- Значит, ты в курсе, - повторила Настя. - Мне теперь надо зарабатывать кусок хлеба, ты согласна?
- Конечно. Но нельзя думать только о заработке. Скучно, когда в голове мысли только о заработке.
Внезапно к горлу Насти подкатился клубок слез, она ответила:
- Когда я собиралась на стройку, я думала о другом.
Мама завязала пояс, расправила складки халата, не спеша, каждую складку, и с невеселой усмешкой, которую Настя увидела в зеркале:
- Ты ведь не упрекаешь меня? Впрочем, может быть, и верно, я виновата. Надо было потерпеть.
…Долго, с отчаянием будет помнить Настя эти слова!
5
В авторемонтные мастерские на работу не взяли. Восемнадцати нет? Не нуждаемся. Свяжись с подростком - наплачешься. Тоже ремонтник!
На фабрике мягкой игрушки, напротив, уговаривали остаться. Девичья работа. Ленточки, тряпочки!
Десять лет учиться геометриям и экономгеографиям, а в результате шить "матрешкам" фартучки, - как вам понравится? Чепуха какая-то!
На завод безалкогольных напитков Настя не зашла. Постояла у ворот. "Бывают артистки, геологи, строители комсомольских городов… а я?"
Впрочем, никто не гнал Настю на завод безалкогольных напитков, случайно попался на глаза по дороге.
Вечером острила, докладывая маме о хождениях по мукам.
- Если бы хоть с алкоголем напитки, а то малиновые сиропы, представляешь, работка?
У них выработалась привычка шутить над своим невезением. Они изо всех сил упражнялись друг перед другом в юморе.
На следующий день позвонила Серафима Игнатьевна.
- В горисполкоме есть комиссия по распределению выпускников на работу. Распределяет. Да. Именно выпускников, да, на работу! Даже этого не знали? С луны вы, что ли, свалились?
Таким образом Настя получила путевку горисполкома на часовой завод. Приличный завод, не какая-то там игрушечная или мебельная фабрика. И от дома недалеко.
Вячеслав рыцарски сопровождает Настю. Каждое утро, собравшись в читальню, он встречает ее, как раз когда она выходит из дому искать работу.
Он притворяется, что удивлен - вот не ожидал! - и меняет маршрут, следуя за Настей в противоположную сторону.
- Делать то, что абсолютно тебе безразлично, - значит, убивать в себе "я". С какой стати? Зачем? Насилие над личностью, - философствует Вячеслав. - Если что в жизни интересно, так это развивать свое "я". Я хочу жить, как мне интересно. Мне! Понимаешь?
Он философствует в таком духе каждое утро. Настя слушает. Хорошо ему рассуждать, у него отец инженер, обеспечен. Над ним не каплет. Она замечает на нем разношенные сандалеты, с дырочками на носках.
- Ай-ай, Вячеслав, сандалеты скоро каши запросят. А когда совсем развалятся, кто новые купит? Папа?
- Плоские шутки! Я хотел прочесть тебе стихи Уитмена, вчера натолкнулся в читальне… А хотя бы и папа? В конце концов, у них с матерью главный смысл в жизни…
- Ты?
- Не понимаю! Что за насмешки?! - вскипел Вячеслав. - Тебе не идет быть занозой. Я считал тебя поэтичной… Да, если хочешь, я. А что им осталось, если уж прямо говорить? Что им важнее: чтобы сын зарабатывал на сандалеты, которые отцу ничего не стоит купить, или искал себя в чем-то крупном, еще неизвестно в чем, но…
Он вспомнил, что у Насти особые обстоятельства, и, смутившись, умолк.
- Хочешь, прочту Уитмена? - спустя некоторое время повторил он.
- Не хочу.
- Большинство людей вообще обходятся без стихов, тем хуже.
Он замкнулся. Но обратно не повернет, будет молча, с оскорбленным видом шагать рядом, пока Настя не скажет: "Всего!"
Они отшагали два переулка, одну недлинную улочку, еще переулок и подошли к заводу, обнесенному кирпичной стеной.
- Что господин Случай подсунет, то и бери, - сказал Вячеслав, останавливаясь перед калиткой с вывеской: "Вход по пропускам".
