микита Иванович… на пару слов.
Ага! С этого бы и начинал. Но что за таинственность, почему он мнется? Бывало, в бою чорта на обе лопатки положит, а тут перед девушками пасует.
Идем с Аполлоном в мою мичуринскую лабораторию. По пути говорю ему:
- Товаришок, не мнись. Выкладывай - с какой миссией прибыл?
Хлопец посматривает на деревья жадными, агрессивными глазами.
- Пришел украсть у вас что-нибудь.
- У нас не очень-то украдешь. Все наше добро глубоко в земле укоренилось.
- Чего там! - восклицает Аполлон и ни с того ни с сего начинает хохотать. - Во время войны на моих глазах живого человека украли, милиционера…
- Ты дружок, поосторожней на эту тему.
- Чего там!.. Знаете, время было суровое, ехали матросы Ростов освобождать - свирепые, как черти… На Северном Кавказе происходило, на одной станции. Какой-то милиционер с женщинами повздорил, несправедливо обошелся с ними, матросы увидели это - цап и в вагон его.
Комашка добродушно засмеялся.
- Ну, а потом что? Вернули?
- Выбросили на перрон милиционерово добро… У нас, говорят, и на него хватит амбиции и амуниции. Пока там разбирались, поезд и хвост показал. Через две недели милиционер письмо прислал домой: "Живу хорошо, воюю в морской пехоте".
- Складно ты врешь, товаришок, Микита так не умеет… Посмотрю, складно ли будешь садовничать… Я к тебе скоро наведаюсь.
- Спасибо скажу, Микита Иванович. Наведайтесь, укажите нам ориентиры.
Я действительно у него побываю. Сад у них молодой - нужен опытный глаз. У меня ни одно лето не проходит, чтобы я не обошел все наши окрестные сады в радиусе до полусотни километров. И колхозные смотрю, и школьные, и рудничные… А как же вы думали? Нам, садовникам, замыкаться в себе нельзя: тому поможешь чем-нибудь, а у другого, глядишь, и сам почерпнешь.
В лаборатории моей лежит в углу больше пуда проклятого металла, тысячи осколков, которые я повытаскивал из деревьев после войны.
- Почему вы их не сдадите в утиль? - удивляется Комашка.
- Пусть лежат, товаришок. Они всегда напоминают моей бригаде, что такое война и что такое мир.
На стене висит чудесная, в красках, карта: Сталинский план преобразования природы. Дочка во время каникул срисовала его для меня из журнала.
На полках вдоль стены красуются рядышком лучшие зимние сорта яблок, растущие в нашем саду. Мичуринский Пепин шафранный, ранет Симиренка, Млеевская красавица, Кальвиль снежный, Пармен зимний золотой… А на левом фланге - прошу обратить внимание: белое, крупное овально-конической формы, а на солнечном боку нежный, девичий румянец. Это - снаружи, а внутри оно и того лучше: ароматное, сочное, плотное, а вкус - винносладкий, освежающий. Ни за что не угадаете, что за яблоко, какой это сорт! Нигде он подробно еще не описан, в прошлом году мы впервые экспонировали его на областной выставке. Это было настоящее украшение нашего стенда. По целым дням толпились возле него любители, восторгались знатоки:
- Шедевр! Плод - как светом налитой!
Это моя, микитина, гордость - новый сорт яблока, выведенный здесь, на острове.
Чудом сохранился во время войны мой гибридный участок. Хотя нет, неверно будет сказать - чудом… Люди наши сберегли его. Вместе с другими и моей Оришке досталось нагаек от фашистского коменданта, хлестали ее при всех на кругу перед волостью. Требовал комендант, чтоб отдала ему Оришка мои записи по гибридам. Это значит кусок сердца моего ему подай!
Вытерпела, не призналась, не отдала. А гибридный участок колхозники нарочно запустили: бурьянами, чертополохом зарос, только бы не привлекал внимания коричневых менделистов. Зато уж когда я вернулся с войны, порадовал меня участок, этаким стал красавцем!
Очень популярно это яблоко на рудниках. Как распробовали горняки - отбою не было.
- Душистое, сочное, освежающее! В самый раз для нас!
Уже я вывел и саженцы нового сорта, этой весной посажу в двух кварталах на месте вымерзших абрикосов.
Выдержал мой сорт много испытаний и все будущие выдержит… Дал я ему имя - "Сталинское".
Восторженно смотрит Аполлон Комашка на мою полку с яблоками, вижу - хочет что-то сказать и не решается.
- Говори!
- Микита Иванович, я…
- Яблок?
- Нет, ме…
- Меду?
Смеется.
- Меня интересует… Когда начинаете посадку?
- Ты мне зубы не заговаривай. Выкладывай черным по белому: зачем прибыл?
- Саженцев…
- С этого бы и начинал. Но будь готов принять удар, товаришок: думаю, не попасешься. Ты ведь знаешь: я человек с предрассудками, пока не начну высаживать у себя, - никому не отпущу.
- Это мне известно, - вздыхает Аполлон. Потом, воровато покосившись на дверь, с отчаянной решимостью добывает из-под своей славной шинели запечатанную пол-литровку и, смущаясь, ставит передо мною.
Смешно мне становится. Понимаю: хочет он меня замогарычить, добыть саженцы по так называемому "блату"!
- Кто тебя этому научил, хлопче? - спрашиваю. - Не твой ли крестный, товарищ Зюзь? Сей секунд забери со стола своего подкулачника, упрячь подальше и никому не показывай; дома с однополчанином разопьешь. Меня, товаришок, могарычить не надо. Я раздаю без этого, я только радуюсь и горжусь, когда ко мне идут за посадочным материалом. Всех наделю, за полцены раздавать буду - чтобы больше было у нас садов и дело наше получило всенародный размах… А если заведешь со временем свой собственный питомничек, то и тебе советую: не зажимайся в кулак, не отказывай никому, потому что дело наше святое; просить у тебя будет только честный энтузиаст, только тот, кто потом выхаживать, любить дерево будет… Равнодушный к тебе не придет.
Аполлон, спрятав бутылку, подсаживается ближе.
- А как насчет "Сталинского"?
- Что - как?
- Горняки наши "Сталинское" очень высоко ставят… Можно будет… разжиться?
- Обязательно. Во все края с радостью дам.
- Спасибо. Я уж буду начеку. Как только начнете - сразу примчусь.
- Ладно. Только по пути забежишь к нам в контору и оформишь разрешение… Такой уж порядок.
Мой коллега вдруг скисает.
- Непременно через контору? Знаете, я сегодня… уже был у товарища Мелешко и у товарища Зюзя.
- И что?
- Кое-что, говорят, отпустим, а что касается нового сорта… так еще рано, говорят. Не на той, мол, еще стадии, чтоб его всем отпускать. Самим для ремонта сада нужен.
"Так вот, - думаю, - почему ты заикаешься, товаришок, вот откуда твоя отчаянная бутылка! Горе научило: уже потолковал с Мелешко и с Зюзем!.."
Впрочем, сообщение Комашки не очень меня удивило. Я догадываюсь, чего они хотят… Встречаются еще в нашей садовнической практике экземпляры с консервативной наследственностью. Хотят и мое "Сталинское" законсервировать. Нет, хлопцы, поосторожнее, Микиту недаром зовут воинствующим: пробью рутину, ни перед кем пятиться не стану.
- Послезавтра, верно, начнем высаживать, - говорю Аполлону. - Ты не беспокойся: приезжай, все будет в порядке.
Выходим в сад.
- А ты, - спрашиваю, - рано встаешь или, может, восход солнца на подушке встречаешь?
- Подъем у меня с петухами.