- Не "господин Случай", а комиссия по трудоустройству горисполкома, - деланно засмеялась Настя.
Иногда она ненавидела критический тон Вячеслава. Конечно, часовой завод - чистейшая случайность в ее жизни. Но что делать, если у тебя ни к чему нет талантов, а надо есть? Кроме того, надо же приносить обществу пользу.
- Общие слова!
- Но слушай, Вячеслав, зачем тогда жить?
- Неужели затем, чтобы стать рабочей, наладчицей или кем-то еще? На твое место найдется десяток других приносить такую пользу.
- А что делать мне?
- Что не могут другие.
- Я не умею. Мне надо зарабатывать на жизнь.
Он пожал плечами.
- Зарабатывай, если надо, но не подводи идейную базу. Словá, словá!
Такая критика Вячеслава нагоняла на Настю уныние. Она стояла у заводской калитки. Не хотелось входить.
Должно быть, Вячеславу стало ее жалко.
- Возможно, и мне грозит что-то в этом роде, - сказал он, думая утешить Настю. - Вот доношу сандалеты. У меня отец с самодуринкой, как все старики. Неизвестно еще… как повернется… Часовой все-таки не самый худший вариант. Знаешь, кто было часовщиком? - спросил он. - Бомарше в расцвете литературной славы.
- Бомарше? Удивительно! Кто бы подумал? Ну, если Бомарше был часовщик, мне сам бог велел.
Настя подняла руку и пошевелила в знак приветствия пальцами, как артистка на сцене, играя фабричную девчонку в производственной пьесе. И отворила калитку.
В отделе кадров маленький курносый человечек прочитал ее аттестат и путевку. Аттестат вернул, путевку положил перед собой на столе.
- Организованный набор молодого поколения в текущем году на заводе окончен, так. Короче говоря, на данный момент норма освоения выпускников выполнена.
После такого вступления Настя потеряла охоту оставаться в этом казенном месте и потянула к себе со стола путевку.
Он схватил бумажку за кончик и не давал ее Насте.
- Бешеное самолюбие, результат десятилетнего образования в школе! А может, у нас намечено перевыполнение нормы?
- Тогда пожалуй, - уступила Настя.
- Отдел кадров - это вам не проходная, где в основном на пропуска внимание нацелено, - говорил человек, придвигая ближе путевку. - Изучаешь личность, будто фотограф. Выводы делаешь. Так. С институтами нынче прижато. Производственную рекомендацию заработать надо. Иная с десятилеткой к заводу для стажа прибьется, а все на папу с мамой оглядывается.
- Можете быть спокойны, я сама по себе, - возразила Настя.
- Самолюбие! - удовлетворенно повторил человечек. - Сборка вам улыбается, товарищ Андронова? Пишите…
Он уже подсовывал Насте лист бумаги - писать заявление. Действие развивалось стремительно. Неужели Насте и в самом деле суждено стать часовщиком?
- Пиши: прошу зачислить… - диктовал маленький начальник кадров. - Так. Для красоты впечатления можно добавить: интересуюсь, мол, производством часов. Образование. Адрес. Других данных не требуем. Тем более, из горисполкома звонили. Анкета? Не требуем. Так. Автобиография? Даже и это не требуется от молодого человека со школьной скамьи. Где она у тебя? Один аттестат.
Он позвонил в цех, мастеру бригады.
- Василий Архипыч, аллю! Принимай ученицу. С десятилеткой, а как же! Чего, чего? Не нуждаетесь? Бери сверх нормы. Василий Архипыч, кадр завидный, советую. - И приятельски Насте: - Иди в завод, гляди технику. Мы на старой технике елозить давно бросили. Швейцария и та нынче нам удивляется.
Он довольно долго толковал о замечательной технике часового завода, о сверхсовременном сборочном конвейере, на который швейцары от зависти разинули рты, но эго было как раз то, в чем Настя не очень-то смыслила. Ведь она не знала старого конвейера и не могла оценить преимущество нового.
Зато ее удивила белизна в бригаде Василия Архиповича. Белые занавески на окнах, белые халаты, косынки.
Вдоль длинного конвейера с медленно движущейся лентой, за столиками, похожими на школьные парты, сидели девушки, непостижимо быстро орудуя пинцетами, щипчиками и другими тонкими инструментами. Лента двигалась сбоку, передавая дальше и дальше то, что делали девушки; в конце конвейера получались часы. Тук-тук, тук-тук, - тихонько постукивали аппараты по регулировке хода часов, - тук-тук.
Над столиками зажигались и гасли зеленые и красные лампочки, означая что-то непонятное Насте. Она стояла в дверях, не решаясь шагнуть дальше.
- Андронова?
Человек в белом халате, с лупой на лбу, очутившись рядом, строго спрашивал:
- Товарищ Андронова?
- Меня послали к Василию Архиповичу.
- Я.
"Это уж слишком, вот так Василий Архипович!" - мысленно воскликнула Настя.
Мастер бригады выглядел не старше двадцати двух лет. У него были румяные круглые щеки, круглый подбородок. И крайне строгое выражение лица.
- Идемте за мной.
Он провел Настю вдоль конвейера, в глубину помещения. Там был его "капитанский мостик", откуда он управлял своей комсомольско-молодежной бригадой. Обыкновенный стол, с телефоном и грудой тетрадок и папок.
- Новенькая! - донеслось до Насти.
Она ловила на себе любопытные взгляды. Как в школе.
Прозвенел звонок. Конвейер стал, аппараты умолкли.
- Десятиминутка, - сказал Василий Архипович. - Перемена по-вашему.
Возле "капитанского мостика" быстро собрался кружок молоденьких девушек, в косынках из накрахмаленной марли, повязанных замысловато, наподобие тюрбанов. Хорошенькие, как на подбор (от молодости или белых тюрбанов?), многие с подкрашенными губками, в туфельках на каблучках. Рабочий класс?
- Привет юной смене! С аттестатом? Стаж зарабатывать?
- Прощай, детство, сон безмятежный! Производственный план! Трезвость!
- Сочинения о Маяковском, где вы, где вы? Все прошло, как с белых яблонь дым. На повестке дня технология сборки.
- Василий Архипыч, ставьте нам ее в ученицы на пуск хода. Ходисты в прорыве, давайте ее нам на выручку.
- Как вас зовут? - спросила одна.
- Настя.
- Дети мои, слышите, Настя! Четыре Тамары есть, три Ирины, а Насти не было, первая.
- Не теряйся, Настя. Смелого пуля боится.
- А ну, разойдемся! Налетели, как на зверинец. Совесть надо иметь! - прикрикнул мастер.
Кстати прозвенел звонок. Мастер повернул рычаг конвейера. Медленно двинулась лента. Зажглись над столиками зеленые и красные лампочки. Тук-тук, тук-тук, - застучали аппараты.
- Школьные привычки еще не позабыты, - сказал мастер, имея в виду болтливость своей молодежной бригады. - Половина и сейчас в институтах и техникумах учится. Я сам в перспективе инженер. У нас здесь редко кто без перспективы живет, стынуть на точке замерзания никому не охота. Ознакомлю вас в общих чертах… За полетом спутника вокруг земной планеты следите? - неожиданно спросил он.
- Да… то есть, нельзя сказать, чтобы очень, - призналась Настя, стараясь сообразить, куда клонит мастер.
- А я даже позывные ловил. Пи-пи… Я раз даже видел, как он летит. Стою на Откосе, над речкой, а он летит. Плавно, чуть красноватый, за звезду принять можно. Дугу по небу сделал и ушел. Летит и летит круглые сутки и сейчас где-то несется. Вникните, разве же он полетел бы…
Он не закончил фразы. Лицо его снова приняло выражение озабоченной строгости. Он шагнул к конвейеру и отрывисто скомандовал в рупор:
- Корзинкина! Призываю к порядку! Разговорами занялись? Срыв трудовой дисциплины. Стыдно, Корзинкина!
Пристыдив Корзинкину, он вернулся к Насте и продолжал с прежним пылом:
- Вникните, мог бы он полететь с точностью до сотой доли секунды, если бы не наша работа - часы? Представьте, исчезли часы! Все перепуталось, неразбериха, сплошной кавардак! Как вылетать самолетам? Как отправлять поезда? Весь железнодорожный транспорт насмарку! Даже градусники ставить больным и то нужны часы. Или, представьте (я, конечно, шучу), вам назначают свидание. Часы - дирижер человеческой жизни, вот что такое часы!
Может быть, Василий Архипович не раз произносил такие агитационные речи, но Настя-то слышала все это впервые. Не ожидала, что "господин Случай" приведет ее в такую важную отрасль промышленности. Смотрите пожалуйста, как повезло!
Василий Архипович, чувствуя, что задел ее за живое, забыл про степенность и повел Настю знакомить со сборкой. Неизвестно, всегда ли и всякую ли новую ученицу он принимал столь внимательно, но Насте с таким азартом объяснял работу конвейера, словно она была делегацией иностранной державы.
- Технологию изучите после. Сейчас общий обзор.
Они остановились у верстака в начале конвейера. Пальцы сборщицы двигались в скором, несбивающемся темпе. Что-то сделали. Раз, два, три - плáтина отправляется по конвейеру дальше. И они передвигались вслед за платиной дальше, от верстака к верстаку. Платина одевалась, покрывалась мостами, колесиками, обрастала пружинками, волосками, накладками. Создавался механизм.
Добрались до последней операции. Механизм одет в корпус. Часы стучат. Что в них стучит?
Видно, мастеру нравилось изумление Насти, вопросы и ахи, означавшие у человека живую фантазию. На секунду он исчез, принес крошечное золоченое колесико.
- Баланс. Сердце часов.
Настя подержала сердце часов на ладони.
Он решил окончательно потрясти воображение этой узкоглазой девчонки, удивлявшейся всему так заразительно, что хотелось развернуть перед ней картину производства в полном масштабе, хотя такая задача не входила в прямую обязанность мастера.
- Поглядим, как изготовляют баланс.
Он повел ее в ходовой цех, где изготовляют баланс.
…Представьте, десятки станков и полуавтоматов трудятся над обработкой одного золоченого колесика под названием "баланс"! Сверлят, обтачивают, наносят резьбу для винтов величиной с булавочную головку. В сборочном цехе баланс поставят на платину, дадут пуск, и он бежит, бежит, бежит, тридцать шесть километров в сутки!
- Мне надо все это переварить, - жалобно сказала Настя. Она едва стояла на ногах.
Мастер добился-таки своего. Она была просто подавлена бездной труда над часами. Разного, тонкого, точного, как сами часы.
А сборщица делает одну операцию. Одну и ту же, сегодня, завтра, послезавтра, всегда. Удивительно в целом интересный завод! А сборщица делает одну операцию. Какое-то противоречие. Где же романтика, когда всю жизнь надо делать одно? В целом романтика, а тебе лично достается голая проза. Изо дня в день устанавливай на платину мост или пружинку, такую малюсенькую, что надо разглядывать в лупу. Необыкновенно интересный завод! Настя уходила с завода вся взбудораженная. Недаром Бомарше был часовщиком, только жаль, что придворным. Такие времена. А что еще хорошо на заводе - много людей!
"С кем бы мне поделиться? - думала Настя. - Если бы Димка! Димка, ты нужен, нужен мне! Ты нужен мне сию минуту. Ты не знаешь, где я сегодня была, не знаешь, что часы дирижируют жизнью. Ты тоже, наверно, увлекся бы, потому что, в общем-то, там интересно! Мне скучно без тебя. Даже и после часового завода не легче. Какая-то ненастоящая жизнь…"
Занятая своими мыслями, Настя незаметно дошла до дома и во дворе, тенистом от тополей, шумном, полном ребят и мамаш с колясками, увидала отца. Она узнала издали его быструю походку и спину в сером пиджаке. Отец шел домой.
6
Она испугалась. Так испугалась, что остановилась посреди двора и стояла, пока отец не скрылся в подъезде. Тогда она побежала. В подъезде на табурете сидела и лузгала семечки дворничиха. Настя внутренне съежилась под ее любопытным и жалеющим взглядом.
- Беги скорей, отец воротился. Мать-то дома ли? Не упускай его пока до матери, задержи всеми силами!
Знает. Значит, всему двору уже известно. Настя прошла мимо дворничихи, прямая, словно проглотила линейку. Жалкий, жалкий человечек, зачем у тебя так колотится сердце? Она так волновалась, что не могла отпереть замок - не слушался ключ. Но оказалось (и - уф! - сразу немного отлегло от души), мама дома. Они разговаривают в маминой комнате. Говорит отец, громко, почти кричит. Что такое? Надо войти. Или хоть постучать, чтобы знали, что она здесь. Или спрятаться в ванной?
Настя стояла в прихожей, ноги не двигались, словно по пуду. Отец говорит и бегает по комнате. Такая привычка у нашего отца: бегать, когда разбушуется. С ума сошел: ворвался в дом чужой человек и бушует!
- Решила? Она и права-то не имеет решать. Ее обида толкает на глупости, разве я не понимаю? Я понимаю, я знаю, я мучаюсь! Неужели вы думаете, что я могу согласиться, что вы будете жить на твою мизерную зарплату в библиотеке, а я?.. Неужели вы думаете, что я без сердца, вовсе бесчестный человек? Да ведь мне жалко ее, пойми… и тебя. Пойми, жалко! Вы у меня из головы не идете. Может, вам и сейчас уже не на что жить, вон счет валяется неоплаченный. Почему не оплачен счет? Вы хотите добиться, чтобы выключили свет? Этого вы добиваетесь?
- Полно, Аркадий, - перебила мама с улыбкой в голосе.
Так и раньше она защищалась улыбкой, когда отец бранил ее за бесхозяйственность. Он и сам не очень-то хозяйственный, но, когда мама забывала вовремя оплатить счет за электричество, отец кричал, что это бессовестно, обо всем должен заботиться он, не желает он быть ломовой лошадью!
- Я говорю, - продолжал он, - если так уж случилось… Я не могу допустить, чтобы вы нуждались. Дочь она мне или нет?
- Не знаю, - ответила мама.
- Что не знаешь?
- Может, уже и не дочь.
Там наступило молчание. Чиркнула спичка. Мама закурила.
- Брось курить. Ты похудела. Худенькая стала, словно девчонка пятнадцати лет. Курение старит. Ты постареешь.
- Все равно.
- Черт, черт! Если бы ты была склочной бабой, ну, грозила бы, что ли, жаловалась, как это обычно бывает, хоть немного стервозной была…
- Тебе было бы легче Полно, Аркадий. Как твоя диссертация?
- К чертям собачьим мою диссертацию! Не до нее мне сейчас. Почему ты убрала со стола мои книги? Пустой письменный стол. Дико. Всей комнате придает похоронный тон. Что Настя говорит?
- Ничего не говорит. Устраивается на работу.
- Знаю. Для нее было бы лучше, чтобы я оставался отцом.
- Может быть. Мало ли детей без отцов, не она одна.
- Я так и знал, что это идет от тебя! Из гордости ты готова на то, чтобы нашей дочери было трудно и плохо. Из-за своей ненормальной, мучительной гордости!
- Неправда, неправда. Я ей ничего не подсказываю. Только если бы я была на ее месте, я поступила бы точно так. И выбросила бы твои деньги в помойку, как она сказала Серафиме Игнатьевне. Мы не можем быть твоими иждивенками.
- Несносно тяжелый народ! - крикнул отец, стукнув кулаком по столу. - Наказывают себя и других. Пусть других, но себя?
- У нее нарушилась вся жизнь. Ты понимаешь, вся жизнь, - печально промолвила мама.
Почему-то Насте не захотелось подслушивать дальше. Тихонько открыла входную дверь, с размаху захлопнула, будто только вошла, и крикнула на весь дом:
- Мама, ау!
Отец выбежал в прихожую. Больно схватил ее за плечи и тряс:
- Настя! Здравствуй, Настюха! Японец! Упрямица! Здравствуй!
Она плотно сжала губы и молча смотрела ему в глаза. Он подержал ее за плечи и отпустил. Она обошла отца и села на тахте, возле матери.
Мать поднялась.
- Напою вас чаем. Хочешь чаю, Аркадий?
И вышла в кухню.
- Настя, что же ты так? - спросил отец.